Владимир Даль - Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета
Собрав такие положительные сведения, городовой вошел в приспешную убитой горем домоправительницы и приглашал ее оставить немедленно заповеданное ей жилище, употребив при этом, между прочим ласковыми выражениями, также слово чухна, и еще вдобавок нечесаная. Тио, и без того уже растревоженная, оскорблена будучи в глубине души своей таким поклепом, кинулась отстаивать с великодушным самоотвержением шведскую выборгскую кровь свою и атаковала немедленно всеоружием своим, которое случилось на беду под рукою, служителя порядков. Если бы она еще попотчевала его сухой баней, то, может быть, он, как человек бывалый, решился бы и сам идти в атаку, не ожидая удара неприятеля стоя на месте, а встречая его, как велит добрая тактика, на ходу; но обесчещенная домоправительница, кроткая Тио, хотела, из сродного ей сострадания, влепить неприятелю своему удар помягче, пожиже, поплотнее, а потому и обмакнула наперед метлу свою в какую-то нечистую посуду. Опытный в подобных делах неприятель в ту же минуту ударил отбой; но героиня наша неизъяснимою быстротой движений своих поразила его, не дав ему даже времени обратить тыл; а когда он вслед затем обернулся, то она сдвоила удар и облепила таким образом незваного посла этого кругом, спереди и сзади. Последствия отчаянной выходки этой были для бедной Тио самые плачевные; не говоря уже о других, продолжительных неприятностях, с нею за мокрую баню поплатились сухою; да кроме того заботливое начальство, охотно пользующееся дарованиями и поощряющее способности частных лиц, употребляло нашу Тио целый месяц на очистку улиц, дав ей таким образом случай употребить с пользою для себя и для ближайших ловкость и опытность свою в обращении с метлою.
Между тем Христиан Христианович блаженствовал на воле, с полными карманами, как обладатель несметных богатств, и не послушался добрых советов Ивана Ивановича положить небольшой достаток свой в Банк, довольствоваться процентами и подумать основательно о какой-либо службе. В голове Виольдамура теперь взыграла снова мысль, что он гений музыки и что он создан только для этого искусства. Тяжба его тянулась год, и он в это время довольно успел на скрыпке, начитался также суждений вкривь и вкось о музыке кое в каких журналах: страсть к музыке в нем опять пробудилась, и он решился жить для одного искусства. Расписав себе великолепную, громкую и славную будущность, он простился с благодетелем своим и перебрался на другой конец города. Иван Иванович, добродушно улыбаясь, нагнулся и подставил шею свою в хомутике под благодарные объятия Христиньки и, почувствовав в эту минуту, что у него левый глаз внезапно заплыл слезою, достает клетчатый платок из заднего кармана. Христинька, как предприимчивый юноша, стоит твердо и самоуверенно на широко расставленных ногах; Иван Иванович, напротив, робко выставил одну ногу вперед, как будто не доверял силам своим и боялся покачнуться. Аршет, который привык служить почти во все время, когда он не спал и не ел, присел на корточки и вглядывается с беспокойством в трогательное явление; Фекла таскает на телегу узелки, подушки и скрыпки бывшего постояльца и также готова, за компанию, прослезиться. Иные уверяют, что в лице русской крестьянской девушки нельзя найти ни одной общей, народной черты, как мы находим, например, в девушках Германии, Франции, Италии. Общей черты может быть и нет; но у девушек наших одно общее лицо: оно печется блином – круглое, пухлое, мягкое, пригорелое, масляное, горячее; все принадлежности этого лица выпечены не во всем явственно, сливаются и заплывают. Добродушная Фекла по крайней мере принадлежала к этому разряду красавиц, и когда она плакала, то это заметно было потому только, что по щекам струились капли воды. Ломовой извощик, подхвативший чемоданчик молодого барина, не разделяет этого общего трогательного чувства. Взглянув ему в лицо – если это позволительно назвать лицом – мы должны убедиться, что его может трогать только то, что подпирает бока снутри или снаружи, то есть хлеб, щи, гречневая каша и дубина. Все остальное не касается его, а следовательно, и никаким образом не может его трогать; истина математическая. Сам Христинька является здесь опрятно одетым и успел уже кое-чем обзавестись.
Но что же такое выдумал Христиан Христианович и куда и зачем он перебрался? Да он, оперившись теперь, вышедши из-под опеки метлы и голика, торопился выпорхнуть на белый свет, порыскать на свободе, пожить на свою руку; Христиану казалось, что весь свет ожидает с нетерпением, скоро ли выступит на поприще жизни Виольдамур? что весь свет готов встретить его – руки, сердце и двери настежь. Счастливое, независимое положение, к которому Христинька еще не привык, родило тысячу блестящих надежд в голове гения, который, чувствуя несовершенство свое, созерцал в себе, однако же, способности и творческое могущество знаменитейших художников всех времен. Все, что он слышал, видел и чувствовал в родительском доме своем, все, что читал урывками, пробудилось в нем теперь, после тяжкой неволи, с новою силой; уверенность в свою моготу и способности, надежды на славу и знаменитость – все это взроилось в голове его и бродило хаосом вместе с недозрелыми мнениями, суждениями и оценкой всех живых и отживших однородных ему художников. У старика Виольдамура собирались, бывало, приятели, судили и рядили о музыке, о Гайдне, Бахе, Моцарте: все это теребилось в голове доморощенного гения и оставило там какой-то мутный, неопределенный осадок; а несколько журналов наших с резкими, решительными суждениями, прочитанных от нечего делать в продолжении жительства у Ивана Ивановича, сбили Христиана вовсе с толку и дали ему ту же самую резкость в суждениях, ту же самонадеянность всезнайки, которая тем опаснее и разительнее, чем она поверхностнее.
– – Переберусь куда-нибудь в самую глушь столицы,- говорил про себя Христиан, – запрусь на целый год, ни души к себе не пущу и сам ни на кого глядеть не стану: буду жить с одним Аршетом и полным оркестром музыкальных инструментов. Там я, расписав дни и часы, утону в целом море звуков, буду изучать все инструменты, начиная от фортепиан, скрыпки и флейты и до тарелок и треугольника; изучу всех великих музыкальных писателей и сочинителей, все школы, изучу основательно генерал-бас, контрапункт, все знаменитые творения итальянских и немецких художников, и выйду из конурки своей и покажусь на свете не прежде, как когда свет что-нибудь обо мне услышит: о, тогда найдут Христиана Христиановича и на Песках, отыщут его и в Малой Болотной и на Калашниковой пристани! В своей земле никто пророком не бывал; пусть услышат обо мне прежде на чужбине.
Под этой чужбиной, как видно, Христинька разумел Рождественскую часть северной столицы нашей, потому что там, в глуши, отыскал он себе вышку в две комнатки, в которых предполагал развить и обработать дар свой, на удивленье целому свету. Впрочем, у него было также какое-то темное намерение поискать со временем счастья за границей и там прославиться. Несколько дней сряду Христиан бегал в Ниренбергские лавки, выбрал инструментов на целый оркестр, истратил много денег и, наконец, отправился в путь.
Ломовой извощик ехал ослиным шагом с Крестовского перевозу до новой квартиры Виольдамура почти целые сутки, и уж поэтому Христинька, провожая добро свое пешком, вправе был полагать, что он перебирается на чужбину.
От Крестовского перевозу до конца Малой Болотной целое путешествие, и Христинька успел во время похода своего на чужбину передумать и перемечтать о многом. От места жительства своего шел он, заложив руки назад, приклонив голову и рассчитывая все затруднения, которые его ожидают. Трудно, думал он, достигнуть до художественного мастерства, особенно в наше время, где требования довольно велики, трудно изучить и один инструмент – а меня ждут их двадцать, потому что тот только артист велик в моих глазах, который одинаково коротко знаком с целым оркестром. Трудно – это правда; но как же знать, сколько надо мне сил и способностей? – если я чувствую назначение свое, то и должен за него взяться скрепя сердце, с надеждой и уверенностию. Год времени – это много – нет, это мало: в год не много успеешь сделать; учатся и по пяти, шести лет и успевают плохо.- Но это опять-таки зависит от способностей, от охоты и старанья; начало сделано, многие уже удивлялись успехам моим и ныне – а я еще молод.- Аршет, иси! {(отфр. ici – сюда ко мне! ).} куда занесся.- Но еще труднее сделаться известным, прославиться в своем художестве – если нет ни друзей, ни покровителей. Старые парики, которые сидят и пилят за хлеб насущный день-деньской от семи до одиннадцати, не понимают, не смыслят истинной музыки – они не в состоянии ни постичь, ни оценить самобытное дарование; это так – но все-таки дело в моих руках; я отдамся на суд общества; толпу надобно изумить; если заахают все, тогда оценят меня поневоле, и зависть умолкнет.- Но ведь и отец мой был камер-музыкантом, и он всю жизнь свою играл в оркестре и был сыт и доволен судьбой – да еще и мне оставил довольно… все так, конечно, да что же из этого следует? Он был уже стар, человек прошлого веку, не подвигался вперед; я, напротив, молод и свеж, способностей у меня бездна, я усвою себе все, чем гордится наш век… и… превзойду, может быть, всех современников, шагну еще за полвека вперед. Как знать, чего не знаешь? каждый гений велик по-своему; Гайдн и Бах велики, но они ведь такие же люди, как и я!
