Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда
"Что нужно ему от меня? Зачем он непременно хочет меня растоптать? Зачем он нарочно чуть ли не каждый день пробегает мимо моих ворот и злобно сверкает глазами? А слуги Амана подходят близко и говорят со смехом: вон, смотрите, этот иудей опять не покланялся нашему хозяину, поглядим, сколько он тут ещё простоит, все знают, что его дни жизни уже сочтены на пальцах", - невесело размышлял Мардохей. И вгляд его надолго останавливался то на ярком узоре веера, то на ножке стола в виде серебряной змеи, то на разноцветных птичьих перьях большого опахала, но старательно избегал накрашенного и напудренного лица своей бывшей воспитанницы.
Они сидели за столом, заставленном курильницами и благованиями, среди ваз с фруктами и сладостями, но никто ни к чему не притрагивался, и Мардохей все больше рассматривал сандалий на своей ноге: он выглядел пыльным и чересчур сильно потертым на фоне красивого мозаичного пола.
- Ты что-то не весел сегодня, Мардохей, - скаала Эсфирь, по-своему понимая его смущение. - Не волнуйся, никто не узнает, что ты здесь, и ничего плохого с тобой не случится.
- Я не боюсь, - ответил Мардохей, но как-то неуверенно и как будто бы с неохотой.
Эсфирь разочарованно покачала головой: нет, все же Мардохей был вовсе не таким храбрым и непобедимым, каким казался ей в детские годы. И борода у него в последнее время ещё больше поседела, она уже не была такой черной, и лицо осунулось, так что не выглядело таким же мужественным и красивым, как прежде. Неужели он так устал от частой ночной службы и домашних забот? Или все же - от собственной гордости?
Ведь Мардохей не разрешал царице хоть как-то облегчить своей властью его часть и по-прежнему твердил, что Эсфирь должна старательно скрывать свое родство и иудейское происхожедние, причем говорил он это ещё даже настойчивее, чем в то время, когда она жила в доме Гегая.
Положа руку на сердце, Мардохей жалел, что согласился сегодня придти во дворец, хотя и не чувствовал в душе никакого страха. Он вообще не мог понять, зачем Эсфирь вот уже несколько дней просила его через своего верного слугу Гафаха непременно придти к ней по важному делу, и сначала Мардохей даже обеспокоился, не случилось ли с царицей чего-то дурного и непредвиденного.
Но сегодня Мардохей с первой минуты увидел, что у Эсфирь не было к нему никакого неотложного дела, и даже просто какой-либо серьезной заботы царица выглядела цветущей, благоуханной и радостной. Теперь в ней вообще невозможно было узнать прежнего маленького заморыша, ту девочку, которая любила сидеть на низкой скамеечке возле кухонного очага и шептать непослушные слова, пытаясь избавиться от заикания.
Эсфирь даже улыбалась теперь совсем по-другому - как царица.
И ходила совсем по-другому - как царица.
И плечами двигала - как царица.
И глядела, как царица, законная супруга царя - чуть насмешливо и в то же время повелительно, так что Мардохею неловко было лишний смотреть в её лицо, и он упорно разглядывал потертые ремешки на своих сандалиях, думая при этом об Амане Вугеянине, об этой нежданной на себя напасти.
Аман, как комар, что не может жить без крови, так и вьется, так и ищет место, куда вонзиться...
Краем уха Мардохей слышал от других стражников, что в эти дни царь Артаксеркс отбыл со своими главными евнухами и прочими приближенными в Персеполь, на какие-то срочные переговоры, и связано это было с тревожными событиями в Египте и на островах, которые пока что громко не разглашались. И покуда царский дворец заметно опустел, Эсфирь принялась настаивать на встрече с Мардохеем, пока все же не добилась своего.
И Мардохей согласился, хотя и понимал, что если про тайную встречу царицы с простым дворцовым стражником пронюхают амановы слуги, прихоть царицы может стоить ему головы. Даже если учесть, что верный Гафах старательно караулил сейчас за дверями их молчание, и Эсфирь приказала ему следить так, чтобы и комар носа не подточил.
Комар... Кровожадный комар все равно найдет куда впиться, нет, он так быстро не успокится. Мало того - он ещё занесет в человеческую кровь какую-нибудь лихорадку, он, нечестивый, и другого заразит своей злобой.
- Зачем ты позвала меня? - строго спросил Мардохей, и Эсфирь сразу вспомнила, каким суровым он порой бывал в детские годы, невольно улыбнувшись своим воспоминаниям. - Разве ты не знаешь, что мне нельзя здесь бывать? Я - простой страж, и мое место во дворце - под дубом, где я каждый день стою, но вовсе не в спальной комнате у царицы.
- Знаю, - сказала Эсфирь. - Но мне хотелось, покуда во дворце нет царя, показать тебе, как я теперь живу, чтобы ты порадовался за меня.
- Я рад за тебя, но мне незачем видеть твое благополучие и царскую роскошь.
- Почему же ты сейчас говоришь таким голосом, в котором нет никакой радости?
- Ты хотешь показать мне царские богатства? Или ты думаешь, я не знаю, что у царя много всяких сокровищ, награбленных, или полученных в виде даров? Мне нет до них никакого дела.
- Отчего ты так строг сегодня со мной, Мардохей? - тихо спросила Эсфирь. - Разве я в чем-то провинилась перед тобой? Или, может быть, тебя что-то угнетает, мешает тебе жить? Скажи - и своей властью я постараюсь помочь тебе.
- Да... нет, ничего не надо, - качнул головой Мардохей. - Я привык сам справляться со своими заботами.
Эсфирь вздохнула: вообще-то она позвала Мардохея, чтобы поведать самому близкому человеку о том, что отнимало у неё в последнее время покой, и сон и попросить у него совет. Увы, сразу же после свадебного пира Артаксеркс сильно от неё отдалился, и все реже призывал к себе, а порой словно бы вообще забывал о существовании своей супруги.
Разумеется, Эсфирь от многих во дворце слышала, что царь - переменчив и непредсказуем, быстро меняет свои решения и пристрастия. Но ведь не с ней же! Он мог быть таким с кем угодно, но не с той, без которой только что не мыслил себе жизни! Или такое тоже бывает?
Давно Эсфирь не чувствовала себя такой одинокой и всеми покинутой, как в эти дни. Сделавшись супругой царя, она стала словно бы сиротой, ещё больше сиротой, самой безутешной сиротой на земле, и никто, даже Мардохей, теперь не хотел понимать её, не любил её больше..
- Пойдем, Мардохей, я хочу показать тебе другую свою комнату, чтобы ты понял, как я люблю тебя и во всем послушна тебе, как прежде, - невесело вздохнула Эсфирь, поднимаясь из-за стола.
Мардохей замер: невозможная мысль буквально приковала его к месту ужасная, перступная мысль. А что, если Эсфирь задумала сейчас отвести его в свои тайные покои, на свое спальное ложе? Что, если она и впрямь переняла привычки сладострастных восточных цариц и думает, что имеет теперь право потакать любым своим желаниям и минутным капризам?
- Что же ты медлишь? Пойдем, - сказала Эсфирь настойчиво, и Мардохею ничего не сотавалось делать, как встать со скамьи и пойти за ней следом.
Он слышал, что многие придворные женщины, жены знатных вельмож, достигшие вершины своего положения и тем более царицы нередко забавлялись втайне от мужей на ложе со своими слугами и чернокожими рабами, находя в этом главное для себя удовольствие.
А ведь он, по сути дела, как раз и был рабом, рабом владыки Артаксеркса и царицы Эсфирь. А вдруг его сестра и воспитанница как раз для того и мечтала попасть во дворец, чтобы, в конце-концов, добиться для себя вседозволенности, немыслимой в обычной жизни?
Нет, все что угодно, но только не это!
Следуя по коридору за Эсфирь, Мардохей теперь старался не смотреть на её платье из тонкого, голубого шелка, на легкую походку на блестящие волосы царицы, которые черными волнами струились по плечам и трепетали от каждого шага.
Они остановились возле закрытой двери, где Эсфирь повернула к Мардохею прекрасное, взволнованное лицо и проговорила:
- Ты думаешь, я теперь рабыня царю? Не думай так про меня. Я рабыня только Царя небесного, и лишь Он знает, что хранится у меня на сердце, ведает про мою любовь и про мое одиночество. О, ведь я так одинока, Мардохей, если бы только знал!
Мардохей промолчал, как будто он сам теперь вдруг сделался заикой. Лишь в который раз он удивился большим, загадочным глазам Эсфирь - на половину лица. Щеки царицы вдруг зарумянились, и грудь её начала заметно вздыматься от непонятного смущения и волнения.
- Что ты знаешь теперь обо мне, Мардохей? - спросила Эсфирь с невыразимой печалью в голосе. - Или ты думаешь, я не презираю славу беззаконных, и не гнушаюсь ложа необрезанного? Или, может, ты думаешь, я не стыжусь знака гордости на моей голове, золотого венца царского, который приходится мне носить в дни появления в царском дворце перед моим супругом? Ты должен знать, что я гнушаюсь этого царского венца, как одежды, оскверненной кровью, и никогда не ношу его в уединении, а надеваю на себя лишь по великой надобности. Скажи, ты хотя бы веришь моим словам?
- Да, теперь я знаю про это, - пробормотал Мардохей, невольно отводя глаза от пылающего лица царицы. - Я верю всему, что ты говоришь, ведь ты никогда прежде меня не обманывала.
