Любовь Воронкова - Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести
— Эх, рожь! — прервав монотонную песню, сказал Антон. — Уж пора бы в трубку закручиваться, а она от холода совсем застыла, росту нет…
И снова запел. Как ни застывают поля от холода, а все-таки отогреваются, и хлеба созревают помаленьку. Неровный климат в Горном Алтае, неверный… но борется с ним богатая черная алтайская земля. И борется советский человек! Острыми плугами вспахивает он землю, удобряет ее и навозом и минералами — разные химические удобрения стали применять люди… А сеют тоже не как придется, а лучшими сортовыми семенами засевают поля… И чего теперь только не растет в долинах: и рожь, и овес, и лен, и гречиха!.. Когда это было на Алтае?..
Вечерело. Над долиной сияло большое оранжевое солнце, и синие тени ложились от высоких лиственниц. Окруженные горами и густой хвойной тайгой, в долине стояли аилы — конусообразные шалаши, древние жилища алтайцев. Вот виден аил бабушки Тарынчак.
Чечек взяла вожжи из рук Антона:
— А ну-ка, пошли! Бегите скорей! Вот еще!..
Лошади прибавили шагу, пустились ленивой рысью. У крайнего аила Чечек соскочила с повозки:
— Бабушка, эзен! Как поживаешь?
Из открытой дверцы аила выглянула бабушка Тарынчак. Лицо у нее морщинистое, коричневое, из-под набухших век светятся веселые узкие, как щелочки, глаза. На ее круглой меховой шапке красуется черная кисть, а на плечи свешиваются жесткие черные косы. Бабушка вынула изо рта дымящуюся трубку и широко улыбнулась:
— Эзен, эзен, внучка! Вот как хорошо, что приехала! А я одна и одна… Старый Торбогош в тайге, редко домой приходит… Входи, садись, Чечек, поешь — мясо есть, сырчик есть… Чегень[9] хороший!
Чечек вошла в аил — как давно не была она здесь! — и уселась на полу, на упругой, густой шкуре дикого козла.
Посреди аила, в ямке, вырытой в земляном полу, жарко рдели крупные угли. Бабушка подбросила несколько сухих поленьев — вспыхнул огонь, и фиолетовый дым потянулся к отверстию, которое светилось на верху аила.
Светлое пламя озарило наклонные стены, черные от сажи, построенные из жердей и толстой коры. Чечек оглянулась кругом — все по-прежнему в бабушкином аиле. У одной стены стоит кадочка с кислым чегенем. Рядом висит привязанная к жердям полочка — там лежит хлеб, стоит посуда. Узкий деревянный ларь с мукой, а на ларе овчины, шкуры козлов, подушка — здесь спят гости. А бабушка Тарынчак, закутавшись в шубу, спит на земле около очага.
— Как поживаешь, бабушка? Как твои дела? — весело и ласково сказала Чечек, заглядывая ей в лицо. — Какие у тебя новости?
— Какие там новости! Рыжая корова недавно отелилась. Теперь у меня три коровы да три теленка… Пастухи обещали деду Торбогошу щенка привезти — буду приучать, чтобы коров домой пригонял, я старая становлюсь… Ну какие у нас новости! Вот еще — второй трактор к нам в бригаду пришел. Да еще недавно новую машину привезли: сама сено сгребает, широкий вал берет! Вся голубая, как цветок. А зубья серебром светятся! Красивая машина! И подгребает чисто, не то что волокуши наши…
— А говоришь — новостей нет! — засмеялась Чечек. — Вон сколько сразу наговорила!
— Э! — отмахнулась бабушка Тарынчак. — Ну что это, какие новости!.. Лучше ты расскажи.
— Вот ты как, бабушка! Так уж тебе это все, значит, не новости? Наверно, у тебя раньше здесь больше новостей было?
— Раньше? — Бабушка Тарынчак посмотрела на Чечек. — А что же раньше было? Вот так! Да ничего не было!
— Ага! А теперь уж и тракторы тебе не новости и голубая машина не новости!.. Ишь ты какая, бабушка!
Бабушка Тарынчак с улыбкой покачала головой:
— Да ведь привыкли уже. К хорошему привыкнуть долго ли? Нет, к хорошему привыкнуть недолго. Вот, как будто это уже и не новости! Время другое — и мы другие. Уж как будто все так и быть должно… А ты, внучка, ездила далеко. У тебя-то, наверно, очень интересные новости есть?
— Да, конечно, у меня есть новости! — согласилась Чечек.
И снова — уж в который раз! — пришлось ей рассказать о школе, о подругах, о директоре, и о том, как сажали сад, и о том, как ее принимали в пионеры, и о том, как ставили спектакль… И конечно, хоть чуть-чуть, да пришлось упомянуть и про товарища брата, про самого умного и самого доброго человека, про Кенскина Кандыкова.
— Э, что же мы! — спохватилась бабушка Тарынчак. — Все сидим да все говорим, а гостей не кормим!
— Бабушка, — сказала Чечек, принимаясь за сырчики, — директор хочет избы строить!
— Пускай строит, — ответила бабушка.
— И тебе избу построит.
— А построит — пускай сам живет. На что мне изба? Где родилась, там и помирать буду… Кушай, Чечек!.. Я в избе жить не буду…
Бабушка Тарынчак, прежде чем подать молоко, подошла к толстой жерди, около которой стояла маленькая засаленная берестяная куколка. Чечек сначала даже не разглядела ее.
— Ягочи-Хан, живущий на пятом небе, хранитель кута!.. — пробормотала бабушка и побрызгала на куколку молоком.
— Бабушка, а что такое «кут»? — спросила Чечек.
— Кут — семечко, Чечек. Семечко, из которого растет все: и травы, и цветы, и деревья, и человек…
— А где такое семечко есть?
— Ну, это я не знаю, Чечек. Ты побольше ешь да поменьше говори!
— Бабушка, а ты сегодня еще какую-нибудь сказку расскажешь?
— А разве это сказка? Ягочи-Хан — добрый бог. Не трогай его, он живет тихо. Живет и живет — ну что тебе?.. Вот и стадо идет, слышишь? Коровы мычат. Собаки лают…
Бабушка Тарынчак вышла из аила. Чечек наскоро съела кусок жесткого, пахнущего дымом сырчика и выскочила вслед за ней.
Солнце уже опустилось за горы. Широкие полосы угасающего света лежали в долине. К аилам подошли коровы, медленные, тяжелые. Никаких загонов не было. Коровы подходили, останавливались и флегматично ждали. Около аилов хлопотали хозяйки. Они усаживались доить коров, а маленькие желтые телята лезли сосать вымя.
Бабушка Тарынчак, не выпуская трубки из зубов, вынесла пойло в деревянной бадейке. Большая светлая корова, отяжелевшая от обильных кормов, подошла к бадейке, а за ней подошли еще две. Бабушка подоила одну корову, потом другую, потом третью.
И каждую не додаивала до конца, оставляя молоко телятам. А телята только и ждали, чтобы их подпустили к коровам пососать молока… Негромкий говор, негромкий смех слышался в стане. А кругом, на горах, лежала глубокая тишина…
Маленькая соседская девочка, черноглазая Чоо-Чой, увидела Чечек:
— Чечек приехала!
— Приехала! — весело сказала Чечек. — А где ваша Ардинэ, дома?
— Ардинэ далеко, на покосе. Там ночуют. А Нуклай и Колька Манеев вот тут, недалеко, сено сгребают. Вот они едут домой.
От тайги по долине к аилам шли рабочие с косами на плечах. Верхом на лошадях, впряженных в деревянные волокуши, подъезжали мальчишки. Один, совсем маленький, еле видный из-за лошадиной головы, помахивал кнутом и что-то пел.
— Это Чот, Тызыякова сын! — улыбнулась Чоо-Чой. — Вот лошадей любит — ни за что не стащишь с лошади!
Быстро темнело. Засветились ясные, тихие звезды и повисли над конусами гор. Маленькие ребятишки бегали по луговине, играли с маленькими белыми щенятами. Щенята догоняли их и хватали за пятки, и ребятишки громко смеялись.
— Пойдем и мы с ними побегаем! — сказала Чечек. — Какие щеночки хорошенькие!
Чечек бегала и играла с ребятишками, пока совсем не погасло небо. Тогда она вернулась в бабушкин аил. Коровы уже лежали около аила и дремотно жевали жвачку. А телята, все три привязанные к одному столбику, вбитому в землю, спали, прижавшись друг к другу.
Бабушка Тарынчак вышла, постояла около аила:
— Горы спят. Тайга спит. Люди тожу уснут скоро. Только звезды будут глядеть всю ночь ясными глазами.
— Бабушка, я давно у тебя не была, — сказала Чечек, когда они обе улеглись спать на козлиных шкурах. — Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи про злого Эрлика, про Сартак-Пая расскажи. И как ты молодая была… И как шаманы были… Про все расскажи!
Бабушка Тарынчак только того и ждала. Она многое могла рассказать, лишь бы кто-нибудь слушал. Старик ее, дед Торбогош, всегда в тайге с табунами, а бабушка Тарынчак досыта намолчалась в долгие одинокие ночи…
В аиле теплая, пропахшая дымом и крепкими ароматами трав тишина. Тишина и за черными покатыми стенами аила — во всем мире… Еще жарко тлеют и мерцают угли в очаге, и сонные оранжевые отсветы бродят по стропилам, освещают бабушкино коричневое лицо, и косы ее — черные с сединой, и блестящие белые раковины, вплетенные в эти косы для красоты.
Бабушка поднялась, чтобы зажечь трубку, да так и осталась сидеть у огня.
— Много сразу вопросов задала, — сказала она, — и про то, и про другое… Если про Сартак-Пая, старого богатыря, начать рассказывать… да про других богатырей начать рассказывать, то и ночи не хватит.
