Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно
— Погляди-ка, радость моя, — произнес Король, — и скажи, как тебе это нравится.
— Какая прелесть! — радостно воскликнула Сильвия. — Бруно, иди сюда! Видишь! — С этими словами она подняла медальон в виде сердечка, чтобы разглядеть его на свет. Медальон был вырезан из целого кристалла густо-синего цвета и держался на роскошной золотой цепочке.
— И вправду очень красиво, — более сдержанно заметил Бруно и принялся читать слова, выгравированные на медальоне. — «Все-будут-любить-Сильвию», — произнес он наконец. — Да ее и так любят! — воскликнул он, обнимая сестру за шею. — Ее любят все-все-все!
— Но мы ведь любим ее больше остальных, верно, Бруно? — проговорил старый Король, взяв медальон из рук девочки. — А теперь, Сильвия, взгляни на это. — И он показал ей другой медальон, лежавший у него на ладони. Он был темно-малинового цвета, тоже в виде сердечка и тоже на богатой золотой цепочке.
— Просто чудо! Прелесть! — воскликнула Сильвия, хлопая в ладоши от восторга. — Ты только погляди, Бруно!
— И на этом тоже есть какие-то слова, — проговорил Бруно. — «Сильвия-будет-любить-всех».
— Заметили разницу? — обратился к ним Король. — Разный цвет, и слова тоже разные. Выбери один из них, дочка. Я подарю тебе тот, который тебе больше понравится.
Сильвия шепотом прочла слова, вырезанные на медальонах задумчиво улыбнулась и, наконец, выбрала.
— Конечно, очень приятно, когда тебя любят, — заявила она — но куда приятней самой любить других! Папа, можно я возьму малиновый?
Старый Король ничего не ответил; но, когда он наклонился и долгим, нежным поцелуем поцеловал дочку в лоб, я заметил, что глаза его наполнились слезами. Затем он открыл замочек цепочки и показал, как лучше надевать медальон на шею, чтобы его не было заметно из-под воротничка платья.
— Видишь ли, о его существовании знаешь только ты, — тихим голосом сказал он, — другие не должны его видеть. Запомнила?
— Да, запомнила, — отозвалась Сильвия.
— А теперь, родные мои, вам пора возвращаться, не то они заметят, что вы исчезли, и бедному Садовнику здорово попадет!
Я опять испытал чувство удивления, вспомнив, куда, в какой мир нам предстояло вернуться — ибо куда направлялись дети, туда последовал и я, — но в сознании детей не возникло и тени сомнения. Они принялись обнимать и целовать отца, восклицая:
— До свидания, дорогой папочка!..
А затем нас внезапно объял полночный мрак, и где-то там, в темноте, раздавалась странная песенка:
Он думал — это буйвол влез
На дымоход опять.
Он пригляделся — это был
Сестры Золовки Зять.
«Коль не уйдете, я могу
Полицию позвать!»
— Это я! — отозвался Садовник, глядя на нас через полуоткрытую калитку. Мы стояли на дороге перед ней. — И пел тоже я — это так же верно, как то, что картошка не редиска — если бы только она не ушла! Но я всегда больше всего на свете уважал своих арен-даторов.
— А кто это такие — арен-даторы? — спросил Бруно.
— Ну, те, кто платит мне за аренду, кто же еще! — воскликнул Садовник. — Если хотите, можете входить.
С этими словами он открыл калитку, и мы вышли, несколько ошарашенные (по крайней мере — я) резким переходом из полумрака железнодорожного вагона на залитую ярким светом платформу станции Эльфстон.
Ловкий лакей в красивой ливрее подошел и почтительно приподнял шляпу.
— Карета подана, Госпожа, — проговорил он, принимая свертки и картонки, которые она держала в руках. И леди Мюриэл, обменявшись со мной рукопожатиями и пожелав мне доброй ночи, с обворожительной улыбкой последовала за ним.
Меня охватило настолько странное чувство одиночества, что я подошел к кучеру повозки, из которой выгружали багаж, и, распорядившись, куда следует отвезти мой скромный скарб, пешком направился к домику Артура. А вскоре я думать забыл об одиночестве: так тепло встретил меня старый друг, так уютно и светло было в его скромной гостиной, в которую он проводил меня.
— Небольшая, как видишь, но для нас двоих места вполне; достаточно. А теперь садись-ка поближе, старина, и дай на тебя хорошенько поглядеть! Знаешь, у тебя совсем измотанный вид! — заявил он с выражением знатока. — Итак, я пропишу тебе озон qant. suff. Развлечения в обществе: fiant pilulae quam plurimae: принимать пир три раза в день!
— Помилуйте, доктор! — запротестовал я. — Принимать общество три раза в день — это просто невыносимо!
— Да что вы о нем знаете! — весело возразил мой молодой целитель. — На дому: партия в теннис — в три пополудни; партия в кегли — в пять пополудни; музыка (кстати, в Эльфстоне совсем нет слуг) — в восемь; прогулка в экипаже — в десять вечера. Вот ваш режим!
Я не мог не признать, что это звучало весьма заманчиво.
— А я уже познакомился кое с кем из дамского общества, — отозвался я. — С леди, приехавшей в одном вагоне со мной.
— А как она выглядела? Опишите, я попробую узнать ее.
— Ее зовут леди Мюриэл Орм. А как она выглядит… я думаю, она очень красива. Вы ее знаете?
— Разумеется, знаю. — Говоря это, доктор слегка порозовел. — Да, я с вами согласен. Она просто красавица.
— А я так просто без ума от нее! — с воодушевлением продолжал я. — Мы говорили с ней…
— Пойдем поужинаем! — с облегчением прервал меня Артур, увидев, что в комнату вошла горничная.
Так в течение целого вечера он упорно пресекал все мои попытки вернуться к разговору о леди Мюриэл. Когда же мы уселись перед камином и остались наедине, он сам заговорил о ней.
— Я не намерен рассказывать о ней ничего особенного, — произнес он (более того, он не упоминал даже имени, словно леди была единственной в целом свете, к кому могло относиться слово «она»!), — до тех пор, пока ты не познакомишься с ней поближе и у тебя не сложится собственное мнение о ней. Я о ней вообще ни слова не скажу. Но я хотел бы доверить тебе, старина, свой секрет… Да-да! Все, что ты в шутку говорил обо мне, правда…
— Если это и была шутка, то самая безобидная, уверяю тебя! — честно признался я. — К тому же я втрое старше ее! Но если уж ты остановил на ней свой выбор, тогда я спокоен, что все будет как нельзя лучше…
— …Она прелесть, — подхватил Артур, — воплощенная чистота, чистосердечность, самоотречение и, и… — Тут он внезапно умолк, словно не находя слов для столь священного и бесценного предмета.
Наступила тишина; я откинулся на спинку стула, мысленно рисуя себе черты Артура и предмета его страсти и желая им мира и безоблачного счастья. Я представлял, как они будут прогуливаться вдвоем, воркуя, как голубки, в собственном уютном саду, а на обратном пути их будет встречать верный старый Садовник.
Мне казалось вполне естественным, что Садовника должна буквально переполнять радость, что его обожаемые господин и госпожа вернулись; но — боже! — как странно они выглядят — совсем как дети! Я вполне мог принять их за Сильвию и Бруно; но это было даже более неожиданно, чем его дикие пляски и безумные песни!
Он думал — с ним Гремучий змей
По-гречески трещит.
Взглянул он — будущий Четверг
Как раз пред ним стоит.
«Одно мне жаль, — промолвил он:
Что он не говорит!»
И даже более неожиданно, чем если бы Вице-Правитель и Госпожа вдруг очутились рядом со мной и принялись обсуждать открытое письмо, которое только что вручил ему Профессор, стоявший в нескольких шагах от нас.
— Если бы не эти два выродка, — услышал я его шепот; он покосился на Сильвию и Бруно, беззаботно слушавших песню Садовника, — у нас вообще не было бы никаких проблем!
— Прочтите-ка еще несколько строк из этого письма, — сказала Госпожа. Вице-Правитель принялся читать вслух:
«…настоящим мы покорнейше просим Вас принять титул Короля, которым вы были единодушно избраны Верховным Советом Эльфландии, и уведомляем, что вы можете назначить своего сына Бруно, слухи о доброте, рассудительности и красоте которого дошли до нас, законным престолонаследником».
— В чем же здесь трудности? — спросила Госпожа.
— Да неужели ты не понимаешь? Посол, который привез это письмо, ждет внизу; он непременно желает увидеть Сильвию и Бруно; а если он увидит Уггуга и вспомнит слова о «доброте, рассудительности и красоте», он сразу догадается, что…
— А разве есть на свете мальчик прекрасней Уггуга? — нетерпеливо прервала его Госпожа. — Или умнее, или хотя бы ласковее его?
На что Вице-Правитель попросту отвечал:
— Не будь же безмозглой гусыней! Наш единственный шанс заключается в том, чтобы убрать этих маленьких выродков с глаз долой. Если ты сможешь справиться с этим, все остальное я беру на себя. Я постараюсь заставить его поверить, что наш Уггуг — образец ума и всяческих достоинств.
