Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Но валторнист заметил меня и опустил трубу, и звук оборвался, хотя еще несколько мгновений, как тень звука, в зале держалось эхо.
Я пришла домой почти спокойная, но отголосок пережитого еще звучал во мне, как звук умолкшей валторны звучал в пустом зале.
Алик не вышел меня встречать. С некоторых пор он перестал выходить: был очень занят.
Я разделась. Позвала его. Он пришел.
- Как дела?
На этот раз я ответила ему:
- Нормально!
Он собрался было вернуться к своим делам, но я удержала его:
- Подожди.
Он вопросительно посмотрел на меня.
- А ведь ты оказался прав, - сказала я сыну, - сегодня один мальчик на спектакле крикнул: "Тетка!"
Я была уверена, что он будет утешать меня. Скажет: "Ерунда, не обращай внимания, всякое бывает!" Может быть, обнимет меня... Ничего такого не сказал Алик и не обнял.
- Я ж тебе говорил!
Мне показалось, что Алик даже радуется тому, что произошло сегодня на спектакле. Мне стало горько. Я вспомнила старую украинскую песню про кузнеца и его мать. Кузнец хочет убить мать и руками достает из горна раскаленное железо, а мать волнуется, что он обожжет рученьки.
- Ты радуешься? - спросила я.
- Я ж тебя предупреждал, - бесстрастно повторял сын.
- Но все обошлось благополучно! - с вызовом сказала я. - Я сумела убедить зал, что я мальчишка... Они тут же забыли про тетку.
Он внимательно посмотрел на меня и ничего не сказал. Он сдержался, но в его холодных глазах я прочла то, что он хотел сказать: сегодня забыли, завтра вспомнят, сегодня не прогнали, завтра прогонят, освищут...
- Иди, - глухо сказала я, - занимайся своими делами.
- Напрасно ты сердишься, - сказал он и пошел прочь.
Я осталась одна. Но со мной было мое искусство. Его великая сила. Я подумала: ведь зрители читают программу, и там написано, что роль мальчишки играет женщина. Никаких секретов нет, но, когда раздвигается занавес, они забывают о том, что в программе. Горечь и веселье переплетались во мне. Я не знала, что делать, где искать успокоения от клокотания противоречивых чувств.
Я посидела на краешке дивана. Потом встала и решительно стала одеваться.
Вы когда-нибудь слышали шепот звезд, невнятный, как бы срывающийся с дрожащих губ? Его можно услышать только очень морозной ночью, когда дыхание замерзает, превращается в ледяную паутинку и издает шорох. Этот шорох и называется шепотом звезд. Но может быть, звезды тут ни при чем? И это шепот твоей печали, твоей тревоги? А звезды безмолвствуют, острыми осколками светят в своей недоступной, непостижимой вышине, вдали от наших тревог и печалей.
Я иду по ночному городу растерянная и опустошенная, я потеряла сына. И теперь ищу его. Сейчас он дома, лежит в своей постели, спит. Но я его потеряла. И я иду по безлюдным улицам в поисках сына. Я ищу его не в уснувших домах, не в пустынных подъездах, не в вечной суете вокзалов. Я ищу его в своем сердце. Ищу... ищу...
Скрип шагов. Удары сердца, шепот звезд.
Это не звезды, это я шепчу: "Алик, где ты? Алик, вернись! Алик, стань тем, кем ты был, - стань моим сыном. Моим сыном стань!"
Мне самой хочется потеряться, исчезнуть, раствориться в безмолвии ночи, превратиться в порыв ветра. Но я не могу оставить его одного, моего потерянного сына. Ведь он тоже страдает. Может быть, у него тоже потеря потерял мать. Нет, дети страдают не от того, что потеряли, они страдают от того, что не нашли.
Я потеряла, он не нашел. И поэтому мы оба одиноки.
Когда человек не знает, куда идти, он, как конь, идет к дому или к стойлу. Ночные улицы привели меня к театру. Театр - мой второй дом. В театре я не одинока. В театре я почти всегда счастлива.
Я подхожу и останавливаюсь перед закрытой дверью. Большие матовые шары не горят. В окнах - черные стекла ночи. Лев дремлет, не выпуская из зубов кольца. Театр, мой родной театр спит, отдыхает, набирает сил к завтрашнему дню.
Театр, помоги мне, спаси меня от одиночества, найди мне сына!
Мои губы шевелятся, шепчут. Их шепот похож на молитву. Это я молюсь сама себе. Сама себе рассказываю свою жизнь. Я потеряла сына. Мне надо держаться, чтобы не потерять себя. Чтобы себя не потерять.
Через несколько дней мы беседуем как ни в чем не бывало.
- Знаешь, мать, вчера я был в твоем театре. - Алик со временем стал называть меня не мама - мать. - Совершенно случайно. Инкогнито. Некуда было деваться. А в вашем театре были билеты. Я, наверное, погорячился... в полемическом задоре. Ты играешь, конечно, здорово. Талант есть талант... Но что я тебе хочу сказать: такое впечатление, что на сцене идет историческая пьеса. Нет сейчас таких ребят. Теперь ребята действуют иначе и говорят иначе. А говорят они иначе потому, что чувствуют иначе. На что-то смотрят проще, на что-то сложнее.
Я была удивлена. Давно уже не слыхала от сына рассуждений. Я даже обрадовалась и приняла его вызов.
- По-твоему, Алик, если вместо "познакомь меня с девушкой" сказать "скадри мне чувиху", многое изменится?
- По крайней мере, речь будет современной, - ответил Алик.
- Но не все же сегодня называют девушек чувихами.
- Не все. Но это примета времени.
- А в произведениях классиков девушек именовали барышнями. От этого их произведения не утратили силу. Настоящие пьесы пишутся на долгие времена. Театр должен не только отражать, но и подавать пример. Увлекать. Разве ты не согласен?
- А если театр оставляет равнодушным?.. В твоем театре очень много умиления. Наши ребята жестче. Решительней. Самостоятельней.
- Суше и черствее, - продолжила я его речь. И спросила: - А ты с кем был с театре?
- С девушкой.
- Большего ты мне не хочешь сказать?
- Ее зовут Алла. Между прочим, наши взгляды на искусство совпадают.
5
Я люблю после спектакля побыть одна в гримерной. Сесть в кресло, закурить сигарету, закрыть глаза и не спеша вернуться на землю, превратиться в самое себя.
В этот день я так устала, что даже не сняла костюм, не стерла грим так и плюхнулась в кресло.
И тут кто-то тихо, неуверенно постучал в дверь.
- Да! - Я открыла глаза.
Но, видимо, мое "да" прозвучало недостаточно громко, потому что за дверью его не услышали и постучали снова.
- Входите, входите!
Дверь медленно отворилась. На пороге стоял Гоша - давний приятель сына. У него было плоское круглое лицо, похожее на луну, какой ее рисуют дети: широко расставленные глаза, широкий нос, рот скобочкой.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте!
Алик относился к Гоше покровительственно, он как бы перерос Гошу, стал взрослее его. Гоша вообще был неторопливым, с замедленной реакцией.
Гоша молчал. Чтобы как-то начать разговор, я спросила:
- Ты был на спектакле?
- Не-ет.
- Как же ты попал сюда?
- Я к вам... специально...
Тут он запнулся, а я впервые почувствовала смутную тревогу. С какой стати Гоша специально приходит ко мне в театр?
- С Аликом ничего не случилось? - спросила я и почувствовала, как сердце начало биться сильнее.
Мой гость покраснел, переступил с ноги на ногу; он мучительно искал нужные слова, чтобы объяснить цель своего прихода. Но не нашел этих слов и ответил просто и... страшно:
- Тут ребята собираются бить Альку... Они будут ждать его у изостудии.
- Что ты говоришь, Гоша? Почему бить? Ты ничего не путаешь?
Гоша покачал головой.
- Но расскажи подробнее. - Я не на шутку разволновалась. - За что?
- Не знаю, - пробурчал нежданный гость, - слышал, что собираются. Я пойду, ладно?
- Иди, Гоша, иди.
Я проводила его до двери и осталась одна со своей тревогой. Эта тревога нарастала, заполняла мою грудь, всю меня, весь мой мир. Я почувствовала, как испарина покрыла лицо и ноги стали слабыми. Я опустилась на стул.
Что делать? Звонить в милицию? Немедленно бежать в изостудию и предупредить Алика? Надо что-то делать. Я вскочила с места и стала ходить по комнате, как ходят, когда спешат, а нужная вещь куда-то запропастилась.
Мысль работала напряженно: я должна спасти его, я должна быть рядом.
Властный порыв подхватил меня и понес вперед. Я выбежала в коридор, накинув куртку, с грохотом сбежала по лестнице с железными ступеньками, пронеслась мимо удивленного вахтера и очутилась на улице.
В лицо ударил резкий ветер. Сгущались сумерки, фонари еще не зажглись. И город как бы отступил в тень. Было скользко, вечерний морозец успел прихватить мокрые тротуары. Мчались машины. Сухо хлопали крыльями голуби. Какая-то старушка шла, бессмысленно подняв над головой раскрытый зонтик, никакого дождя не было. Я прошла один квартал, второй, вышла на набережную. И вдруг провела рукой по голове и почувствовала, что на мне парик. Только тогда я поняла, что выбежала из театра в гриме и костюме моего героя. Как была на сцене, так и выбежала на улицу.
Моей первой мыслью было вернуться в театр. Стереть грим. Снять костюм мальчишки. Но я боялась опоздать к Алику, боялась, что, пока я буду бегать в театр и приводить себя в порядок, он может выйти из изостудии. И тогда... Ладно, я объясню им, что пришла прямо со сцены. Я все объясню им.
