Николай Дубов - Сирота
— Стоило из-за этого мерзнуть! — сказал Лешка, когда они вошли в город.
— А п-по-м-моему, очень интересно, — стуча зубами, ответила Наташа.
— Пустое дело! Выдумывает Витька всякую ерунду…
Витькина экспедиция была еще неудачнее. По льду Кира и Витька добрались до сгоревшего барка. Железный корпус его почти весь был подо льдом, только устремленный к морю бушприт высоко вздымался над сугробами, будто силился вырвать мертвый корабль из ледового плена.
Внутри коробки все выгорело и тоже было затянуто льдом; прямо изо льда поднимались ржавые стальные трубы мачт. Ветер пересыпал от борта к борту недавно выпавший снежок, мачты уныло и глухо отзывались на его порывы. Кира и Витька ушли ни с чем и на трамвае вернулись в город.
Витька не оправдывался и не пытался спорить, когда Лешка напал на него. Насупливая густые брови, он признал, что придумано было плохо.
Он расстроился еще больше, узнав, что Наташа не пришла в школу. Кира после уроков сбегала к ней. Наташа лежала с высокой температурой; врач сказал, что у нее грипп, но не исключено воспаление легких. Все это Кира выложила Витьке, безжалостно напирая на то, что Наташа промочила ноги во время похода — значит, в болезни Наташи виноват Витька, и никто другой.
Огорченный и подавленный, Витька размышлял о своей невезучести, о том, что все его затеи приводят к смешным или печальным неудачам.
Потом он подумал, что великим начинаниям всегда сопутствовали трудности, а знаменитые люди потому и становились знаменитыми, что стойко переносили неудачи и не отступали перед трудностями. Отсюда легко было перейти к мысли, что неудачи выпали на Витькину долю не зря. Самое обилие их доказывало Витькину незаурядность и непременное торжество в будущем. Приободрившись, он принялся обдумывать дальнейшие шаги «Футурума» и пути его членов к славе.
Следствием этих размышлений были записки, которые он сунул через день Лешке и Кире, вызвав их во время перемены на улицу. Кира получила две — одна предназначалась для Наташи.
— Что это? — спросил Лешка, развернув записку.
В ней не было ничего, кроме нескольких строчек, заполненных цифрами.
Витька оглянулся по сторонам и тихо сказал:
— Шифр.
— Зачем?
— Теперь насчет «Футурума» будем сообщать друг другу шифром.
Чтобы, если кто увидит, не мог догадаться.
— Да зачем нам записки? Каждый день видимся, можно и так сказать.
— А! Ну как ты не понимаешь? — досадливо поморщился Витька. - Мало ли что — могут услышать…
— Опять ты детскую игру затеваешь — записки, шифры…
— Ну, знаешь, — обиженно надулся Витька, — это ты по-детски, а не я. Если тайное общество, так надо уметь хранить тайну. И потом, - рассердился он, — никто тебя не заставляет! Не хочешь — не надо! Обойдемся!
Кира не возражала против шифра, ее забавляла таинственность, которую напускал на все Витька. Витька объяснил, как расшифровать записку.
На уроке немецкого языка Лешка заложил ее в учебник, отвернулся от Тараса, сидящего рядом, и расшифровал. Записка сообщала, что чрезвычайный сбор «Ф» назначается в сквере Надежд в полдень воскресенья.
"Вот выдумщики! — рассердился Лешка. — Полчаса надо возиться, чтобы прочитать, а читать нечего…"
Он оглянулся по сторонам, спрятал записку в карман. Сидящий через проход Юрка Трыхно смотрел на доску, Тарас, шевеля губами, списывал в тетрадь упражнения. Лешка тоже принялся переписывать задание, но не успел до звонка и задержался на несколько минут. Сунув тетрадь и книгу в парту, Лешка выбежал в коридор, где уже поджидал его Витька.
— Ну, прочитал?
— Прочитал. Если б знал, что такая чепуха, и возиться бы не стал! Очень нужно копаться! И что это за сквер такой? Где он?
— Это наш сквер! Помнишь, где мы первый раз про "Футурум" разговаривали? Ну, а я так назвал, чтобы… Да ведь неинтересно это, когда без всякого названия! А что плохо, да?
— Нет, не плохо.
— Вот видишь!.. А записку сжег? Надо сжечь.
— Где я ее жечь буду? Порву, да и всё.
Он полез в карман, пошарил в нем, потом полез в другой. Записки не было.
— Потерял?!
— Да нет, куда она денется…
Лешка вынул платок, вывернул карманы. Записки не было.
— Эх, ты! — презрительно сказал Витька. — Так тебе можно доверять?
Лешка побежал в класс. Дежурный Юрка Трыхно старательно вытирал мокрой тряпкой доску. Лешка заглянул под парту, сдвинул ее. Он хорошо помнил, что сунул записку в карман, но на всякий случай перерыл книжки и тетради, потом, глядя под ноги, прошел от парты к двери.
— Ты чего ищешь? — спросил Юрка.
— Ничего… А ты ничего не находил?
— Нет. А что?
Большие улыбчивые глаза Юрки смотрели спокойно и открыто. Лешка, не ответив, ушел из класса.
— Нету?
— Нет, — пристыженно пожал Лешка плечами.
Витька насупился, помолчал, потом неожиданно улыбнулся:
— Ну, кто прав? Если кто нашел, все одно ничего не поймет… А ты говорил!
Воспоминание о потерянной записке возвращалось несколько раз, но Лешка не придавал ей значения и к концу дня забыл о ней.
На следующий день после большой перемены, когда прозвенел звонок и все сидели на местах, в дверях класса появилась Нина Александровна.
— Горбачев! — окликнула она. — Поди сюда.
Провожаемый удивленными взглядами товарищей, Лешка вышел за дверь.
— Мне… нам надо поговорить с тобой.
Следом за классной руководительницей он пошел в учительскую.
Учителя уже разошлись по классам, в комнате возле окна стоял только Гаевский. Он подождал, пока Нина Александровна сядет, плотно прикрыл дверь и сел за стол рядом с Ниной Александровной.
28
Викентий Павлович давно решил бросить курить. На папиросы уходила пропасть денег, стал донимать кашель, особенно по утрам. Просыпался рано, сразу же начинал кашлять и будил весь дом. И нервы начали сдавать: чуть что, нервически начинало дрожать левое веко, все труднее становилось сдерживать вспыльчивость. Для сосудов никотин — смерть. На щеках уже проступали багровые склеротические жилки. Врачи в один голос настаивали — бросать немедленно. Викентий Павлович без врачей знал, что бросать надобно, необходимо, твердо решил бросить и только со дня на день отодвигал исполнение решенного. Теперь, когда решение было окончательным и назначен срок — завтрашний день, — каждая папироса стала особенно драгоценной. Придя с урока, Викентий Павлович забивался в угол, чтобы спокойно и сосредоточенно выкурить "отдохновенную".
Докурить «отдохновенную» во время большой перемены помешали. К столу, за которым, окутанный дымом, сидел Викентий Павлович, подошли.
Нина Александровна и Гаевский. Викентий Павлович не любил Гаевского и отвернулся к окну.
— Вот, полюбуйтесь, — многозначительно сказал Гаевский, — чем занимаются ваши подшефные.
— Ничего не понимаю. Цифры какие-то…
— Я тоже не понимаю. И ничего удивительного: записочка-то шифрованная!
— Что вы! — засмеялась Нина Александровна. — Просто какая-нибудь задача, головоломка, вот и всё. Ребята поиграли и бросили. Мало ли чем они занимаются…
— Ну, знаете! Надо знать, чем они занимаются. Совсем не головоломка, и ее не бросили, а потеряли! Головоломку не разыскивают так, как Горбачев искал эту записку. Он чуть не весь класс облазил…
— Так это у Горбачева? А откуда…
— Не играет значения, откуда я знаю, — прервал Гаевский. — Я бы на вашем месте вызвал Горбачева. Пускай объяснит, что это за записка.
Викентий Павлович покосился на стол. Перед Ниной Александровной лежал смятый листок бумаги, она в нерешительности смотрела на него.
— Вызвать нетрудно, только вдруг это пустяки какие, а я буду допрашивать… — Она подняла голову и встретилась взглядом с Викентием Павловичем. — Как по-вашему?
— Что такое? — досадливо поморщился он, взглянув на дотлевающий окурок.
— Да вот, — протянула Нина Александровна записку, — не знаем, что это — задача или…
Викентий Павлович взял записку. На ней было три строки цифр, вместо подписи стояла латинская буква «ф», заключенная в кружок.
Он посмотрел на обратную сторону, подумал.
— Похоже на криптографию. Когда-то я интересовался этим делом.
— На что похоже? — не понял Гаевский.
— Тайнопись. Шифр.
— Вот видите! — с торжеством сказал Гаевский. — А я что говорил?
Нина Александровна растерялась:
— Как же теперь?.. Он ведь не скажет…
— Что значит — не скажет? Скажет как миленький!
— Погодите, — остановил их Викентий Павлович, продолжая разглядывать записку. — Кажется… Если я не ошибаюсь, это проще пареной репы… Одну минутку! — Он начал что-то писать, потом оставил и сказал Гаевскому: — Дайте-ка, пожалуйста, вон с того стола алфавитную книгу. — Он пронумеровал буквы алфавита и, сверяясь с ним, начал переводить записку. — Ну конечно! Самый наивный и примитивный шифр из всех существующих… Младенческий, можно сказать. Вот, пожалуйста! — И он протянул Нике Александровне перевод записки:
