Вл. Архангельский - Как я путешествовал по алтаю
— Что и говорить!
— А козьи тропы над стремнинами? Вот-вот сорвёшься и улетишь на тот свет! Горные речушки переходили вброд. А водичка, доложу вам, такая, словно в ботинки насыпали снега. И ничего, даже насморка нет! И девушки все здоровы. Настроение у них бодрое, вчера стихи сочинили о походе:
Семь дней! Нет, мы не дни считали,
Мы только вёрстам знали точный счёт!
Вперёд нас звали голубые дали
Да горы синие вели вперёд!…
Антон Иванович побрызгал на шляпу водой из кружки, расправил фетр на полях и повесил это слегка подновлённое «воронье гнездо» на колышек у крыльца.
— Но меня особенно беспокоит сейчас вот эта штука. Кстати, гляньте, что сделалось, — и он показал на записную книжку, в которой все страницы были грязные, как старая промокашка. — Вымок не до нитки, а до последнего листка! Вот хочу заняться книжкой. Тут, конечно, есть любопытные заметки. Надо бы их освежить, но как?
— Да очень просто! Где нет клякс, нужно переписать, а остальное — вспомнить и записать заново. И сделать это по горячим следам, иначе забудется.
— Это идея! — Антон Иванович сходил в дом и принёс новую записную книжку. — Только придётся студентку кликнуть, одному-то мне не управиться.
— Зачем? — удивился я. — Мы с вами сделаем это в два счёта.
— Я, знаете ли, не решился просить вас. Вижу, у вас такая удобная книга, наверно за цветами идёте. А уж если согласны, будьте сегодня моим студентом!
Мы уселись поудобнее, повернулись спиной к яркому горному солнцу и начали освежать старую записную книжку.
Антон Иванович часто спотыкался на фразах, рассматривал страницу то справа, то слева, а иногда и сквозь листок. А я записывал и как бы глядел на птиц, зверей и травы телецкого приозерья новыми глазами. И это были глаза учёного: зоркие, знающие, умные.
Записи начинались с ежа. Его поймали в первый день похода, невдалеке от Артыбаша. Он забрался в колючий куст облепихи, и вытащить его оттуда было нелегко. А когда достали, то посадили в мешок и таскали с собой все семь дней. На остановках его кормили ящерицами и жуками. По ночам он мешал спать — возился в мешке, шуршал и фыркал. Несла его студентка и всё жаловалась, что он колет ей в спину острыми иглами, и опасалась, что он прогрызёт мешок и укусит. Но всё обошлось благополучно.
Ёж был маленький, чуть больше крысы, со светлыми иглами и длинными ушами. Это ушастый ёжик.
— Нам просто повезло, — сказал Антон Иванович, пока я делал запись об этом игластом зверьке. — Такой зверушка под Артыбашем — счастливая находка: он ведь обычно встречается у границы гор, где есть целинные земли или посевы пшеницы. Погодите, что-то не могу разобрать. — Антон Иванович поправил очки и уставился в страницу. — А, вспоминаю, что мелькнула тогда мысль: не идёт ли этот ёж за земледельцем, как летит воробей за людьми там, где они заводят лошадей? Где развели лошадей — ищи воробья! А где новое поле в горах или новый огород, там и поселяется ушастый ёжик.
— Так и запишем? — спросил я.
— Длинно, пожалуй.
— Ничего!
— Ну, как знаете. Тогда уже и вывод запишем, кстати очень точный: вокруг Артыбаша появились наконец поля и огороды. И говорит нам об этом на языке зоологов маленький ушастый ёжик…
На второй день похода отряд забрался в глухую черневую тайгу, где не было ни берёз, ни осинок, одни кедры и пихты. Пихты острыми вершинами упирались в облака. Кедры высоко в воздухе сплетали широкие густые кроны, закрывая небо. Под такими деревьями царил полумрак. С нижних ветвей дряхлых кедров свисали седые космы лишайников, чем-то похожие на бороду Черномора. Темень. Завалы. Кусты. Трава. Безлюдье.
— Мы сделали привал, расставили волосяные петли и поймали кедровку. Здесь вот и пометка сохранилась: птица чёрная и пёстрая, как скворец, но размером поменьше галки. Голова тёмно-коричневая, нос чёрный, большой и острый. Ну, это подробности. Записать можно и покороче. Только обязательно отметьте, что кедровка сидела на дереве и лущила старую кедровую шишку. Эх, беда — дальше сплошная клякса! — сказал Антон Иванович с сожалением. — Может быть, вы разберёте?
Я долго глядел на страницу и кое-как разобрал начало фразы: «Птица полетела…»
— Правильно! Птица полетела и выронила изо рта семечко. Всё идёт отлично! Я сказал студенткам: «Видите, как чернушки-ореховки сажают новые леса? Они это делают не хуже белки или бурундука, которые далеко по тайге разносят семена кедра». Записали?
— Да.
— А теперь я вам расскажу по секрету — это можно и не записывать: многие алтайцы всё еще не любят кедровок. Понимаете, осенью большие стаи птиц поедают и прячут под пнями, в камнях и просто во мху десятки тысяч семян кедра. А эти семена могли бы собрать люди. У моей хозяйки есть девочка, лет двенадцати. Она увидела мою кедровку и сказала: «Убил бы ты её и чучело бы сделал. Чучело не будет есть наши орешки!..»
В третий день похода на скале, нагретой солнцем, как печка, студентки поймали ящерицу: маленькую, бурую, с чёрными крапинками и широкими тёмными полосками на боках. Это ящерица прыткая, хорошо плавающая в воде.
— Да, да! — Антон Иванович обрадовался, что нам удалось прочесть запись об этой маленькой пленнице. — Сколько хлопот было с ней в походе! Мы поселили её в большую пробирку, а она ночью родила детёныша. И появилась у нас новая забота — собирать насекомых для этой маленькой семьи!
На четвёртый день похода были записи о высоком горном перевале и о трясогузке.
У перевала стоял кедр в три обхвата, и студентки возле него сфотографировались. А ещё выше росли карликовые берёзы, островерхие кусты можжевельника и вереск. Всюду мягким ковром лежали седые и влажные мхи.
С перевала, в широкой панораме, открывался весь горный Алтай. На юге, километров за четыреста, вся в ледниках и снегах, сверкала на солнце вершина горы Белухи, а вокруг неё волнами лежали белоснежные облака. На западе, километров за двести, узким гребнем выделялся над облаками Семинский перевал на Чуйском тракте.
— А возле перевала мы впервые увидали маленькую длиннохвостую птичку редкой красоты: горную трясогузку. Грудка у неё жёлтая, головка серая, на горле приметное тёмное пятнышко. Птичка изящная, беспокойная. Никогда она не посидит на месте, вечно снует между камнями горной речки, перепархивает и звенит, звенит! А потом сделает круг в воздухе и нырнёт в воду или кинется прямо в струю водопада. Это родная сестра оляпки, которая даже в зимнюю стужу опускается в прорубь и разгуливает в воде подо льдом… И вы всё это пишете? — удивился Антон Иванович. — Да этак мы тут просидим до вечера, а у меня масса дел!
Уже на обратном пути, когда шёл пятый день похода, была коротенькая запись о соловье-варакушке с лазоревым пятном на груди. Антон Иванович очень жалел, что не слыхал песни этой маленькой и очень осторожной пичуги, песни необычной, чем-то похожей на верещание сверчка: рю-рю-рю-рю!
Антон Иванович перелистал фиолетовые страницы записной книжки и сказал:
— Что ж, пожалуй и кончим. Дальше записи сохранились лучше, и я сам перенесу их на досуге.
— Жаль! — сказал я. — Только расписался — и уже конец!
— Будет время — почитаем. А сейчас есть дела поважнее. Надо брюки постирать: не могу же я показываться студенткам в этой пижаме! У нас ведь маленький слёт назначен в полдень, будем разбирать материалы похода. Хоть и тайга вокруг, а я ведь доцент!.. Спасибо и до свиданья!
Он улыбнулся мне и отправился на озеро, неся на согнутой руке помятые брюки…
За хариусами
Рано утром я отправился на Бию.
Под порогом Карлагач мне удалось найти маленькую бухту, где вода не прыгала через камни и не разбрасывала хлопьев белой пены. Там я прыгнул с берега на островерхий валун в реке и забросил крючок с червём на струю.
Стоять было неудобно: ноги скользили на мокрой лысине камня, вода неслась так близко и так быстро, что рябило в глазах и кружилась голова. Да и удочка оказалась короткой: я так и не смог подбросить приманку туда, где играли, плескались серебристые рыбки.
Перейти на другое место посоветовала мне пожилая алтайка. Верхом на коне она ехала в Артыбаш. В мягком свете солнечного утра нарядным казался её убор: красное платье, кожаная шапочка с меховой оторочкой и блестящими монистами. На луке седла, крепко прижавшись к матери, сидела маленькая девочка в чёрной плисовой курточке.
Алтайка остановила коня и окликнула меня:
— Здравствуй! Однако, что ж ты, как журавль, стоишь на одной ноге? Этак и упасть можно. А вода, ой, какая холодная! Шёл бы ты к ребятам, они там, за поворотом. Да и удочка у тебя мала. Будешь уезжать — дочке моей отдай!
Я угостил алтайку папиросой и пошёл вниз по реке, к узкой протоке, которая заросла с левого берега весёлой берёзовой рощицей.
