Петр Сигунов - Чернушка
Деликатно, скрыв жалостливое сострадание, я протянул "бесстрашному" воину заветный спасательный флакончик диметилфтолата.
- Нет, не соблазняйте! - ответил "железный" Александр.
- Хватай скорей, мажься погуще, пока все соки из лица не высосали!
- Отстаньте, говорю! - огрызнулся Волынов.
- Не валяй дурака! Эти дьяволы так закалят тебя, что на всю жизнь психопатом сделаешься. Коли не хочешь мазаться добровольно, приказываю официально. Рабочий-маршрутник в полевой экспедиции обязан подчиняться геологу, как в бою солдат командиру.
- Ну, если приказываете... - Сашка с нескрываемой радостью плеснул на ладонь густую жидкость, щедро, точно умывался, провел по вздутым щекам и болезненно сморщился: - Ой, как щиплет! Похлеще горчичников!
Он запрыгал на одной ноге, зачихал, будто в ноздри ему набили нюхательного табаку. Из глаз градом покатились крупные слезы. Но, в конце концов, успокоился, и мы пошли дальше.
Мшистые деревья перед нами расступились, открывая широкую солнечную поляну. Сердце мое заколотилось от волнения, язык перестал бормотать дурацкие неотвязные цифры, а ноги сами, не подчиняясь холодному рассудку, несли меня вперед. О, какое счастье! Вот оно, долгожданное коренное обнажение! И не какие-нибудь там бессмысленные, хаотичные развалы каменных глыб, обработанные морозными ветрами, а целехонькая, высоченная скала, темно-бурая, густо облепленная лохматыми, раковистыми ошметками седых и черносажистых лишайников.
Волынов помчался за мной с неменьшей скоростью и прытью, чем гонялся за порхающими линялыми глухарями.
Увидев, как я расхаживаю вокруг дряхлого пирамидального столба останца изверженной породы, как пристально, придирчиво осматриваю его со всех сторон, он уставился на меня внимательным, недоуменно испытующим взглядом. Он явно порывался что-то спросить, покусывая губы от неодолимого любопытства, но не решался, а терпеливо наблюдал, что же я буду делать дальше.
А я прикинул шагами примерные размеры коренного выхода, определил компасом азимуты простирания и падения всех ровноскалистых и корявых, извилистых трещин, записал результаты в геологический дневник. Потом грозно поднял свое главное оружие - долговязый, похожий на стариковский костыль, увесистый стальной молоток - и принялся колотить по скале. Звенящие, дробные звуки далеко-далеко возвестили диких таежных обитателей о вторжении в их непуганые владения беспокойного искателя подземных сокровищ.
Удивленный, ничего не понимающий Сашка только успевал складывать в матерчатые мешочки образцы с мудреными этикетками.
- И какая же ценная руда содержится в этой скале? - спросил он, разглядывая осколок.
- Никакой! Она абсолютно пуста...
- А я подумал, что вы месторождение нашли, - произнес Волынов разочарованно.
- Если бы, Саша, месторождения полезных ископаемых попадались на каждом шагу, как грибы в осеннем лесу, то геологам нечего было бы делать. Незачем было бы им составлять всевозможные мудреные карты, например тектонические, литологические, фациальные, палеогеографические, металлогенические, прогнозные и прочие-прочие, а также хитрые схемы, разрезы, колонки, диаграммы и многое-многое другое, что в конечном итоге предназначено для выявления промышленных залежей.
Я взглянул на его огорченное лицо и рассмеялся:
- Да ты не расстраивайся. Наша находка еще как пригодится другим исследователям.
В лагерь мы вернулись, когда тайга окуталась бледными, сиреневыми сумерками. Немного нам удалось узнать за весь день - только то, что вершина пологого холма состоит из габбро-долеритов темно-серой кристаллической породы. Мы нарисовали на топографической карте лишь одно, да и то еле заметное, синее пятнышко, означающее выход изверженных образований. И больше ничего! И никто в мире, кроме нас двоих, не знает, как может измучить здоровых, сильных, молодых мужчин это крохотное пятнышко!
За ужином я поймал себя на том, что черпаю ложкой гороховую кашу под команду: "И раз... и два..." Я обратил также внимание на то, что Сашка уже не разглядывал, как прежде, есть ли в мире вареные комары. Он уплетал подгоревшую размазню за обе щеки. И чай пил с такой жадностью, словно в кружке плавали не ошпаренные сибирские кровососы, а благоухающие лепестки болгарских роз. А закрыв глаза, он, вероятно, снова увидел подушки мха, таежные цветы и травы в пятнах солнечного света, и губы его чуть заметно шевелились, словно отсчитывая во сне: "И раз... и два... и три..."
Строгая воспитательница
На второй день и Рыжик стал пить из медицинской пипетки сладкое сгущенное молоко.
Павел очень радовался, когда зверьки с удовольствием ели и при этом нежно урчали, словно их кормила мать.
Насытившись, малышки норовили поскорее запрятаться в карман или юркнуть за пазуху. Они были еще совсем крохотные, боялись дневного света, особенно солнечных лучей, и знали только одно - спать да есть. Павел сажал их в большую меховую рукавицу.
Ночью бельчата будили нас переливчатым ворчанием, похожим на тихое мурлыканье сытых, разомлевших от материнской ласки котят. Они не могли допустить, чтоб в рукавице у них сделалось сыро. Если же мы не очень торопились вытащить их из мягкого "домика", начинали громко, отрывисто пищать, словно цыплята, потерявшие наседку-квохтушку.
- Ишь ты! Маленькие, а тоже понимающее соображение имеют! - умилялся Николай Панкратович.
...От охотников я слышал, будто белка приучает своих детишек к чистоплотности с первых дней рождения. Сначала, когда они еще квеленькие, беспомощные, сама вытаскивает их на улицу, затем заставляет их проситься, а как только подрастут, якобы применяет к непослушникам и грязнулям строгие меры наказания.
Мне тоже кое-что загадочное, интересное удалось подсмотреть из жизни этих забавных, игривых обитателей сибирской тайги.
Однажды белка вывела из бурого мшистого гнезда, которое лежало на развилистом суку толстого кедра, своих малышек на прогулку. Погода была добрая: тихая, теплая, солнечная.
Четыре кудлатеньких корноухих зверька восторженно гонялись друг за другом, шаловливо прятались под длинноусыми пучками растопыренной хвои, кувыркались, как веселые цирковые акробаты. То и дело какой-нибудь проказник норовил поймать за хвост мамашу или, забавляясь, теребил кисточки на ее ушах.
Озабоченная, деловито-строгая бельчиха терпеливо выносила все назойливые шалости бойких сорванцов. Но когда какой-нибудь слишком резвый малыш убегал далеко от родного домика-ворошка, белка сердито верещала: "цвирь-цвирь-цвирь..." Если упрямый непослушник долго не возвращался, она подскакивала к нему и загоняла в гнездо. При этом звонко свистела: "цик... цик... цик..." - видимо, бранилась.
Чаще всего цокотуха просто бесцеремонно схватывала разыгравшегося бельчонка зубами за шиворот и, словно кошка котенка, волокла прочь от "запретной зоны".
Время от времени белка срывала еще незрелую, липко-смолистую кедровую шишку, по очереди оделяла детишек мягкими белыми орешками.
Как-то незаметно подкралась темная косматая туча. Полил крупный сильный дождь. Веселая семейка поспешно спряталась в свое гнездо-гайно.
Я собрался покинуть наблюдательный пункт, но снова появилась та же попрыгушка-цокотушка. В лапах у нее отчаянно барахтался, пытаясь вырваться, корноухий рыженький пискун. Она равнодушно бросила малыша на сырые ветви, под проливной дождь. Бросила, а сама спряталась в круглый домик вблизи ствола, под плотным навесом хвоистых ветвей. Бельчонок вопил под холодным душем так, будто его за хвост дергали. Изгнанник намеревался залезть в теплое сухое гнездо, но сердитая мамаша почему-то не пускала. Малыш сиротливо притулился к мшистому ворошку и жалостливо пищал - то ли стонал от обиды, то ли плакал: "уу-оо... уу-оо..."
Когда взошло солнце, цокотуха подскочила к мокрому дрожащему ребятенку, которого она, вероятно, за что-то наказала, и ласково стала слизывать с его короткой жиденькой шерстки дождевые капли.
Белка летней бахтинской тайги - олицетворение резвости и миловидности. Мордочка - с круглым бархатистым носиком и пышными усами. Глаза как бы прищуренные, овально-продолговатые, темные-темные, с синеватым оттенком. Уши куцые, почти совсем без кисточек-мохнатушек (они вырастают в полную силу лишь к осени). Каждый волосок на "лице" густо-серый с рыжими и желтыми кончиками. Спина черная с красноватым отливом. Брюшко и подгрудок - беленькие, а бока и прижимные стороны лапок - светло-бурые. Смоляной хвост лоснится на солнце, как антрацит, лишь верховинка коричневая. Под острыми когтистыми пальцами - круглые, потрескавшиеся, точно кора, мягкие подушки.
Не скрою, люблю я этих забавных веселых зверьков, очень люблю. И всегда с печальным сожалением смотрю на женщин, которые кичливо щеголяют в модных беличьих шубках.
И снова в путь
Как ни хорошо нам жилось в лагере "Дунькин сюрприз", настало время покинуть песчаную желтую поляну, усыпанную поблекшими жарками. Мы залили водой костер, распихали по вьюкам закопченную посуду, скатали марлевые полога.
