Владимир Васильев - С тобой все ясно (дневник Эдика Градова)
- Борис Михайлович, что случилось? - спрашиваю я.
- Все нормально, - медленно выговаривает он.
У Бори всегда "все нормально", но я чувствую, что сегодня это не так. Он хочет налить еще, но я выхватываю бутылку. Он не пытается ее вырвать, только бормочет:
- Я могу один пол-литра... Спорим? - Руки его бессмысленно болтаются в воздухе.
- Можешь, можешь. Что случилось?
- Не бойся, все нормально. - Боря встает и, покачиваясь, идет к окну. Двух мачех пережил - переживу и эту...
Вот оно что. У Матюшина-старшего два пунктика: пить и жениться. И мачехи Боре попадаются какие-то непутевые и неласковые. Хорошо хоть долго не задерживаются. Интересно, как бы я реагировал, если бы Римма Николаевна привела нам кого-нибудь в "папы"?
В отчимы то есть. Томка, кажется, не против. Но я...
К счастью, товарищ Градова поглощена своей больницей по макушку. Кажется, так.
- Борис Михайлович, я хочу с тобой насчет нашей литературной мачехи... Представь, это мужик. Обещал нам устроить веселую жизнь...
- Ну и пусть. - Боря совсем повесил голову.
- Как это пусть? А Бабуся? Давай хоть траурную неделю объявим, что ли?
- Давай, - безучастно повторяет Боря. Он думает о своем.
Я снова закуриваю. Все-таки я болван. Даже друзей своих не знаю. Вот Борис Михайлович Матюшин.
Он всегда казался мне человеком с одним неизвестным.
Сама простота. Земля. Душа на ладони. Иное дело Андрей - там неизвестных тысяча. Уравнение, которое решения не имеет. Для меня, во всяком случае.
Что же получается? Андрея для меня загадка. Роман-Газета - загадка. И вот еще одна - сидит и хлопает ресницами.
- Знаешь что, - неожиданно и зло говорит Боря. - Если жить честно, ничего не добьешься. Видишь, как мы живем? Видишь? А у соседей посмотрел бы - машина, гараж, дача...
- Если б твой отец бросил пить...
- Ты моего отца не трожь! Он правильно говорит:
"Вся сила в деньгах. Есть деньги - все есть, нет их - ничего нет".
- С тобой все ясно, Борис Михайлович. Ты окосел.
В эту минуту я решил, что не буду пить. Никогда.
- Разболтался я. - Боря шумно вздохнул. - Не путем это. Знаешь, все надоело. И дом и школа - все.
Давай дадим деру, а? Рванем на море? Андрея мы уговорим, он согласится. Давай?
- А деньги?
- А руки зачем?
- От трудов праведных не наживешь палат каменных. Ты же так считаешь?
- Нам палаты и не нужны. Нам на автобус и чтоб с голоду не сдохнуть. Ну как?
Я задумался. Мне так живо представилось море.
Бежишь по гальке, раскаленной, словно белые угли, и ныряешь в зеленоватую прохладу. Море тебя обнимает и выталкивает - подыши, мол. Ветерок пахучий - соль, водоросли, сосны. А если еще и волна в кудряшках, как у Ани Левской...
- Даешь море! - заорал я как сумасшедший. - И ставь на прощаньице шейк - назло соседям и всем мачехам на свете!
Быстро, быстро они забыли Бабусю. Неужели и я забуду? Неужели мы все предатели? Мы же совсем не вспоминаем первую учительницу Людмилу Бориславовну, а как ее любили! Я вчера пошел к ней на перемене: она со своей малышней возится, меня и не заметила. На следующей перемене я опять. А подойти неловко, скован, как рыцарь доспехами. Она наконец меня заметила: "А, Вадик!.. Ну да, Эдик. Прости. У меня сейчас мальчик есть, очень на тебя похож. Мой Вадик такой же беспокойный, каким был ты..."
Я всегда считал, что отец меня предал. Нас с Томкой. С Риммой Николаевной - это их дело, взрослое.
Там не разбери-поймешь. Мне хотелось бы и разобраться, и понять. Но ей больно говорить об этом, и я не суюсь
А теперь получается, что и мы с Томкой отца - тоже? Как ему живется? Почему он поздравляет нас с праздниками, а мы его нет? Может, ему плохо сейчас?
Мы не знаем.
Уеду, уеду к отцу! Брошусь ему в ноги. "Папочка, - скажу, - прости".
Кто меня там ждет!
Пришел этот. Лысый! "Группа АБЭ" встретила его достойно: все мы явились в трауре. Черная рубашка, черный костюм, черные ботинки и черные носки. Потрудился я, попотел и побегал, по своего добился. Правда, Андрей звонил вечером: "На фига мы вырядились, как паяцы?" Боря колеблется: "Не путем это все. Мужчина старается, а мы..."
Буду носить траур до конца недели.
Старшую вожатую зовут Любочка. Все так зовут - и директор, и малышня. Любочка и Любочка.
Нового учителя литературы зовут Евгений Евгеньевич. Я как увидел его, сразу сказал: "Фантомас".
Но это было до того, как он дал первый урок. А потом меня никто не поддержал. Пусть бы девчонки, но даже Андрей!
Быстро они забыли Марию Степановну.
Я Андрея спрашиваю: "Неужто эта Лысая Башка накормит нас кусочком литературного пирожка? В штыки его, в штыки!" А он: "Федя, ты меня уважаешь?"
На нашем языке это значит - конец разговору.
Раскол в "Группе АБЭ"?
"Октябрь уж наступил..." Но то ли потому, что Пушкин пользовался старым календарем, то ли потому, что мы живем на юге, - роща не потеряла ни одного листика, и, стало быть, никаких тебе "нагих ветвей". Вчера, гуляя в роще, я сел на траву и долго наблюдал, как медленно передвигалась по стебельку улитка. Она похожа была на модель спиралевидной галактики.
Я. лег на спину. Закрыл глаза. И времени не стало.
Меня незаметно, как осенний лист ветерком, занесло в девятнадцатый век. Задумчиво бродил по роще Пушкин.
Я чувствовал его шаги. Знал, что не сплю, но открывать глаза не хотелось. Лень какая-то. Негромко зазвенели во мне стихи, строчка за строчкой, как травинки, которые примяли, а они упрямо и туго распрямляются.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной...
Меня тряхнуло, подбросило, как на ухабе, когда плохие амортизаторы. Машина времени бесцеремонно вышвырнула меня в родимое Столетие, которое ни с чем не спутаешь. Такой неожиданный обрыв. Как в кино, когда лента рвется на самом важном кадре. Что же там? Что же дальше? Там еще какая-то строчка, самая важная! А вспомнить не мог. Я побежал домой и все удивлялся: ведь не учил этих стихов, откуда они во мне? Ие Пушкин же их подсказал!
Дома я сразу нашел "19 октября". Конечно, мы его проходили. Я даже помню, как Мария Степановна требовала, чтобы мы выучили наизусть отрывок от слов "Наставникам, хранившим юность нашу...". И я не выучил, за что получил двойку (правда, в дневник, а не в журнал).
Но тех строк я не заучивал тоже, а они возникли во мне. Как? Что за волшебство!
Строчка, которую я не мог вспомнить, была самая грустная:
Но горек был небратский их привет.
Первый урок он начал так.
- Здравствуйте. У меня к вам вопрос: зачем человеку литература?
Класс растерялся всего на несколько секунд. Никто нас раньше про такое не спрашивал. И мы решили отшутиться: были мобилизованы признанные остряки,
- Чтоб получать пятерки и повысить средний балл аттестата? предположил Роман-Газета.
- Чтоб на свиданиях девушкам всякие слова говорить? - с невинным видом продолжил Андрей.
Тут девочки как фыркнут, как загалдят! Новый учитель невозмутимо дождался тишины (только лысина его, я заметил, чуточку порозовела).
- Мне нравится, что вы люди с чувством юмора, - сказал он. - И последний ответ, несмотря на бурный протест прекрасной половины класса, мне кажется вполне серьезным. Одна из задач литературы - наделить человека могучим даром слова, - тут он сделал паузу, - во всех житейских переплетах. Что вы знаете о других задачах? М-да... Пока вы думаете, я познакомлюсь с человеком, который меня заинтересовал...
Как? Босов, Андрей Босов... Видишь ли, ваши фамилии в журнале ни о чем не говорят. Мне ваши лица говорят. Лица, вопросы, ответы. Итак...
В общем, он морочил нам голову своими вопросами до самого звонка. Что мы знаем, что помним, что думаем, как относимся. Мы пронеслись галопом по Европам, вернее, по русской литературе от "Слова о полку Игореве" до Пушкина. К концу мне просто надоела эта гонка. Тем более что мы не слишком блистал и ответами.
Уже прошло три урока литературы. На каждом Андрей тянет руку, хотя получил пятерку еще на первом.
Сегодня он попытался подойти ко мне перед биологией, но я отбрил его тем же способом: "Федя, ты меня уважаешь?"
Боря меня уважает, но тоже колеблется, хотя на уроках литературы и не выступает. Я же прочно засел в окоп молчания. Для меня литературы без Марии Степановны нет.
Все.
Оля Савченко прислала на геометрии записочку: "Чето ты ходишь траурный?" Оля Савченко, которая не замечала меня восемь лет! Я думал, она и моего имени не знает. К чему бы это?
В городе встретил Минуса. Руслан был в новой модной куртке, веселый и возбужденный. Рука его, пожимая мою, мелко-мелко тряслась.
- Чего у тебя руки дрожат, как у алкаша? - нагло спросил я, давая понять, что не слишком рад нашей встрече. После той драки в восьмом классе мы с ним так по-настоящему и не помирились.
