Мария Кондратова - Ночная Мышь, или Первый полет
— Ты слышала, нет, ты слышала?! Меня ждут великие дела, — и он задирал клюв.
Глава 16,
в которой разъясняется значение слова «хандра»
После визита к Вещей Людмиле приёмная дочка Верёвочного Зайца совершенно упала духом и опустила крылья. Она пропустила несколько занятий у Птаха (тот даже не заметил!). А когда Мышь всё-таки выбралась к нему в гости, птенец был настолько рассеян и невнимателен и так торопился поскорее закончить урок, что маленькая неудачница совсем захандрила.
А что такое хандра? Хандра — это когда хочется бросить всё, залезть под стол, накрыться с головой одеялом и долго, проникновенно плакать обо всём сразу. Например, о том, что скоро осень. Даже если на дворе самый разгар лета.
«Никто не верит в то, что я когда-нибудь сумею взлететь… — думала Мышь, выбираясь из овражка, — вот и Птах тоже… Наверное он прав. Никчёмное я существо! Бесполезное, никому не нужное создание!»
Несколько дней опечаленная кроха вообще не выходила из дома, но делать зарядку для крыльев по-прежнему продолжала. Не столько потому, что верила в то, что это поможет — она вообще ни во что хорошее уже не верила, сколько просто по привычке. Упражнения Мышь выполняла по утрам, а после целый день сидела в уголке за печкой и бормотала себе под нос жалостную песенку, которую сочинила, удирая от потока Иккиных слёз.
Бедная мышь совершенно одна.
Бедная мышь никому не нужна,
Друзья и подруги сказали ей: кыш!
О, бедная, бедная мокрая мышь…
Никто, никогда и никак не поймёт,
Что мышь одиноко на свете живёт.
Во всей песенке не было ни единой строки правды. Но такая уж штука хандра… На последних словах этой безрадостной придумки голосок Ночной непоседы начинал дрожать, и заканчивалась песенка громким душераздирающим всхлипом, достойным самой Печальной Икки. Мышь даже забыла вовремя натереть песком свой любимый Ночной Горшок, вот как глубоко было её горе! Она перестала петь, смеяться, проказничать…
Верёвочный Заяц перепугался не на шутку. Он решил, что малютка заболела, и немедленно призвал соседку-норушку как главного и общепризнанного знатока всех детских хворей. Мышка-ещё-не-старушка вылечила на своём веку столько разных болячек, что разбиралась в них не хуже дипломированного врача. Уж она-то знала, когда следует приложить к груди горячий капустный лист, смазанный мёдом, а когда выпить ложку ревенёвого сока или крапивного чая. А ещё, что гораздо важнее, добросердечная хлопотушка верно угадывала, когда не нужны никакие чудодейственные средства, кроме одного — приласкать плачущего малыша и нежно шепнуть в розовое ушко: «Ляг — поспи, и всё пройдёт»…
Когда Заяц постучался к ней в окошко, госпожа Мауз задала ему несколько коротких точных вопросов и засобиралась в домик с круглыми окнами.
— Я думаю, это глисты, — уверенно заявила она соседу, появляясь на пороге, — когда у семёрочки были глисты, она вела себя точно так же, бедняжка. — Правда, троечка вела себя так, когда у неё приключилась несчастная любовь… — продолжала рассуждать Мышка, деловито семеня за соседом, — но для несчастной любви определённо ещё не время… — значит глисты, несомненно, это они…
Прежде всего заботливая хлопотушка попросила больную показать язык. Мышь зевнула. Язык показался. Он был розовый, длинный и как нельзя лучше подходил для того, чтобы дразниться и слизывать пенки с только что сваренного варенья. Затем соседка поинтересовалась, не болит ли у малышки живот. Малышка грозно нахмурилась и сказала, что она уже большая и ничего у неё не болит. После этого под крыло мнимой больной сунули большой холодный градусник, а мышка-вовсе-не-хохотушка увела Зайца-мечтателя в уголок — посоветоваться. Заяц переволновался и первый раз в жизни неправильно завязал прямой узел.
— Ну, — беспокойно шевеля ушами, спросил он, — она поправится?
— Поправится… выправится… Ох не знаю! — заворчала соседка-норушка, поправляя на голове хорошенький вязаный платочек. — Чесноком я бы её все-таки накормила… Да только не в этом дело. Заморочил ты девчонке голову со своими полётами. Вот теперь и расхлёбывай. Здоровая она, а чахнет с горя. Чем тут помочь, ума не приложу… — добрая мышка беспокоилась не на шутку, — и хулиганить, говоришь, перестала?..
— Совершенно, — подтвердил её худшие опасения Заяц, — спать укладывается без пререканий. Такая послушная стала…
— Ай-яй-яй… — закручинилась соседка, — совсем плохо… Что же делать, что же делать?..
— Да, так я и думала, — безо всякой радости подтвердила мышка-норушка мгновенье спустя, — температуры тоже нет. Что ж, ешьте чеснок. Хуже от него, во всяком случае, ещё никому не было, — и расписываясь в своём лекарском бессилии, соседка щедро высыпала на стол дюжину крепких перламутровых головок.
Когда она ушла, Заяц присел на скамеечку рядом со своей питомицей, потрепал её нежные, поникшие крылья и горько вздохнул:
— Ох, Мышь, лучше бы у тебя была температура…
Глава 17,
в которой Верёвочный Заяц берётся развлекать Мышь
Если ребёнок тоскует, ребёнка надо развлекать, решил Заяц и старательно принялся за новое и непривычное занятие. Для начала он предложил своей приёмной дочке наведаться в гости к соседке-норушке. Но Мышь так грустно промолвила:
— Мне что-то не хочется, сходи сам, — что Заяц не нашёл в себе сил ей возразить.
Бедный длинноухий мечтатель не умел быть ни занимательным, ни забавным. Сперва, чтобы развлечь Мышь, он попробовал сочинить длинную и весёлую историю о пиратах (Мышь обожала истории). Сначала всё шло как по маслу. Маленькая непоседа слушала его, тихонько попискивая от удовольствия. А Заяц, гордо топорща усы, как настоящий моряк, придумывал для своих героев новые, раз от раза всё более головокружительные, приключения.
Но уже через полчаса и рассказчик, и его прилежная слушательница сидели обнявшись и в два голоса оплакивали участь последнего оставшегося в живых капитана Дивного Дика по прозвищу Бычий Пёс. Дик и его корабль мёрзли у берегов Гренландии, и шансов на спасение у бедняги не было никаких. Длинноухий мечтатель в тельняшке слишком ответственно подошёл к делу: за три четверти часа он успел утопить шестерых героев, ещё двое пиратов сгорело вместе со своими кораблями, а один подорвался на пороховой бочке. Дик был десятым и последним. Но слезами горю не поможешь, и в конце концов его всё-таки пришлось заморозить, превратив корабль в сверкающий айсберг. Это, наверное, было чудо как красиво, но нисколько не утешительно.
— Так завершилось последнее путешествие Дивного Дика… — закончил Заяц дрожащим голосом, и Мышь разревелась в три ручья. Весь день она ходила с красными глазами, всхлипывая и сморкаясь в огромный клетчатый платок, а за ужином наотрез отказалась от сладкого.
На другой день Верёвочный мечтатель попытался занять безрадостную кроху рисованием. Для начала он сам взялся за карандаши, чтобы нарисовать лошадку. (Ему, как и многим взрослым, казалось, что нарисованная лошадка — это именно то, что нужно несчастной детской душе). Но существо, которое он, в конце концов, изобразил на листке бумаги, оказалось таким страшилищем, что горе-художник сам испугался и быстренько разорвал рисунок. Мышь задумчиво смотрела на то, как он рвёт несчастную бумажку в мелкие клочки, но ничего не сказала.
Тогда Заяц решил нарисовать что-нибудь совсем простое и безобидное — например, букетик полевых цветов. Но цветочки у него вышли все как один увядшие и поникшие, а букет выглядел так, словно его долго и безуспешно жевала Печальная Икка. Кроха с вялым интересом наблюдала за его художествами, прихлёбывая чай и гоняя мух. Было совершенно ясно — радоваться она не собирается. Ни за что и никогда.
Лишь поздним вечером выбившийся из сил Заяц нашёл в себе решимость признаться: от его усилий нет никакого проку. А значит, остаётся лишь одно, Последнее Средство. Только оно может воскресить захандрившую кроху. При одной мысли об этом Зайцу становилось не по себе, а по спине ползли противные холодные мурашки. Но что не сделаешь для любимой Мыши?.. Надо — стало быть, надо.
— По-моему, кому-то пора отправляться спать, — заявил он самым бодрым голосом, чтобы скрыть своё нешуточное беспокойство, — а ну, марш в постель.
Мышь безропотно отправилась к себе в комнату. Ни словечка не возразила, бедняжка, ни разу не топнула лапой. У Зайца дрогнуло сердце, когда он увидел её поникшую фигурку в огромной, как парус, ночной рубашке на пороге детской.
— Спокойной ночи, Заяц, — уныло и послушно сказала она.
— Спокойной ночи, — ответил длинноухий мечтатель, стараясь, чтобы голос его звучал «как всегда».
Глава 18,
в которой вознаграждается храбрость и наказывается гордыня
