Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда
"Царица Астинь, у царицы Астинь, к царице Астинь!.." - так и носилось в воздухе каждого большого дома в Сузах, как приятное позвякиванние колокольчика, и, пожалуй, никогда прежде имя царицы не произносилось вслух так часто и на столько разных голосов.
И сегодня Астинь восседала за столом выше всех остальных женщин, на высоком тронном месте, с золотым венцом на голове, а по обе стороны от неё стояли две молоденькие чернокожие служанки и обмахивали царицу опахалами из страусиных перьев. Потому что все должны понимать, что жен и наложниц у царя может быть сколько угодно, самый большой гарем, но божественная супруга, которая родит наследника престола - одна, самая несравненная.
И царица Астинь казалась великолепнее всех на пиру, и даже женщины дивились между собой на её красоту. Высокую шею царицы в несколько рядов унизывали бусы из жемчуга, а все её платье было расшито тысячами голубых лазуритовых бусинок, так что в своей тихой задумчивости Астинь и впрямь была похожа на белую лилию, плавающую на поверхности водной заводи среди кувшинок и других прибрежных цветов.
Многие мужчины мечтали бы увидеть вблизи на удивление белое, и как будто бы даже прозрачное лицо царицы Астинь, но лишь в своих беспокойных снах могли они вдоволь полюбоваться перламутровыми щеками избранницы Артаскеркса, считавшейся самой красивой женщиной во всем царстве. По персидским законам и понятиям о женской чести лишь только царь, несколько избранных евнухов, да женщины-подруги и служанки царицы, могли спокойно лицезреть супругу царя. Но царица никогда не должна была появляться в людных местах, чтобы не разжигать в мужчинах напрасных желаний, и могла лишь обедать наедине с царем, приходить ночью к нему на ложе, и старательно прятать свою красоту от жадных, завистливых глаз.
Два года назад, в самом начале воцарения Артаксеркса Великого, была доставлена красавица Астинь к царскому дворцу из маленького городка вблизи Лагаша, и сразу же сумела понравиться молодому царю больше других наложниц. Даже в самую сильную жару маленькие груди и бедра Астинь излучали приятную прохладу, и доводили молодого царя до озноба. Она была Астинь превосходная из лучших! - и, говорят, она от рождения была такой.
Непостижимо, но на теле Астинь невозможно было найти ни малейшего изъяна - ни царапины, ни шрама, ни расчеса, или хотя бы мелкой болячки, почему-то никто никогда не видел, чтобы её хотя бы раз укусил комар, песчаная муха или финиковая оса. Все насекомые, приносящие нарывы и лихорадку, словно бы сговорившись между собой, облетали Астинь стороной, и даже само солнце как будто нарочно отводило от неё в сторону наиболее беспощадные огненные стрелы, от которых кожа на теле делалась темной и грубой. А ведь родом Астинь была как раз из краев бесконечных болот, где от летней жары вода к ночи делалась горячей, а от укусов каких-то загадочных мух у многих жителей на лицах появлялись "годовые шишки", которые целый год истекали гноем и могли вовсе свести в могилу, если не прижечь их каленым железом.
Поэтому многим было ясно, что малютка Астинь со своим ясным личиком и непривычно белыми ручками и ножками, словно вырубленными из куска известняка, которая подрастала в доме дальних родственников великого князя Мереса - вовсе не простое существо, а отмеченное знаками божества, а, значит, и судьба её тоже обещала быть сияющей и необычной.
Астинь как раз достигла возраста первого цветения, когда после внезапной гибели владыки на персидском троне воцарился Артаксеркс Лонгиман, молодой царь. И сразу же во всех областях персидской державы появились наблюдатели на быстроходных лошадях, царские вестники и посланники, собирающие повсюду наиболее красивых девиц для царского гарема.
Хитрый князь Мерес, дальний родственник царя, быстро понял, как можно без особого труда обрести царскую милость, и потому самолично доставил Астинь во дворец в Сузах, назвав её лучшим из своих подарков.
И ведь не прогадал, все правильно подсчитал князь Мерес - за одну Астинь он, сразу же, получил столько золота, что смог купить сразу несколько десятков дорогих лошадей для своей конюшни, и во всякий свой приезд ко дворцу получал от Артаксеркса новые дары.
"Посмотри, а все же тяжел, слишком тяжел царский венец для тонкой шеи царицы Астинь, - тихо прошептала на ухо своей подруге Зерешь, первая жена царского везиря. - Я бы не хотела носить такой венец, в котором нельзя ни вволю потанцевать, и даже просто покачать головой под звуки арфы".
"Бедняжка Астинь, - заметила подруга, поправляя на своей голове перевязь, расшитую разноцветным бисером. - Она такая бледная и печальная, потому что напротив неё села верховная жрица лунного храма и смотрит таким взглядом, что она боится лишний раз поднести к губам чашу с вином. Уж лучше сидеть под столом, чем на тронном месте против жрицы..."
"Да, она очень страшная, эта лунная жрица", - заметила третья женщина, и все с ней согласились, хотя наврял ли смогли бы объяснить, что именно они имели в виду.
Лунная жрица по имени Синтара была женщиной не сишком молодой, но вовсе не старой, не красавицей, но и не слишком уродливой, не толстой и не худой, не веселой, но и не печальной - она во всем была какой-то неуловимой и жутковатой, как мерцающая лунная дорожка на темной, ночной воде. Рядом с ней всем сразу же отчего-то становилось не по себе: ведь лунная жрица была посвящена в какие-то высшие таинства, недоступные простым смертным, и все свои знания она могла передавать только ученикам и посвященным, и явно не за пиршественным столом. Поэтому вовсе не понятно было, о чем с ней можно было говорить.
Все украшения Синтары были сделаны из чистого серебра - и большие, свисающие до плеч серьги в виде двух полумесяцев, и амулет на шее в виде нарождающейся луны, и серебряный гребень в волосах с начертанными на нем непонятными знаками и словами. Но с начала пира никто из гостей не посмел расспрашивать, что означают знаки на гребне, потому что все знали: от пустого любопытства по части небесных секретов, без специальных жертв и молитв, у всякого может заметно сократиться число дней его жизни. Даже маленькие дети помнили, что если показать пальцем прямо на луну на небо, то после этого палец может отсохнуть, а человек в три дня умереть от неведомой болезни, причем непременно среди ночи.
Светлые глаза лунной жрицы тоже были словно отлиты из серебра - серые и пронзительные, и почему-то все женщины на пиру, не сговариваясь, старались как можно реже в них заглядывать. Но Синтара и сама почти что ни на кого не обращала внимания, и неотрывно глядела только на царицу Астинь, отчего бледные щеки царицы постепенно становились и вовсе лазуритового оттенка.
Никто сегодня не звал верховную жрицу храма лунного бога Син на женский пир, но она сама явилась во дворец, заявив, что таково было предсказание небесных светил, уселась на почетное место жены царского везиря, на какое-то время спутала все танцы и песни... Но вскоре женщины научились не обращать внимания на Синтару, вновь настроили свои арфы, стали по кругу петь песни...
Когда же очередь дошла до лунной жрицы, неожиданно для всех она тоже взяла в руки позолоченную арфу и запела, по-прежнему неотрывно глядя в лицо царицы Астинь, и голос у неё оказался резким, как у ночной птицы:
"Никому не остановить пожирающего все потока,
когда небо гремит и дрожит земля,
когда матерей и детей окутывает тьма
накрывает их, словно платком, окутывает саваном,
а зеленый тростник склоняет под ударами свои стебли.
Никому не остановить потока с неба.
И никому не остановить потока времени,
пожирающего все на своем пути.
Ни рабыне, вяжущей тростник, ни прекрасной видом царице..."
К тому же, лунная жрица так сильно облокотилась своим телом на инструмент, что в наступившей тишине сделалсь слышно, как арфа все ещё продолжает жалобно скрипеть, хотя мелодия уже как будто бы закончилась. Что это за песня? - тихо спросила царица Астинь.
А потом добавила:
- Она не подходит для пира, это не застольная песня. Наверное, её исполняют во время какого-то обряда, который мы не знаем.
- Похоже, так и есть, - согласилась жрица. - Но бывает, что пир - это тоже обряд, который понимают лишь посвященные, ведь не зря же я сегодня сюда пришла. Иногда пир - это обряд, который отделяет прежнюю жизнь от новой, совсем другой.
- Что ты хочешь этим сказать, Синтара? - повела плечами Астинь, как будто бы ей вдруг стало зябко, хотя в зале горело множество светильников.
- Только то, что уже сказала, царица.
- Конечно, ведь после хорошего пира ещё очень долго хочется петь и веселиться, и как будто бы начинаешь жить совсем по-новому! - воскликнула одна из самых молодых и веселых девушек. - Скажите, но почему мужчины каждый день устраивают себе такие праздники, а нам дозволено вместе собираться лишь в редкие дни? Значит, тем более, мы должны так веселиться, чтобы хватило на месяц, а то и вовсе на целый год...
