Сергей Афоньшин - Сказы и сказки нижегородской земли
С той ночи весенней благовещенской, когда птахе грешно пушинку в гнездо нести, а девице косу плести, а остальное все небом прощается, немало перемен зародилось на земле нижегородской. Из Москвы грозные слухи пошли, что великий князь не простит Ивану и Даниле Борисовичам разгром крепости на Сундовике и захват Нижня Новгорода. Да и за сожженный Владимир заставит ответ держать. А народ нижегородский уже волком глядел на князей Борисовичей и на всю их родню с чадами и домочадцами. И совсем неладно стало в тереме князя Ивана. Княгиня Мавра и в грош супруга не ставила, на грозу грозой отвечала. И тайно гонцов в Москву посылала и людей московских у себя принимала. И инок Макарий полюбил по вечерам из кельи выхаживать, вверх по Волге и на откосы поглядывать, неведомо кого поджидая. И нередко навещали его люди в одежде воинов. Дряхлый игумен Савватий с молитвой не разлучался, а когда монахи-завистники знатные наушничали ему на инока Макария, отмахивался, как от овода:
— Сей инок, наш Макарий, доблесть и украшение всей нашей обители, ибо исцеляет от недугов народ православный от смерда до боярина!
Встревожены князья Иван и Данило. Слышно, снаряжает великий князь Василий против них силу ратную, чтобы прогнать сынов Борисовых из нижегородской вотчины. Что делать, как быть, когда народ простой и знатный ждет не дождется, когда с Ивана и Данилы княжьи шапки в Волгу полетят! Брат Иван брата Данилу корил за то, что своей бабе много воли дал и треплет она языком, что родила наследника стола нижегородского. Ни коня, ни возу, а вопит перевозу. А сынок-наследник, как огонь, рыжий, ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца! А Данила в ответ Ивана пытал, слыхал ли, мол, братец родной, что в народе о твоей Мавре говорят? Всю-то весну в Печерскую обитель челн гоняла, ездила наследника князю Ивану вымаливать. А вымолила себе дружка любезного из монастырской братии. У меня-то, мол, рыжий сынок, а вот поглядим, твой каков будет, чалый или вороной! Из народа что-то многие повадились к тому монаху Макарию наведываться, словно всем вдруг занедужилось. А на нас, князей, глядят по-недоброму, стало боязно за городьбу выехать!
В брани да распрях забывали братья заботу о народе и вотчине. А туча на заходе солнышка росла да чернела, гневом князя московского полнилась, дальним громом гремела. И ждали нижегородцы нового: «Нет, не простит князь Василий, сын Донского Димитрия, захват Нижня Новгорода племенем Борисовым!» Пока братья бранились да спорили, княгиня Мавра сынка родила, не рыжего, не чалого, а черноголового. Мамки, няньки да повитухи, на малыша любуясь, думали-гадали, с какой стороны такой черненький удался да с широкой косточкой. Сразу видно, что будет витязем! И додумались, что и с отцовской и материнской стороны в роду были черные, да еще примету вспомнили: «Сыновья — не то что дочки, завсегда больше на мать смахивают!»
Перед грозой-бедой совсем забыли Иван и Данило, что родными братьями доводятся, расспорились да рассорились из-за наследной отчины. Анфиса, вздорная на ссоры, братьев подзуживала, а княгиня Мавра в том деле ничего знать не захотела, только младенца своего оберегала, пестовала. Да неведомо откуда к ней потайно разные люди наведывались и не знамо в какую сторону пропадали. Все тревоги тайные не мешали Мавре первенца сына беречь и согревать своим дыханием.
Грянул гром над сынами Борисовыми не из тучи, что от Москвы надвинулась, а с неба нижегородского. Ненавистны стали народу братья-князья с глупыми распрями, с дружками татарами да булгарами. В колокол ударили, собрались люди мастеровые и посадские, чернецы и воины, бояре с челядью и подступили к теремам княжеским. И сбежали Иван с Данилой за Суру-реку. Анфиса с сынком успела за Данилой сбежать, а Мавра отказалась от дороги в чужой народ: «Милее мне вернуться к отцу да матери в Великий Новгород, чем к басурманам, дружкам твоим!» Отступился князь Иван от супротивной, рукой махнул и, спасая свой живот, вслед за братом ускакал.
Тем часом одна мятежная орава к терему подвалила с криками: «Не захватили Ивана Борисова, так отродье его, сынка-наследника, как котенка, головой об угол!» Княгиня Мавра навстречу буйным вышла и, как тигрица, вход в терем загородила с топором боевым в руках:
— Нет здесь ни князя Ивана, ни сына его, наследника! Здесь только я, Мавра, да чадо мое! Прочь отсюда, чтобы в ответе не быть перед князем великим!
Попятились люди и побежали Данилин терем с досады громить. И вовремя. Из-под горы ватага чернецов вынырнула с мечами да копьями, и монах с огненной бородой крикнул издали:
— Не страшись, матушка, не дадим на поругание, ни тебя, ни дитя твое! Вишь, злодеи, на дите да на бабе задумали зло выместить!
В тот день и войско московское подоспело. Воины князя Василия родню и пособников бежавших князей похватали и в темники посовали, а у терема князя Ивана стражу поставили, чтобы Мавру с чадом оберегать. Вслед за войском прикатилась в Нижний Новгород колымага на колесах дубовых, окованных, с верхом позолоченным, а в ней иерей Иона, рука правая великого князя во всяких церковных и божьих делах. Остановился старец в монастырских покоях и в первое же утро приказал позвать к себе настоятеля Печерской обители Савватия да инока Макария.
Долго разглядывал Иона своим оком испытующим монаха с мечом у пояса, чернеца Макария. Старец Савватий напротив в креслице сидел, слезящимися глазами посланца разглядывал и на расспросы о Макарии отвечал:
— Мних учености великой, простоты ангельской, жизни праведной. Не бывало таких в обители с той поры, как игумен Дионисий перед богом представился. Прочу его в настоятели после кончины моей!
А инок Макарий богатырем стоял, горбоносый по-орлиному, с лицом открытым да смелым, с осанкой воина, а головой потолок подпирал. И бесстрастным казалось его лицо, изрезанное ранними морщинами.
— А сам о себе что он скажет? — спросил воевода московского князя. — Мы в Москве о нем малость понаслышаны!..
Углубились морщины на широком угловатом челе Макария, и сказал он, как выдохнул:
— Все мы люди, у каждого сила и слабость своя, у одних явная, у других тайная. И я как все. Но народу нижегородскому и князю московскому служу издавна, надежно и верно!
Тут патриарший посланец Иона белым пухлым пальчиком иноку погрозил:
— Ведомо, ох, ведомо на Москве, как иноки монастыря Печерского чужих жен от бесплодия исцеляют. Слыхано, дошла молва о том, как посылаешь молодух погулять с вольным ветром в обнимку, и тем ветром им животы надувает! Ведомо также великому князю Василию и патриарху Руси, что мних Макарий не уставал созывать народ под стяг московский. За это служение святой Руси многое простится тебе небесами. Но церковь православная и патриарх всей Руси не могут простить вольномыслия твоего и еретичества!
Ни слова в ответ не падало от инока Макария. Глядел на старца Иону, как на злую диковину, словно сердце его разглядывал и думы угадывал. И следа не осталось от лукавого добродушия в лице патриаршего посланника. Сытый румянец пропадал, а глазки, как у горностая, злым огоньком зажигались:
— Непригоже и грешно смердам трещины на пятках залечивать, что им богом в наказанье и испытанье подано! Не пристало слуге божьему гнойные глаза раба целебной водой промывать, наказанье богово своей грешной рукой снимать! И паче грешно иноку божьей обители чресла мечом поясати, аки воин, что спасителя на кресте распял. Во искупление грехов твоих, будет назначено тебе, инок, испытание трудом тяжким, изнурительным, постами и молитвами. Принимай сию кару со смирением, ибо в землях иных за ересь и целительство заживо в темницах хоронят и на кострах жгут. Так велит церковь святая и православная!
Ни слова в ответ от инока. Старец Савватий низко и покорно склонил седую голову.
3Хлеб да соль испокон веков рядом идут. Соль и за столом всегда во здравие была и в прок запасти позволяла. «Вяленое да копченое хорошо, когда посоленное!» Без соли — не хозяин. Немало надо было соли и монастырю Печерскому. На целый мир рыбы насаливали. На низах у моря Хвалынского соль пластами лежит, да досягнуть оттуда басурман не велит. А вот повыше Оки, у самой Волги, соляное урочище. Соли не густо и взять трудно, зато вольно, без опасения, да и справлять попутной водой. Молва о Соленых грязях далеко разнеслась. Одна безымянная речка, что напротив Соленых грязей в Волгу вливалась, так и прозывалась: «У соли». Долго ее звали Усола, потом стала Узолой. А радиловские монахи на Соленых грязях свои варницы построили — грязь копали, соль выпаривали, на челнах в обитель отправляли.
Гуляет над Волгой ветер весенний, добрый да тугой, как лук боевой, гонит волны речные, и плещутся они под Печерской горой. А на волнах под стеной монастырской покачиваются два просмоленных челна. Два челна, на каждом по шесть гребцов, седьмой на корме. Четырнадцать чернецов с иноком Макарием во главе в трудный путь готовятся, на работы тяжкие, на Соленые грязи, варницы строить, соль добывать. Ватагу Макарий сам подбирал, все головы смелые да удалые, бывалые воины. Плывут соль варить, а из монастырской кладовухи мешок соли в челне припрятали, с топорами и лопатами копья да мечи ухоронены. И услыхало бы чуткое ухо, как под иноческим одеянием кольчуги чуть слышно звенят.
