Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе
Начальник окротдела поздоровался с ним за руку, предложил стул.
— Ну что, Петр Гаврилович, пощипали базарных торговок твои пацаны — пора и на свои харчи переходить, на трудовые. ГПУ расстаралось — нашло для вас шестнадцать рабочих мест. Глянь-ка, — протянул он список.
Петька взял листок. Прочитал и солидно ответил:
— Дело стоящее. Промеж собою потолкуем.
* * *Аверьян увел ночевать Петьку к себе.
Предстоял тяжелый разговор с Ольгой.
Каких усилий ему стоило заставить себя идти. Никогда Аверьян раньше не задумывался, что застанционный поселок так далеко от окротдела. Без малого час ходьбы, шел — ноги едва волочил. А раньше единым духом одолевал это расстояние. Какой бы усталый и голодный ни возвращался, дорога к дому казалась легкой.
А теперь… Дом, в котором живет Ольга, его это дом или не его? Если уже не его, то почему так неистово бьется сердце? Почему он волнуется, будто идет на первое свидание?
На пороге Сурмача с Петькой встретила хозяйка. Прошлой ночью она постояльца не видела: пришел поздно, ушел рано.
— Родимец! — всплеснула пухлыми руками Оксана Свиридовна. — Да кто за делами оставляет молодую жену на такой долгий час одну? Извелась, сердечная, любимого поджидаючи. Оля! Олюшка! — закричала громко она. — Вернулся твой-то!
За минувший день Ольга побледнела. Исчез с пухлых щек румянец, затуманились глаза, и что-то очень взрослое появилось в выражении лица. Отложила в сторону кусок шелка, па котором вышивала, грустно глянула на мужа. Вздохнула.
— Утомился? — спросила, и вновь у нее вырвался тяжелый вздох.
— Оксана Свиридовна, вы погуляйте, а нам с Ольгой надо поговорить, — без церемоний предложил он хозяйке.
Та не обиделась. Хихикнула, подмигнула плутовато:
— Идем-ка, Петя, ко мне. Чаем напою. — Забрала она паренька с собою.
Проходя мимо пышной кровати, на которой громоздились огромные подушки, она погладила покрывало и притворно вздохнула.
— Чудная она, Оксана Свиридовна, — глядя хозяйке вслед, проговорила Ольга. — Просит: «Выдай меня замуж за вашего Бориса». А теперь Бори нет…
— По твоей вине!
Тяжелые, гнетущие слова. От них у Ольги даже дыхание перехватило. Она замахала руками: «Неправда! Неправда!» Потом зажала себе рот, чтобы не закричать, не заголосить. Сурмач слышал, да, да, не только видел, но и слышал, как Ольгины глаза кричали: «Неправда! Не по моей вине! Случайно! Случайно!»
— Я… тогда только Кате сказала, а Семена Григорьевича… и в глаза не видела! Разве я знала! Разве я думала, что так все обернется. Катю пожалела. — Первое слово — шепотом. А потом все громче и громче, и наконец вырывается крик отчаяния, призыв о помощи. — Какая же я была глупая! Какая темная! Нет мне прощения и не будет…
«Впрочем, об этом уже поздно… А о чем еще не поздно?»
— Где можно найти Семена Григорьевича?
— Не знаю… Я его видела только раз… после того…
— Где? Когда?
— Давно… Я только-только перебралась к Людмиле Петровне…
— Так он что, к твоей акушерке приходил домой?
— Ну да…
Воротынец знаком с белояровской акушеркой Братунь! И давно!
— О чем они говорили?
Ольга не могла вспомнить. Сидит на стуле виноватая, жалкая, вся съежилась.
Беспокойная, тревожная ночь, сотканная из тяжелых сновидений. Обычно после возвращения из поездки Аверьян спал как убитый. А тут сна — ни в одном глазу. Они с Петькой на кровати ворочаются, Ольга примостилась у плиты на лавке — тоже не спит: с боку на бок, как юла. Аверьян слышал каждый шорох, его будило каждое ее движение.
Стоило ему закрыть глаза, и появлялась во сне Ольга. В белом платье, в длиннополой фате. В руках три белые бумажные розы и зеленые веточки с мелкими-мелкими листочками. Мирта. Венчальный цветок.
Проснется, откроет глаза, и вновь одолевают воспоминания. Он вернулся к ней: «Петьку привел, надо же где-то пареньку переночевать». Но это отговорочки. Не захотел бы — и на аркане не затащили бы. А появился здесь, в этой теплой, уютной комнате, где владычицей — нежная, терпеливая Ольга, и… будто бы примирился со всем случившимся. Нет, не простил. Но примирился. Мог бы уйти ночевать в коммуну, к ребятам…
«ВЫ НЕ ДУМАЙТЕ О ЛЮДОЧКЕ ПЛОХО!»
— Есть новость, — сказал начальник Белояровской милиции, пожимая чекисту руку. — У нашего Демченко умерла жена, и он сошелся с акушеркой. Она собирается продавать дом, а пока разделывается с имуществом. И откуда у человека столько барахла? Каждый день вывозит куда-то по две-три подводы. Кому продает? Кто покупает?
«Демченко сошелся с акушеркой…» Кажется, все правильно. Жена у него была старая, полоумная. Вряд ли он ее любил. Правда, после смерти прошло меньше месяца. А он уже с другой. Не это ли и навеяло неприятное чувство досады и тревоги?
Демченко должен зайти в милицию попозже, к обеду.
У Сурмача в запасе было время, и он решил проведать Галину Вольскую… «Борис Коган так тепло отзывался о ней… Надо сказать о его смерти…»
Он хотел взять с собой Петьку, но тот отказался:
— Я тут с хлопцами насчет работы… поговорю!
* * *Достучаться до Галины Вольской оказалось еще труднее, чем в прошлый раз. Куда-то запропастилась собака. Аверьян перелез через высокий забор, постучал в окно, закрытое ставнями.
Ни звука в ответ.
Еще раз постучал и назвал себя.
— Галя, это я, Володя, Ольгин муж. Наконец хозяйка отозвалась.
Долго громыхали и шелестели многочисленные запоры.
— А где ваш Пират? — спросил Аверьян.
— Убили его, — ответила как-то безразлично Галина.
Она завела гостя в комнату.
Сурмач увидел искореженный пол. Доски были уложены кое-как.
Галина не спрашивала, что привело к ней мужа Ольги, сидела молча и ждала.
Как объяснить все? Надо ли? Может, ей будет совсем безразлично? Отвернется или, недоумевая, пожмет плечами: «Я-то здесь при чем? Ну, убили… Не он первый, не он последний. Мужа моего тоже убили. Через два дня Когана хоронят? Пусть земля будет ему пухом».
Но нет, не должна так ответить Галина…
А хозяйка уже начала догадываться о чем-то. Беспокойно заерзала на стуле.
— Что-то с Ольгой?
— С Борисом.
Она в волнении поднялась, прижав маленькие кулачки к груди.
— Погиб. Послезавтра похороны, — сказал Аверьян.
Ему бы исподволь, а он с плеча: погиб.
Присела на стул, окаменела молодая женщина и дышать, кажется, перестала. Потом уронила на стол руки, худенькие руки девочки-подростка. Белые-белые, а прожилочки голубые, едва-едва намеченные. Такой безысходной тоскою повеяло от молодой женщины, что Аверьян почувствовал, как у него к горлу подкатывается комок.
— Человеческое слово я от пего от первого услышала. Все хотел вернуть мне погубленную душу. Все приговаривал: «Ты такая молоденькая, хорошенькая, у тебя все еще впереди». — Она замолчала было, погрузившись в воспоминания, но потом вновь заговорила: — Ну кто я ему была? Жена убитого контрабандиста. А он мое горе старался ополовинить, тяжкую долю себе взять. — Она вдруг схватила Аверьяна за руку и взмолилась: — Я поеду к нему! Обмою! Уберу квитами-травами!
Аверьян согласился:
— Поезжай к Ольге. А у меня тут дельце есть.
Он собрался уже уходить, когда его осенило спросить:
— Может, что-то слышала про Нетахатенко из Щербиновки?
— Не-е… Он убил?
Не отвечая прямо на ее вопрос, Аверьян задал свой:
— А мужа Катерины, Семена Григорьевича?
— Они — Бориса?
Он подтвердил.
— Без них уж тут не обошлося.
И тогда она решительно заявила:
— Где-то тут, в Белоярове, Семен Григорьевич! Видела как-то, выходил с кем-то от Людмилы Петровны.
«Опять Людмила Петровна!»
Сурмач участливо распрощался с Галиной.
* * *В милиции его дожидался Василий Филиппович. Они зашли в свободную комнату. Демченко запер за собою дверь, просунув в ручку ножку стула.
— Штоль у вас в ГПУ умер? — спросил он.
Подивился Сурмач такой осведомленности болояровского фотографа. О смерти Тесляренко пока знали очень немногие.
— Да, умер.
— Его отравили мышьяком?
Тут уж Аверьян не выдержал:
— Откуда это вам известно?!
Об истинной причине гибели Тесляренко знали восемь человек из всего окротдела, а о том, что он принял (или ему дали) мышьяк, — пятеро: врач, делавший вскрытие, Иван Спиридонович, Борис Коган, Ярош и Сурмач. От кого это пошло по белому свету? От врача?
Демченко прислушивался к тому, что делалось в соседней комнате — в дежурке, и лишь после этого начал рассказывать:
— Только вы меня не осуждайте, постарайтесь понять, как мужчина мужчину. Жена моя была гораздо старше меня, человек больной и физически, и умственно. Вполне естественно, что я полюбил молодую, интересную женщину.
