Юрий Яковлев - Страсти по четырем девочкам
И Анна, поверив улыбке маски, ответила, танцуя:
Ах, музыка и смех воображенье дразнят.
Мне кажется, сейчас придет веселый праздник!
Пьеро и Арлекин кружились в танце. Они не понимали, что этот танец был для Анны боем, который она давала безысходности заточения, а красота этого танца была красотой, спасающей мир.
Сколько раз в минуты отчаянья Анна разыгрывала в убежище спектакли, чтобы удержаться, не поддаться отчаянию. Выстоять! Это был ее подпольный Театр, Театр для самой себя. Сейчас на сцене этого Театра появился еще один персонаж — Праздник. Он, видимо, знал тайну убежища, поднялся на чердак, отворил дверь и предстал перед Анной в образе седого благообразного старичка в черном сюртуке, с котелком на голове. Острая бородка была вызывающе поднята, как бы прокладывала ему путь. В руках он держал хрупкую скрипочку и смычок.
Я — веселый праздник Пурим.
Посидим, побалагурим.
На столе такая штука
Фаршированная щука.
Как ледок хрустит маца.
Ламца-дрица-аца-ца!
Я — старинный праздник Пурим,
Прохожу сквозь стены тюрем.
Я — частица мироздания.
Я — улыбка состраданья,
Я — дающий отдых слезам,
День, прожитый под наркозом.
Хейби, Анна, встретим Пурим,
И лукаво глаз прищурим.
Старичок артистично положил скрипку на плечо, взмахнул прутиком смычка, словно подстегнул невидимых лошадей, и заиграл. Он играл в полную силу, не боясь, что с улицы услышат фашистские патрули. Играл как в мирное время. Анна и два ее кавалера — Пьеро и Арлекин — кружились в танце и, казалось, в самих масках произошли некоторые перемены: Арлекин улыбался шире, а Пьеро хмурился меньше. Вот какими они стали, "артисты драмкружка, освистанные школой".
А я отчетливо понял — в этот миг красота оказалась сильнее войны. Маленькая победа! Она вытеснила мрачные думы о том, что в любое мгновенье сюда могут нагрянуть фашисты. Страдание затихло, как затихает боль. Музыка заполняла чердак. Смычок взлетал и опускался, едва касаясь струн, словно они обжигали. Дети кружились в танце. Маски стали карнавальными масками…
И вдруг в такт мелодии послышались далекие удары — шаги. Маленький праздник — островок мира среди большой войны — насторожился, стал затихать, сворачиваться. Исчезли улыбки. Только маска Арлекина продолжала механически улыбаться. Шаги приближались. Смычок в руке старичка повис в воздухе, танцующие остановились, не завершив па. Теперь шаги звучали как удары молота, как шаги каменного командора, спешившего наказать Дон Жуана. Но когда дверь от удара ноги распахнулась, вошел не командор, а слово, материализовавшееся в краснорожего громилу с железным голосом. В мистерии и такое возможно. Слово — "фашист".
Я здесь. Я явился. Вот он.
Стучусь я в дверь и в окно.
Ферботен! Ферботен! Ферботен!
Значит за-пре-ще-но!
Ферботен — больным лечиться,
Здоровым — ходить в кино.
Еврейским детям учиться
Ферботен — запрещено!
Ферботен смотреть на небо
Людям низших сортов.
Вкус молока и хлеба
Не для еврейских ртов.
Добытое кровью, потом
Отнято, отменено.
Жить евреям ферботен,
За-пре-ще-но.
Он повернулся и, высоко поднимая ногу в блестящем сапоге, ушел прочь, растворился во мраке. И долго еще в воздухе дрожало эхо этого проклятого слова, принявшего образ человека. Человека ли?
Да, это был призрак, а призраки, как известно, не причиняют зла. Но праздник погиб. Музыка умолкла и не оживала. А старичок со скрипочкой развел руками — что я могу поделать!
— Как хорошо мне жилось в вашей мистерии, — сказал он грустным голосом, — но теперь жизнь человека как снежинка: дохнут погорячей — и растает. Прощайте, люди!
Он повернулся и, сутулясь, пошел прочь. И когда он повернулся спиной, на его черном сюртуке мы увидели желтую шестиконечную звезду и слово "юде", что означает "еврей".
— "Боже, утоли печаль мою", — одними губами произнесла Анна, и ее слова прозвучали как молитва. Это были слова из Библии. И вдруг, подумав совершенно о другом, она сказала: — У меня был товарищ, его в школе звали "Защитник лягушек". Он всем доказывал, что лягушки очень полезные, очень красивые существа, и защищал их. Как жаль, что защитники лягушек не могут защитить людей.
— Говорят, есть лягушки величиной с кошку, — невпопад сказал Арлекин, и остренькая на язык Анна, блеснув глазками, спросила:
— А величиной с человека бывают?
Лягушки отвлекли моих друзей от тяжелых дум, и Анна, кажется, забылась. Но в это время на лестнице снова послышались шаги. На этот рез легкие, крадущиеся.
Анна вздрогнула:
— Слышите?
— Анна, если придут фашисты, мы задержим их, а ты спасайся. Ты можешь вылезти на крышу через слуховое окно… — предложил Арлекин.
А у Пьеро было на уме совсем другое:
— Анна, почему фашисты хотят тебя схватить? Ты взрывала мосты? Ты расклеивала по городу листовки? Ты стреляла в них?
Анна покачала головой.
— Что они от тебя хотят? — допытывается Пьеро. — Почему они все время рядом с тобой, не отступаются от тебя даже ночью? Ты в чем-нибудь виновата перед ними? В чем твоя вина?
Анна как-то странно посмотрела на нас, в этот миг глаза ее были большими и темными, словно она испытывала боль.
— Моя вина в том, что я еврейка, — одними губами произнесла она.
— Какая же это вина, если ты родилась такой? — спросил Пьеро.
— Ну и что, что еврейка, — заволновался Арлекин. — Какая разница? Я русский, Пьеро — армянин. Не все ли равно?
— Фашистам не все равно, — глаза Анны не отрывались от двери: шаги приближались. — Есть люди, которые считают, что если сосед несчастен, то сами они от этого будут счастливее. Если один народ несчастен, другой сразу заживет лучше.
— Так надо объяснить им! — воскликнул Арлекин. — Они чего-то не понимают!
— Их не убедишь. Они возвышаются, унижая других. Но это им только кажется, что они возвышаются. Они падают в бездну и вслед им летят человеческие проклятья.
— Идем с нами отсюда! — решительно предложил Пьеро.
— Мы спасем тебя! — поддержал товарища Арлекин.
— Я не могу, — сказала Анна, — я уйду, а как же Петер?
— Петер? Кто это Петер? Он тоже скрывается в убежище? — сразу столько вопросов задал Анне Арлекин.
— Мы возьмем с собой Петера… если он хороший парень.
— А как же папа и мама, и сестра… и товарищи по беде… Нас так мало и так много. Разве вы можете всех спасти?
— Всех мы, наверное, не сможем, — согласился Пьеро.
— Я не могу оставить их. Это будет предательством.
Шаги приближались. И наконец замерли у самой двери.
Все в убежище затаили дыхание.
— Значит, нас выследили… фашистские ищейки, — тихо произнесла Анна… — Вылезайте в окно, на крышу. Спрячьтесь на чердаке соседнего дома. Скорее!
— Мы никуда не уйдем, — был ответ.
Я не понял, кто из моих спутников ответил Анне, но каждый из них мог так ответить. Дверь медленно отворилась.
Вместо фашистов на пороге стояла улыбающаяся девочка. Она обвела всех взглядом, а увидев смешную маску Арлекина, даже прыснула в кулак.
— У вас здесь маскарад? — спросила она. — Как забавно!
— Кто ты? — сухо спросила Анна.
— Ну вот! — девочка скривила рот. — Ты меня прекрасно знаешь и не узнаешь. Может быть, у тебя в целом свете нет подруги ближе меня.
— Анна, это действительно твоя подруга? И ты не узнаешь ее? Смешно, воскликнул Арлекин.
— Не вижу ничего смешного, — заговорил Пьеро. — Или у Анны что-то с памятью. Или это никакая не подруга.
— Я ее никогда в жизни не видела, — растерянно сказала Анна.
Теперь все выжидающе смотрели на незнакомую девочку.
— Эх ты! — девочка с укором взглянула на Анну. — Я — Кити.
— Кити?!
Она подошла к гостье и положила ей руку на плечо.
— Я представляла тебя совсем другой. Но как ты узнала меня? Ведь прежней Анны нет. Перед тобой стоит совсем другая Анна. За это время я прожила целую жизнь. Повзрослела.
— Но мы же видимся с тобой каждый день, — воскликнула Кити.
— Да, да, я забыла. Я все чаще думаю, что мне лучше умереть.
— Ты мне об этом ничего не говорила. А как же Петер? — спросила Кити.
— Петер, — прошептала Анна, и глаза ее загорелись. Она вся преобразилась. — Петер… Наверное, надо сжаться и терпеть… перестрадать… дождаться, когда кончится война. Шпетер, как говорят немцы. Шпетер… Потом.
Есть немецкое слово "шпетер",
Что означает "позже".
Есть прекрасное имя Петер,
И нет ничего дороже.
И я говорю тебе, Петер:
— Шпетер, шпетер, шпетер.
Устали с тобой мы от этого слова.
Часы на стене, как шаги часового.
Луна за окном, как солдатская каска,
А в окнах зашторенных черная краска.
И я говорю тебе Петер:
— Шпетер, шпетер, шпетер!
Когда же затихнут шаги часового
И время на нас заработает снова,
И каждому сердцу сердца отзовутся,
И губы в улыбке опять расплывутся.
Забудем с тобою мы, Петер,
Чужое, немецкое "шпетер"
Забудем немецкое "шпетер"
И ругань солдат "доннер веттер!".
— Анна! Но это неправда, — воскликнула Кити. — Я прекрасно знаю, что ты не хочешь ждать, ты просто не умеешь ждать. Никаких "шпетер". Я помню твои слова, — продолжала Кити и, как по написанному, произнесла: "Сегодня утром я заметила, что Петер смотрит на меня как-то по-другому".
