Александр Немировский - Я — легионер. Рассказы
Каждый день приносил Велу новые неожиданности. Весь строй жизни островитян настолько отличался от привычных Велу порядков, что он то и дело попадал впросак. Островитяне пожимали плечами, когда он их спрашивал, сколько стоит та или иная вещь. У лодок, сетей не было цены. Каждый мог ими пользоваться. Гончар лепил и обжигал посуду. Любой мог прийти в мастерскую и взять сколько нужно.
Прошёл месяц, может быть, самый счастливый в жизни Вела. Зажили раны на спине. Горячие ключи и отвар из трав сотворили чудо. Вел стал совсем другим человеком, мужественным и красивым. Он как бы выпрямился.
И всё же Вел не мог ко многому привыкнуть. Его продолжало удивлять редкое радушие липарцев. Ему трудно было понять, почему так приветлива и добра к нему Лариса. «Наверное, — думал он, — девушка надеется, что у себя на родине я выкуплю её жениха. А другие женщины? Почему они приводят ко мне своих детей и просят, чтобы я взглянул на них? Может быть, в моём взгляде они ощущают неведомую мне самому силу?»
А однажды Вел невольно подслушал разговор Архидама с Ларисой.
— Дай Приносящему Счастье этот хитон! — сказала Лариса.
— У него есть хитон, — ответил Архидам.
— Этот я сшила сама, — настаивала девушка, — он плотнее, а сейчас сильные ветры…
Вел решил поговорить с Архидамом.
— За кого вы меня принимаете? — спросил он. — Почему женщины приносят ко мне детей? Почему мужчины оберегают меня, словно я вылеплен из глины?
— Видишь ли, — замялся Архидам, — это тебе будет трудно понять. Ты ведь не жил во владениях Гефеста. Ты не слышал ударов его молота. Не видел пламени, копоти и дыма его подземной кузницы. А нас никогда не оставляет страх перед гневом Гефеста. Мы связываем гнев или милость Гефеста не только с полётом птиц или блеском молнии, но и с появлением чужеземцев. Знаешь, как только ты высадился на берег, перестала трястись земля. Мы собрали хороший урожай. Дети наши не болеют, как прежде.
— Ты хочешь сказать, что я принёс вам удачу! — воскликнул Вел.
— Да.
— Милые вы мои! — сказал Вел с дрожью в голосе. — Это я обязан вам всем. Вы не только вернули мне свободу. Вы научили меня верить в людей и в самого себя. Когда я возвращусь на родину, меня не узнают.
Казалось, тень легла на лицо Архидама.
— Ты хочешь нас покинуть? — выдохнул он.
— Я не могу поступить иначе, — отвечал Вел. — И мой народ достоин лучшей доли. И он мечтает о справедливых порядках.
Вел обернулся. Над Фермессой поднималось пламя. Оно напоминало огненный парус, раздуваемый ветром.
— Ещё в юности я слышал о ваших островах, — сказал Вел после долгой паузы. — Я смеялся над басней об Эоле, спрятавшем в мешок ветры. Но теперь я понял её смысл. Слепой певец был провидцем. Нельзя давать волю злу. Его надо в кожаный мешок, и подальше от тех, кем движет корысть! Иначе мир обратится вспять, как корабль Одиссея…
* * *Забудет ли когда-нибудь Вел минуту прощания? Гавань, заполненную людьми? Обращённые к нему лица? Лес взметнувшихся рук?
Женщины молили богов, чтобы его дорога была безопасной. «Прощай, Приносящий Счастье!» — кричали мужчины. Архидам, по обычаю островитян, наклонил над бортом корабля амфору с вином. Багровая струя пролилась в волны. Это была жертва морю.
Вел поднялся на возвышение кормы. Вскинув над головой ладонь, он медленно сжал пальцы в кулак. Наверное, он хотел сказать: «Держитесь за свои порядки, друзья! Вот так держитесь!»
Архидам, снова ставший кормчим, взялся за ручку катка, на котором намотан канат. Со скрипом пополз вверх якорь и повис на борту, словно огромная морская звезда. Вёсла дружно ударили о воду, подняв тучу брызг. Корабль рванулся вперёд.
Архидам с помощью матросов установил в гнезде мачту, закрепил её канатами с двух сторон, поднял к рее парус. Он тотчас же надулся ветром.
Вел стоял на корме и увлажнёнными глазами провожал удаляющийся берег. Сначала стали неразличимы лица, потом фигуры. Дома превратились в едва заметные точки. Только вершина горы с шапкой дыма была видна долго-долго.
«Удастся ли обитателям этого клочка земли удержать свои справедливые порядки? — думал Вел. — Или мир корысти и насилия зальёт их волнами, испепелит огненными потоками?»
За кормой тянулся белый след, словно кто-то невидимый бежал по зелёному лугу.
Обезьянка
Пулена долго не мог понять, чем он разгневал жреца Толумену. Ведь он посещал храм Уни Владычицы[11] не реже, чем соседи, и приносил жертвы, насколько ему позволяли скромные средства. Родители, которых в один день унесла чума или ещё какая-то болезнь, оставили Пулене дом и небольшой виноградник в горах у Кортоны.[12]
Толумена свирепел с каждым днём и совсем уже открыто бранил Пулену, называя его лентяем и бродягой, словно сам в его годы только и делал, что возносил молитвы богам. Вчера жрец выгнал Пулену из храма, крикнув ему в спину: «Иди прочь, брат áримы!»[13]
Тогда-то Пулене стало ясно, что всему виною арима. Мальчику подарил её чернобородый карфагенский купец, корабль которого разбило бурей. Он и арима добрались до берега на бревне. Карфагенянин называл животное арми, это на его языке значило арима; римляне, которых было немало в Кортоне, называли ариму по-смешному — симиа.
Первое время арима тосковала по своему хозяину и, может быть, по сородичам в лесах Ливии.[14] Она лежала, сжавшись в комок, и по её мордочке катились почти человеческие слёзы. Но вскоре она привыкла к новому дому и полюбила мальчика. Стоило Пулене появиться, как арима бросалась к нему на плечо, обматывая для верности его шею хвостом, мальчик показал ариме нехитрые фокусы, которым принято обучать собак или кошек. Но, кроме того, безо всякого обучения, она забавно подражала людям, передразнивала их. Добрые люди за это на неё не обижались, а только радовались видя, как зверёк старается походить на человека.
Как-то в нундины[15] Пулена отправился на базар, прихватив с собой ариму. В тот день на базаре было много земледельцев, привезших на продажу плоды, овощи и живность! Многие видели ариму впервые. Они гурьбой ходили за Пулене. Чтобы ещё больше рассмешить этих людей, мальчик как бы невзначай попросил:
— А ну-ка, дружок, покажи, как сердится сборщик податей, когда закрывают дверь перед его носом.
Арима повернулась, неуклюже почесала лапой за ухом и скорчила такую рожу, что толпа покатилась со смеху. От улыбки не удержался даже угрюмый смотритель базара по прозвищу «Не дам промаха». О нём в шутку говорили, что он последний раз смеялся при царе Миносе.[16]
Может быть, Толумена был в это время в толпе и услыхал, как народ потешается над сборщиком податей, или он связал веселье и смех с тем, что в тот день храм Уни был пуст так же, как медная шкатулка для даяний. Во всяком случае, именно с этого дня он невзлюбил Пулену и его «богомерзкую тварь». Ненависть его распространилась на весь квартал, в котором обитали ремесленники. Они заметили, что жрец старательно обходил их жилища во время праздничных церемоний. А в сторону дома Пулены он демонстративно плевал.
— Да продай ты свою образину, — советовали соседи. — Зачем она тебе?
Другой на месте. Пулены так бы и сделал, чтобы не ожесточать могущественного жреца, но Пулена был молод и поэтому смел и упрям. К тому же он всё более и более привязывался к ариме: кроме неё, у него не было никого.
— А что ему сделала арима? — объяснял мальчик. — Укусила ли его, как пёс? Пробралась ли в погреб, как кошка? В храм я её не вожу. А то, что на базаре от неё много хохоту, так это правда. Но что в этом плохого? Надо же людям когда-нибудь посмеяться. Ведь недаром в народе говорят: «Тот другим помеха, кто не любит смеха».
Соседи покачивали головами. Нельзя было понять, одобряют они Пулену или осуждают его, а толстый, как боров мясник по прозвищу Пузан бросил угрожающе:
— Боюсь, что тебе будет не до смеха!
Дома их были рядом, так что яблони из сада Пулены свешивали свои ветви во двор Пузана. Ещё при жизни родителей Пулены Пузан подал жалобу в суд и добился, чтобы эти ветки были обрублены, хотя тень от них не могла ему мешать. Просто Пузан был злым, нехорошим человеком. К тому же он был известен как сплетник и наушник. В тот же день он передал жрецу, что Пулена плохо о нём отозвался. Мясник зарился на дом и виноградник Пулены и надеялся, что жрец расправится с непокорным мальчиком, и тогда Пузан получит его достояние. Есть же присказка: от дурного соседа в доме все беды!
Поймать и уничтожить ариму следовало в отсутствие Пулены. Жрец и его помощник не хотели поднимать шума во всём квартале: незачем восстанавливать против себя людей. Как на зло, в последние дни Пулена не расставался с аримой. Пузан, с нетерпением ожидавший награды, вызвался проникнуть в дом Пулены ночью, усыпив предварительно мальчика напитком из сонных трав. Жрец отверг этот план. Толумена был хитёр и коварен, как змей.
