Николай Дубов - Сирота
— Зачем — еще?
— Интереснее будет. А то что мы всё вдвоем да вдвоем… Как ты думаешь, — с притворным безразличием спросил он, — если Киру?
— Придумал! Что она понимает? И девчонок во флот не берут! Какие из них моряки?
— Не знаешь, а говоришь! А капитан дальнего плавания Щетинина? А эта… вот забыл только фамилию!.. Она капитаном в китобойной флотилии на Дальнем Востоке. Ого, еще какие капитаны!.. И Кира — ты зря на нее. Она развитая и очень интересуется…
Лешка сказал, что, если Витьке нравится водиться с девчонками, пусть водится, это его дело, а капитанство здесь ни при чем. Он для того все и выдумал, чтобы чаще с ними быть, а Лешку это не интересует.
Витька обиделся, и они поссорились.
Вся затея с обществом, девизом и секретами казалась Лешке детской, а привлечение Киры и вовсе делало ее легкомысленной. Потом Лешка остыл. В конце концов, не все ли равно, будет Кира или нет! Чем она помешает? И стоит ли из-за этого терять дружбу?
Через несколько дней Лешка подошел к Витьке и сказал, что он передумал — пусть Витька принимает кого хочет. Оказалось, тот хотел принять и Наташу Шумову. Он не потерял времени даром: Кира и Наташа были уже посвящены в тайну, а сам Витька изготовил герб общества и печать. Он вырезал их на резине, для чего отодрал с каблуков набойки.
Дома удивились, как это обе набойки отвалились сразу, потом Соня, ворча, носила башмаки к сапожнику, чтобы поставил новые. Печать была простая — латинская буква «ф», заключенная в кольцо, а герб даже красивый: по морю, ребристому, как рифленые шторы у магазинов, плыл, накренившись, парусник; по четырем углам стояли начальные буквы девиза. Придумать торжественную клятву Витька не успел. Лешка сказал, что, по его мнению, обыкновенное честное слово лучше всяких клятв.
Витька примирился с этим при условии, что слово дадут торжественно.
В том же сквере, в боковой аллейке, все четверо скрестили руки в едином рукопожатии и дали честное слово никому и никогда не выдавать ни «Футурум», ни его членов, ни то, что они делают или сделают…
Лешке казалось, будто они разыгрывают самодеятельный спектакль, и он не мог сдержать улыбку. Кира рассеянно проделала все, что требовалось, не придавая этому значения. Только Витька и Наташа держались как настоящие заговорщики: говорили торжественным шепотом и опасливо оглядывались.
Покончив с обещанием, Лешка сказал, что хватит разводить всякое такое, пора переходить к делу. Перейти к делу хотели все, но не знали, в чем оно должно состоять. Витька сказал, что летом они сделают поход на лодке. Он управлять парусом умеет, остальные научатся в походе.
— А пока будем изучать корабли, — сказал Витька. — Теоретически и практически. У меня есть книжка, и там описываются всякие.
— А практически? — спросил Лешка. — Море замерзло, в порту ни одного парохода.
— Ничего подобного! — сказала Наташа. — Около мола стоит. Тот, что немцы сожгли. Для начала годится. И около "Орджоникидзестали"… Там совсем большой пароход.
— Где ты тонул? — спросил Лешка.
— Ну да, — кивнул Витька. — Я — за. Только всем вместе ходить нельзя: очень заметно. Давайте разделимся по двое.
Решили, что Кира и Витька проберутся в порт на сгоревший барк. Наташа и Лешка — на взорванный пароход.
В воскресное утро Лешка, как условились, дождался Наташи возле школы. Ветер дул с востока, от «Орджоникидзестали» поднималось и распластывалось в небе широкое полотнище дыма. Не очень заметный в городе, ветер стал пронизывающим, как только они вышли на окраину.
Перед ними лежала заснеженная луговина. Кое-где ветер сдул снег, обнажив выцветшую траву, в иных местах возвышались снежные наносы, присыпанные копотью и красноватой пылью.
— Как пойдем? — спросил Лешка. — Где-нибудь дорога, наверно, есть.
— Ну да, еще искать, обходить! — сказала Наташа. — Пошли напрямик — ближе.
Присыпанный пылью наст был тонок и непрочен, с хрустом подламывался, и они проваливались в рассыпчатый, будто толченый, снег.
Лешка обходил наносы: идти было легче и снег не набивался в ботинки.
Наташа несколько раз презрительно оглядывалась на Лешку и наконец сказала:
— Так ты закаляешься? Тут и снегу-то по щиколотки.
Снега было немного, но туфли Наташи то и дело погружались в него, он таял на ногах, чулки Наташи стали мокрыми, потемнели. Ветер донимал ее, она поворачивалась к нему то одним, то другим боком, а то и спиной и шла вперед пятясь. Задетый замечанием, Лешка шел, не выбирая дороги, с усмешкой поглядывал на Наташу и ждал, когда она пожалуется на холод. Наташа не жаловалась. Упрямо закусив губу, она шагала напрямик.
Пароход, укутанный снежными сугробами, вздымал из-под них только ржавые трубы и рваные прутья поручней. У самого борта ребята провалились в сугроб по пояс. Лешка обозлился. И зачем он согласился на такую глупую выдумку! Что тут изучать — рваные трубы да обгорелые каюты?
В полузанесенных снегом каютах не было ветра, но казалось холоднее, чем наверху, словно стылое железо само излучало холод.
Наташа впервые попала на пароход, с любопытством все разглядывала и расспрашивала Лешку. На мостике Лешка показал штурманскую рубку, объяснил, как в пустой ныне коробке нактоуза плавала прежде картушка компаса, как действует руль. Наташа тронула рукоятку щербатого штурвала — колесо скрипнуло и повернулось.
— О, работает!
Глаза Наташи вспыхнули, она встала к штурвалу и ухватилась за рукоятку:
— Командуй!
Команда раздалась снизу:
— А ну, слазьте!
На палубе стоял мужчина в коротком полушубке и, задрав голову, сердито смотрел на них.
— Вы чего залезли?
Наташа и Лешка спустились с мостика.
— Что вы тут делаете?
— Ничего, — ответил Лешка. — Мы просто посмотреть.
— Нечего тут смотреть! — так же сердито сказал мужчина в полушубке. — Расшибетесь, а потом за вас отвечай. Смотрельщики…
Они спустились с парохода, поднялись на берег к домику. Сердитый мужчина шел следом. Из трубы дома вился дымок. Он напомнил о домашнем тепле, и от этого сделалось еще холоднее. Наташа, выбравшись с запретной территории, осмелела:
— За что вы нас прогоняете? Мы ничего не делали.
— А может, сделаете, почем я знаю? Не положено посторонним, и всё.
Он подошел к двери домика, собираясь ее толкнуть, но Наташа не могла уйти, не оправдавшись:
— Мы ничего и не собирались, просто пришли изучать. Мы пароходы изучаем.
— Кто ж их на кладбище изучает? Надо не покойника, а настоящий, живой. А тут что? Коробка, и всё.
— А вы сторож? — спросил Лешка.
— Капитан-шкипер, — усмехнулся человек в полушубке.
— Тут все время и живете? — с трудом двигая непослушными от холода губами, спросила Наташа.
— Тут… — Он внимательно посмотрел на нее, на Лешку и так же сердито, как на палубе, скомандовал: — А ну, идите греться, изучальщики!
Из открытой двери пахнуло сухим жаром, устоявшимся запахом махорки и овчины. Маленькая железная печурка была раскалена докрасна; по ней, догоняя друг дружку, перебегали искры. Наташа и Лешка сели на табуретки поодаль, протянули к печке лиловые, непослушные пальцы.
— Ближе, ближе садитесь! — сказал шкипер. — Ты сними-ка да просуши чулки, красавица.
Наташа немножко постеснялась, потом сняла. Лешка повесил их над печкой, а туфли Наташи прислонил стоймя к ящику с углем.
— Ты бы тоже снял.
Лешка пошевелил в ботинках занемелыми пальцами, вспомнил, что у него на пятке носка дырка, и сказал, что ничего, он так.
— На чем же вы сядете? — смущенно сказала Наташа: она и Лешка заняли обе табуретки.
— У меня есть трон без износу…
Шкипер снял полушубок, присел на чурбак и подбросил в печку угля.
— А зачем его сторожить, если он потонул? — спросила Наташа. -
Его же не украдут. — Она расстегнула пальто и уселась поудобнее, поджав под себя голые ноги.
— Как это — зачем? Государственное имущество. Полагается охранять, и всё. А украсть, конечно, не украдут. Он свое отработал.
— Он вокруг света плавал?
— Вокруг света? Нет, вокруг света не ходил. Куда ему, незадачливому! Парохода — они как люди: тому везет, а другому нет. Вот и этот такой невезучий. Ходил по Черному морю, нефть возил. Потом машины сняли, водили его как баржу на буксире. Потом остарел, его вовсе к берегу пристроили — вроде нефтебазы, только на плаву. А тут война. Куда его? Ни вывезти, ни разобрать… Немцы ему всю середку и разворотили. В сорок пятом еле подняли. Ну, пластырь — дело временное, он постоял, постоял и опять на грунт сел.
— Так и будет стоять?
— Стоять ему нельзя. Зачнут опять руду возить, а тут он поперек ковша торчит — ни повернуться, ни выйти… Уберут!
Наташа надела высохшие чулки. Туфли разогрелись и как будто стали еще более мокрыми. Она сказала, что добежит так. Ребята попрощались со шкипером и ушли. От домика в город вилась утоптанная тропинка. Ветер дул теперь в спину. Лешку не так донимал холод, но Наташа опять посинела — ноги в мокрых туфлях застыли.
