Василий Смирнов - Открытие мира
- Постный сахар, - сказал Яшка, мрачно шмыгая носом. - И совсем не сладкий.
- Одна картофельная мука... и соленая какая-то, - еще точнее определил Шурка.
- Да-а! Поди-ка, соленая. Послаще сахарной куколки, - возразила богатая хозяйка. - Завидно, вот вам и кажется не сладко.
- И ничего не завидно! - обиделся Шурка. - Везло тебе, как утопленнице, вот и все.
- Будешь седня* купаться - и утонешь, - зловеще сказал Яшка.
Катька испугалась.
- Я не хочу тонуть! Я лучше обратно дедке конфетины отдам...
Шурка хотя и сердился на Катьку и забыл, что она ему приходится невестой, но не желал, чтобы она утонула. А Яшка не хотел, чтобы она возвращала старому бессовестному хрычу гостинцы. Но Катька была счастливая, уж это правда, как ни вертись, а счастливые, все говорят, утопленники. Вот беда! Как бы устроить так, чтобы Катька осталась счастливой и не утопленницей?
Шуркина голова заработала.
- Может, тебе и не везло вовсе как утопленнице. Может, ты... просто здорово подглядывала, а? - с надеждой спросил он.
- Ага! - обрадовалась Катька. - Я здорово подглядывала.
- Ну, значит, можешь купаться, сколько тебе влезет, - милостиво разрешил Яшка. - Не утонешь до самой смерти.
Катька была спасена. Но теперь Шурку донимал и мучил проигранный пятачок.
- Как ты подглядывала? - спросил он завистливо.
- Ну как? Глазами... Один зажмурю, другим высматриваю. Дедко - он чудак: кидает-кидает конфетины и все перевертывает. Быстро-быстро перевертывает... а я примечаю. Головкой на меня картинку кидает, а она раз! - и ножками ложится.
- Ври! - в один голос воскликнули Яшка и Шурка, пораженные простым Катькиным открытием.
Катька перекрестилась. Сомнений не было.
- Помирать пора, а он мошенничает, плутня старая!.. Подавись нашими пятаками! - ругался Яшка, с ожесточением царапая лохмы. - А мы-то, простофили, не догадались!
- Катька тоже раз ошиблась.
- Наро-очно, - лукаво протянула невеста. - Таскать конфетины надоело. Девать некуда, они тяжеленные.
- Вот дура-дурища! - возмутился Петух. - Поглядите на это пугало: вырядилась в бантики, а ума ни крошки нету. Побью я тебя когда-нибудь, Растрепа, честное слово, побью! - пообещал он, распаляясь. - Что ж ты нам не сказала? Ну, устала - ладно. Мы бы за тебя стали таскать конфетины. Ты бы нам показывала, а мы таскали... Давай вернемся?
Но возвращаться было поздно. Они стояли перед вертушкой.
Яшка не прихвастнул. На круглом, сколоченном из свежих досок и врытом в землю столе, утыканном часто-часто гвоздиками, точно за железной оградой, возвышалась гора неописуемой красоты. Наверное, из всех ларьков и палаток стащили сюда самое дорогое, навалили такую прорву товаров - прямо удивительно, как выдерживал стол! Гармоника с тремя рядами светлых пуговок, раздвинув огневые мехи, почти что сама играла. Зеркальные, из дутого стекла, сахарницы, расписанные цветами, просились в избу, на самое видное место, - так они были хороши. Перочинные ножи с костяными черенками, каждый с двумя блестящими, раскрытыми лезвиями и штопором, впивались в дерево стола почище бритв. Куски душистого мыла, гребешки, ленты, причудливые граненые бутылочки, наполненные чем-то очень вкусным, заткнутые стеклянными пробками, вилки, карандаши, банки с помадой и ваксой и множество других превосходных вещей громоздилось на столе. С вершины этой горы, которая каждую секунду грозила рассыпаться и не рассыпалась, важно взирал на церковь, на гуляющий народ медный, начищенный до блеска самовар, в медалях, что генерал. А поодаль стола-вертушки, у корявой березы, рылась в охапке сочной гороховины пятнистая, с веревкой на шее корова. Ваня Дух торопливо щупал у коровы отвислое вымя и считал завитки на крутых рогах.
- Слушай... а ну, как и тут жулят? - с опаской промолвил Шурка своему другу.
Яшке не пришлось отвечать. Чья-то рука толкнула палку, приделанную под столом, петушиное радужное перо забегало по гвоздикам, и гора, звеня и оседая, лишилась одной зеркальной сахарницы.
- Стельная? - вполголоса спрашивал Ваня Дух одноглазого унылого хозяина вертушки и коровы. - По скольку кринок доит?
- Без малого по ведру. На рождество отелится.
Ваня Дух поспешно сдвинул картуз на нос. Из-под козырька пронзительно буравили вертушку и ее хозяина недоверчивые глаза.
- А есть она в твоих выигрышах... корова-то?
Одноглазый развернул перед ним узкую, грязную, исписанную полоску бумаги.
- Грамотный, так читай. Нумером первым значится.
- Что ж тебе приспичило? Корову-то?.. Барыш какой?
Одноглазый не ответил, лишь руками уныло развел.
- Господи благослови... не корову, так самовар... - сказал не то в шутку, не то всерьез Ваня Дух и с гривенником, припасенным между пальцами, осторожно, как-то боком, приблизился к вертушке. Но раньше его Яшкина проворная рука сунула кривому хозяину два пятака, и перышко шибко побежало вокруг столика, цепляясь за гвоздики.
- Гребешок. В аккурат по твоим волосам, - сказал одноглазый, вручая Яшке деревянную скребницу, более подходящую для лошади, чем для человека.
Ваня Дух спрятал гривенник и отступил назад от самовара в медалях.
Заныло в предчувствии недоброго Шуркино сердце. Но два блестящих острых лезвия и костяная беленькая ручка облюбованного ножика притягивали и не отпускали. Сам того не желая, Шурка облегчил карман на пару медяков. И тотчас же почувствовал в себе невидимого человека, который громко шепнул в ухо: "Дур-рак!" Шурка обозлился и изо всех сил толкнул от себя палку с перышком.
Кривой хозяин заглянул унылым глазом в бумажку, откашлялся, покачал головой и ничего не сказал.
- Дядька, а ножичек? - пропищал Шурка не своим, а каким-то Катькиным голоском.
- Какой ножичек?
- Вон тот... с беленькой ручечкой.
- Его надо, мальчик, выиграть. У тебя пустой нумер выпал. Верти еще, и, бог даст, ножичек будет твой.
Шурка послушался и стал обладателем круглого зеркальца в жестяной оправе. "Дурак, дурак! Что ты делаешь? - бубнил в уши знакомый справедливый человек. - Ты проиграешь все свои пятаки, а ножичка и не понюхаешь... Дурак!"
Но Шурка притворился, что ничего не слышит, подождал, пока Яшка освобождался от пятаков, то сильно толкая палку с перышком, то чуть-чуть ее трогая, и все с одинаковым результатом. Гармоника определенно насмехалась над Яшкой. А ножичек, право слово, улыбался Шурке ласково...
Вскоре Шурка сунул в карман торопливую руку и долго, недоумевая, ощупывал один-единственный пятак. Куда же остальные подевались? Неужто он успел проиграть полтинник, зазвонистый, серебряный, богатство и счастье свое? Земля ходуном заходила под его ногами.
Шурка дико огляделся. Все качалось перед ним, плыло и, заволакиваясь сырой, тягостной дымкой, уменьшалось, безвозвратно удаляясь: и петушиное поблекшее перо, и самовар с медалями, и, главное, ножичек с потускневшими лезвиями и костяным черенком. А приближалось и росло бледное Яшкино лицо с багровыми пятнышками веснушек и крупной светлой каплей под носом. Приятель, видать, давно следил за ним, держа на ладони полустертый сиротливый пятак.
Они взглянули исподлобья друг на друга и без слов поняли одинаковое страстное желание.
- Я тебе завтра отдам, вот те крест... У тятьки выпрошу... украду, а верну! - жарко, умоляюще шепнул Яшка. - Дай пятачок, а?
- Мне самому хочется в последний разочек крутнуть перышко... Мамка обещала рубль, - страшно соврал Шурка. - Ну, взаймы, Яша?
- Нет, ты мне дай.
- Я тебе завтра двугривенный верну... полтинник! Дай же!
- Кишка! Ты все равно проиграешь.
- Жадюга! Петух!
Они толкались, клянчили, ругались и непременно подрались бы, да народ толпился у вертушки и мешал сцепиться как следует.
И вдруг Катька, забытая в пылу страстей, очутилась между ними. У нее в розовом подоле зеленели выигранные конфеты.
- Давайте я перышко толкну! - предложила она. - Я счастливая, корову выиграю.
И враги, осененные догадкой, что на корову можно и гармонику купить и ножичек, опять превратились в закадычных друзей. Беспрекословно отдали Катьке последние медяки, а на хранение получили девять грузных конфет.
- Шибче толкай палку, - посоветовал Шурка.
- Ни-ни! - воспротивился Яшка. - Потихохоньку!
- Я сама знаю как, - ответила Катька, засучивая рукава платья и уверенно улыбаясь.
Счастливая маленькая рука ее не шибко и не тихо пустила перышко по гвоздикам...
Спустя минуту молчаливая тройка брела шагом, без пути-дороги, без цели, куда глаза глядят, попадая под ноги мужикам и бабам, натыкаясь на палатки и ларьки. Тонкая, белая, несчастная Катькина лапка держала булавку, обыкновенную, с запиркой, которые так любил дурачок Машенька.
Тройке хотелось пить, но у нее не было даже двух копеек на стакан клюквенного квасу. Следовало бы и пожевать чего-нибудь вкусного, праздничного. Но Катькин постный сахар застревал в горле, и даже черносливинки, обнаруженные в Шуркином кармане, не произвели впечатления. Еще бы! Народ кругом, точно дразня, нащелкивал жареные семечки и орехи, ел настоящие пряники, хрустел леденцами, кислыми, утолявшими жажду.
