Владимир Павлов - Дозор на Сухой Миле
Скучно, тягостно было Антону пасти коров. В лагере кто в поход собирается, кто из похода возвращается. Разбирают и чистят оружие - свое и трофейное. Учатся ставить мины. С кем-то беседует комиссар. А может, ожидается самолет с Большой земли - готовятся костровые, готовится группа встречи... Да мало ли дел в лагере?! Кипит, одним словом, жизнь. А тут жарься на солнце, загорай, Антон, коровам хвосты накручивай!
Время без серьезного занятия тянется томительно. Пастьбу коров Антон не считал занятием серьезным. Потому в мыслях и согласен был дежурить и два, и сколько угодно внеочередных нарядов на кухне, только бы не млеть под солнцем на Сухой Миле.
Ближе к обеду, в ту пору, когда гонят коров на ранки, пришли повариха Матруна и санитарка Вера. Подоили тех, что доились. Из десяти коров таких, поди, пяток только и было. Остальные яловые или запущенные. Этих в первую очередь ждет котел, потому что нужно, чтобы хоть раз в день еда у партизан была сытной.
Матруна, подоив первую корову, налила по чашке молока Антону и своей Топе, которая сегодня была у него в подпасках. Хлеб у пастухов нашелся. Они достали свои припасы, принялись обедать.
Работы у Матруны-поварихи хоть отбавляй. Едоков хватает. Да по большей части всё молодые - съедят и добавки просят. Завтрак, обед, ужин - по расписанию. Только сама война не знает расписаний. Приходят хлопцы ночью, приходят под утро - давай поесть. А если приносят с собою раненого, то надо, чтоб и горячая вода была.
Бывает, правда, так, что, вернувшись с задания, партизаны на кухню и не заходят. Не до еды им, с ног валятся. Тут добрести бы до своей землянки, упасть на нары, уснуть. Но Матруна все равно на ногах. Кому положено, пускай идет с докладом к командиру в штабную землянку, кто - спать, а ее обязанность быть готовой накормить хлопцев с дороги. Если дело под утро Матруна принимается растапливать печь-плиту. Сухие дровишки на растопку у нее всегда под рукой: разложены на комельке.
Печь-плита с несколькими вмазанными котлами - под широким навесом на столбах. Здесь же, под навесом, стоит несколько длинных столов из неструганых досок на ножках-крестовинах. С первых теплых дней до глубокой осени кухня служит и летней столовой.
Главная распорядительница здесь - Матруна. Помогают ей партизаны из наряда. Помогает и дочь Топя...
Женщины подоили коров. Ведра обвязали поверху белыми платками из парашютного шелка, чтоб молоко не расплескивалось. Ушли в лагерь.
Тоня осталась.
Их, мать с дочерью, партизаны нашли однажды вблизи сожженной деревни. На деревню рано утром налетели каратели. Согнали всех жителей в здание начальной школы и подожгли его. Люди ринулись в окна. Застрочили пулеметы. Но люди все равно вываливались из окон, пускались бежать в поисках спасения от огня и пуль.
Спаслись только Матруна с Тоней. Они в числе первых выскочили в окно. Сперва мать вырвала из тесноты девчушку, подсадила ее, потом перевалилась через подоконник сама. За ними бросились остальные.
Им повезло. С той стороны, где было окно, огромными клубами слался по земле дым. Побежали вместе с дымом. И каратели, не целясь, палили в дым. Падали убитые и раненые. О них спотыкались и тоже падали живые.
Многим удалось отбежать далеко. Один мальчонка лет пяти, в штанишках со шлейкой через плечо, добежал до самой конопли. Да не успел скрыться в ней: на меже скосила его фашистская пуля. Матруна его видела. Когда все стихло, под вечер она вышла из конопли посмотреть, что натворили фашисты. В конопле партизаны и нашли ее с Тоней. Матруна заикалась, не могла вымолвить слова, а девочка жалась к матери и беззвучно плакала.
Как бы ни крутила война людей, как бы ни ломала, что ни делала с ними они выстоят. Конечно, это касается не всякого человека. Немало согнутых, скрюченных, сломанных телом и душой... В жизни, как в снопе жита. Разные там соломины. Но больше всего - прямых.
Война - явление временное, преходящее. Естественное состояние человека - в мирном труде и заботах. Даже на войне человек по-мирному устраивает свой быт. Разве что ежедневно, а то и ежечасно строит ему помехи все та же война...
Антон не знает о существовании такого взгляда на войну, такой философии. Но душою он чует, что это так. Глазами видит, что так, и радуется этому.
Вот и Тоня, дочь их отряда, горевшая, но не сгоревшая в огне, видно, забыла уже все пережитые ужасы, мурлычет что-то под нос и плетет веночек. Второй. Первый уже на голове.
Размышляет об этом Антон, а самого догадки сверлят: и что от него нужно "министру странных дел", их начальнику разведки? Что он затеял? Как только заступит дежурным по отряду - готовь, Антон, пугу. Коров пасти. Это сейчас коров. А пока не заболел и не лег в госпитальную землянку пастух, все время посылал его в караул на заставы. И не глупый же вроде хлопец, чтоб придираться без дай причины за кличку, прилипшую к нему, как смола, с легкой Антоновой руки. Да и не нарочно ведь было сказано. Недослышал Антон, о чем говорили хлопцы, переспросил. А получилось так, будто с умыслом переврал фразу. И пошло-поехало - дай только что-нибудь свеженькое на язык! - по всему отряду: "министр странных дел" да "министр странных дел".
А чтоб знать, откуда это взялось, надо рассказать по порядку да и немного назад заглянуть.
Весной сорок первого года немцы решили открыть в некоторых деревнях школы. Открывалась такая школа и в Яминске, где формировался полицейский гарнизон. Направили туда из Лугани привезенного откуда-то учителя. Его по дороге перехватили партизаны - тогда еще небольшая группа из партийных и советских активистов, ушедших в лес, и окруженцев.
Назавтра с документами этого учителя, никому ни о чем не сказав, никого не поставив в известность, Петро Стежка исчез. В группе забеспокоились. Стежка казался всем человеком надежным, проверенным, а тут - на тебе! На всякий случай сменили стоянку.
А в это время Стежка с солидным видом учителя сидел напротив коменданта Лугани и, как позже рассказывал сам, вел "переговоры".
Пан учитель жаловался, что в школе выбиты окна, полицаями поломаны парты. Нет тетрадей и учебников.
"Как учить, герр комендант?" - вопрошал Стежка.
Комендант кое-как ворочал языком по-нашему и потому отослал переводчицу. Вел переговоры сам. Пообещал, что начальник полиции повынимает стекло из окон в домах "большевиков", мужики отремонтируют парты. Потрясая в воздухе пальцем, сказал:
"Глафное учить дети великий любоф к великий Германия. Яволь?"
"Яволь, герр комендант. Понял, - ответил Стежка. - А читать-писать как же?"
"Читать - мало. Немношко учить читать. А шрайбен, писать - никс, не нушно. Яволь?"
"Чуть-чуть научить читать, а писать - так чтоб и расписаться не умели. Хорошо, я понял. А арифметику по какому учебнику преподавать?"
"Учебник по арифметик тут, - постучал себя комендант пальцем по лбу. Таплица умношения".
"Ага! - Стежка обрадовался, что понял коменданта. - Арифметику, значит, не выше таблицы умножения?"
"Я, я! - закивал довольный понятливостью учителя комендант. - Не выше таплицы умношения".
Петро Стежка рассказывал партизанам после того, как отбыл в шалаше арест за свое самовольство, что ему тогда захотелось умаслить коменданта до конца и он попросил, чтоб ему дали побольше портретов Гитлера.
Комендант прогугнил - "гут, гут!" - хорошо, хорошо! Из соседней комнаты вынес и торжественно вручил Стежке большой сверток портретов фюрера. Отметил пропуск и вскинул руку:
"Хайль Гитлер!"
"Хай!" - бодро махнул рукой Стежка и направился к двери.
Комендант смотрел ему вслед. А Стежка мысленно крестился: "Спаси и помилуй!" - он думал, что комендант смотрит не в спину ему, а на вешалку-стояк у двери. На ней висел плащ коменданта. Когда Стежка вошел в кабинет и огляделся, то заметил в кармане плаща рукоять пистолета. И вот, когда комендант выходил в соседнюю комнату, он кошкой метнулся к плащу, выхватил из кармана пистолет, сунул себе под пиджак за ремень.
Будь ты неладно! Это оказался не пистолет, а ракетница! Но не скажешь же: "Извините, герр комендант, не знал, что это ракетница. Возьмите ее назад, она мне нужна, как в мосту дырка".
Вышел за дверь, подался по коридору. Хотелось пуститься наутек, пятки так и жгло. Однако с важным видом, с высоко поднятой головой, как и надлежало человеку, побывавшему на приеме у коменданта, дошел до вестибюля.
О, проклятье! - с крыльца в вестибюль вошел часовой. А если ощупает? Ощупывал же, когда Стежка шел сюда.
Стежка протянул часовому пропуск и хотел было бочком-бочком проскользнуть мимо него. Так проходишь мимо злой собаки: сперва ластишься тютька, тютька, славная, хорошая, а прошмыгнув, обернешься и плюнешь: "Чтоб тебе подохнуть, псина!"
Часовой взял пропуск, поинтересовался, показав на сверток:
- Вас ист дас?
Петро развернул сверток и ткнул часовому под нос портреты Гитлера.
Тот махнул рукой: проходи!