Александр Кононов - На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)
Но правду скрыть было уже нельзя.
Появились показания очевидцев: "Рабочие шли в апрельский день с табачными кисетами в руках, а не с палками. В карманах у них были не револьверы, а заявления - об освобождении их арестованных товарищей".
И их встретили пулями.
На запрос в Государственной думе царский министр Макаров, слепо уверенный в безнаказанности - и своей и палача Терещенко, - воскликнул:
- Так было, так будет!
Ночью Оттомар Редаль читал вполголоса... Но слышно было каждое слово:
- "В Питере и Москве, в Риге и Киеве, в Саратове и Екатеринославе, в Одессе и Харькове, в Баку и Николаеве - везде, во всех концах России, подымают голову рабочие в защиту своих загубленных на Лене товарищей.
Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!.."
Гриша слушал как будто сдержанные, но полные скрытого огненного накала слова. И далекий грозный гул становился для него яснее, ближе...
Дочитав, Оттомар Редаль бережно сложил газету с крупным заголовком "Звезда" и сказал:
- Ну что ж, товарищи, времени у нас остается немного...
- Десять дней, - откликнулся Никонов.
- Меньше. Десять - это до Первого мая. А нужно еще переписать, тиснуть на камне и заранее доставить железнодорожникам, на завод, в мастерские. И в гарнизон. Да, на этот раз - и в гарнизон!
- Значит, садись, Грегор, за работу, - сказал Русень.
Да, теперь уже это была Гришина обязанность, которой он гордился: переписывать листовки клейкими чернилами особого состава.
Все-таки у него почерк был лучше, чем у Русеня или у Редаля с Никоновым.
Иногда текст приходилось писать прямыми печатными буквами - это когда листовки шли в деревню или к солдатам.
...Он писал старательно, от излишних усилий некоторые буквы выходили кривоватыми, и Гришу бросало в жар.
Трудно было писать еще и оттого, что все время близко подходил Редаль, заглядывал в листовку и хвалил:
- Лаби. - Одно место он отметил и велел: - Это напиши крупно!
Гриша вывел тщательно, большими печатными буквами:
ЛЕНСКИЕ ВЫСТРЕЛЫ РАЗБИЛИ ЛЕД МОЛЧАНИЯ,
И - ТРОНУЛАСЬ РЕКА НАРОДНОГО ДВИЖЕНИЯ.
ТРОНУЛАСЬ!..
Редаль раздельно повторил эти слова вслух.
Тихий обычно Русень вскочил и воскликнул:
- Теперь не остановишь ее!
Когда листовка была переписана и размножена на литографском камне, дядя От велел Грише:
- Отнесешь сегодня в восемь часов вечера к реке Даугаве. Знаешь то место - у поворота дамбы, где растет такое старое дерево, верба... она согнулась над водой, - видел ее, наверное, не раз?
- Конечно!
- Ну вот, ровно в восемь ты придешь туда. Тебя будут ждать. Ты скажешь: "Тетя Оля уже выздоровела". И если тебе ответят: "Очень радый. А как поживает Петр Иванович?" - тогда отдашь вот это. - И Оттомар Редаль протянул Грише объемистую папку, аккуратно завернутую в газетную бумагу и перевязанную бечевкой.
Гриша, принимая листовки, опустил глаза, чтоб не так было видно, как гордится он этим поручением.
Еще раньше Редаль объяснил ему:
- Это листовки к солдатам. Передать литературу рабочим - для нас знакомый, испытанный путь. А с солдатами иметь дело куда трудней! Теперь нам удалось наладить связь с гарнизоном. Конечно, такая листовка - только капля. Но капля долбит камень! И наступит день, когда солдаты повернут ружья в другую сторону!
Помолчав, он спросил:
- Понял теперь, мальчик, что это очень серьезно?
- Понял, - коротко ответил Гриша. Щеки у него горели от волнения.
- Поглядывай по сторонам, нет ли кого подозрительного поблизости. Когда передашь листовки нашему человеку, вы вдвоем пройдитесь немножко по берегу и распрощайтесь у железнодорожного моста. Ты вернешься в город один.
- Понятно.
Ровно в восемь часов вечера Гриша подходил к старой вербе.
К той самой вербе, на которую пять лет тому назад взбирался в весенний день Петр Дерябин и ободрал себе ладонь.
А вот и камень-валун, с его верхушки слетела тогда изумрудная муха...
Гриша подошел ближе.
- Но что это?
На изогнутом стволе сидела девушка, спиной к Грише, и задумчиво глядела вдаль.
Гриша постоял в нерешительности, подождал. Потом подошел ближе.
Девушка оглянулась, и Гриша узнал Нину Таланову.
Вот не вовремя! Уже восемь, скоро придут за листовками...
Гриша прошел мимо. Уходить, однако, нельзя было.
Через минуту он вернулся.
Начал прохаживаться по берегу взад-вперед, не теряя вербы из виду.
Наконец Нина Таланова встала и спросила неласково:
- В чем дело?
Ее тон задел Гришу:
- Не понимаю сути вопроса. Мешаю кому-нибудь, что ли?
- Да. Мне!
Гриша пожал плечами и отошел в сторону. Странно, однако, что никого больше не было видно на берегу... Уже половина девятого!
Нина Таланова преспокойно сидела на стволе вербы и уходить, видимо, никуда не собиралась.
И вдруг смутная догадка бросила его в жар. Но это же дикая мысль! При чем тут Таланова?
Однако он подошел поближе к вербе и проговорил вполголоса, про себя, упрямо глядя не на Таланову, а на противоположный берег реки:
- Тетя Оля уже выздоровела.
- Очень рада! - изумленно воскликнула Нина. - А как поживает Петр Иванович?
Оглянувшись по сторонам, Гриша тоже сел на ствол вербы, а пачку листовок положил между собой и Талановой.
Нина спокойно взяла пачку и потом уже все время держала ее под мышкой, не выпуская.
В ее руках пачка выглядела очень невинно: связка тетрадей или книг, по-ученически старательно завернутых в бумагу.
- Вот уж никак не мог ожидать! - проговорил наконец Гриша.
- И я.
- Удивительно!
- Это обо мне? Ну, тут-то как раз удивительного мало. Дядя мой со стороны матери - военный фельдшер. Он большевик. Вот и все.
"Он большевик". Так вот она какая, Нина Таланова!
- Пройдемся? - спросила Нина. - До железнодорожного моста?
- Конечно! До железнодорожного моста.
Они не спеша пошли по берегу.
- Ты учишься? - спросил Гриша и удивился, как просто у него получилось это "ты".
- Я окончила прогимназию. А ты разве не знал об этом?
- Не знал, - виновато ответил Гриша.
- А я вот знаю про тебя все! Знаю, что тебя исключили из реального училища. И знаю, за что. И что уроки даешь, тоже знаю!
- Ты теперь в гимназию поступишь?
- Ну, вряд ли...
- Почему?
- Другие дела найдутся. Скорей всего, я уеду в Петербург.
- Одна - в Питер?
- Да. Одна - в Питер.
- Что ж ты там будешь делать?
- У моего отца там двоюродный брат - на Путиловском заводе. Мы, Талановы, роднёй богаты! - засмеялась Нина.
- Что ж ты, на заводе хочешь работать?
- Не знаю. Куда устроят, там и буду работать.
- Отец - в Риге, а ты - в Питере?
- Ну и что ж! - Таланова знакомым Грише движением заносчиво подняла голову. - Отец, может, тоже переедет. Его зовут на Путиловский завод - там есть место токаря.
- Тогда другое дело! - Гриша засмеялся. - Так бы и сказала. А то: "Ну и что ж, одна поеду!"
- Я и одна нигде не пропаду.
Гриша опять засмеялся.
Незаметно они дошли до моста. Надо было прощаться.
Они крепко, по-товарищески, пожали друг другу руки...
Гриша пошел к городу один, не оборачиваясь.
Дядя От всегда говорил вместо "рад" - "радый". А может быть, он сказал "очень рада"? Гриша ослышался?
...Поднявшись на дамбу, Григорий Шумов остановился, осторожно поглядел по сторонам. Никого подозрительного поблизости не было. И все же...
И все же лучше будет вернуться домой кружным путем.
Он пошел проулком, где был в последний раз осенью, сразу после исключения из училища.
Время от времени он останавливался у калиток, читая на эмалевых табличках фамилии домовладельцев.
Узнать о слежке за собой, да еще в таком малолюдном месте, нетрудно: нужно только, приостановившись, пропустить не внушающую доверия фигуру вперед, а потом пойти самому дальше и через некоторое время оглянуться. Если фигура эта теперь маячит где-то сзади - ну, значит, прицепился шпик. Тогда уж надо придумать, как от него избавиться.
Останавливаясь, разглядывая в еще прозрачных сумерках надписи на табличках, Гриша дошел до знакомых островерхих тополей, что стояли часовыми у одной из калиток. Здесь в памятный сентябрьский вечер лились такие светлые, ликующие звуки рояля...
На ограде острыми готическими буквами было написано по-немецки и по-русски: "Доктор О. О. Ф. Рипке".
Так вот под какой личиной скрывается иногда логово врага! Может быть, и белое платье, смутно мелькнувшее тогда в темной листве, была она, фрейлейн Рипке, палач латышских крестьян!
Гриша оглянулся... Нет, позади никого не было.
Можно было возвращаться домой.
51
В конце апреля был арестован Оттомар Редаль.
На другой день после ареста пришел пожилой, с унылым сизым лицом городовой и велел Грише идти в полицейский участок.
В участке, в просторном грязноватом помещении с пыльным потолком, со стенами, на которых темнели какие-то скверные пятна, сидел за письменным столом толстый пристав.
