В Левшин - Искатели необычайных автографов
Тут только Фило и Мате замечают, что Парижа под ними уже нет. Вместо того где-то далеко внизу, весь в зловещих багровых отблесках, медленно вращается земной шар. Он совсем маленький, не больше школьного глобуса, и все-таки друзья отчетливо видят и слышат все, что на нем происходит. Со всех сторон обтекают его драконьи мускулы многочисленных, ощетиненных копьями армий. Ветер полощет знамена и перья. Блистает на солнце боевое снаряжение. Там и тут, будто лопающиеся коробочки хлопка, расцветают белые облачка дыма, и гулкое эхо удваивает грозные раскаты пушечного грома. Толпы вооруженных всадников сталкиваются, опрокидывают друг друга, и воздух оглашается металлическим лязгом клинков, стонами поверженных и тоскливым ржанием гибнущих лошадей.
- Что это? - с тяжелым чувством спрашивает Мате.
- Война, мсье. Война, которую несколько позже назовут Тридцатилетней. Она началась в 1618 году и постепенно охватит чуть ли не все государства Европы.
- Как же, как же, - сейчас же встревает Фило (он порядком намолчался во время беседы о теории вероятностей и жаждет теперь наверстать упущенное), - Тридцатилетняя война продолжила серию религиозных войн, которые бушевали еще в шестнадцатом веке.
Асмодей корчит недовольную мину. Раз уж мсье так образован, значит, наверняка знает, что нередко подобные войны принимают характер гражданских...
- Ну разумеется, - тараторит Фило. - Во Франции это междоусобная война между гугенотами и католиками, вершиной которой стала печально знаменитая резня 1572 года.
- Варфоломеевская ночь, - сейчас же вспоминает Мате, у которого, как известно, особая память на числа. - Страшное событие! Страшное и бессмысленное. Резать друг друга только потому, что католики понимают учение Христа так-то, а лютеране44 - так-то... Какая дикость!
Бес деликатно покашливает: кха, кха! Он конечно, очень сожалеет, но гугеноты - не лютеране. Так называют во Франции кальвинистов, приверженцев швейцарского проповедника Жана Кальвина.
- Благодарю за справку, - бурчит Мате, - но дела религиозные, знаете ли, не в моем вкусе.
- Помилуйте, мсье, кому вы это говорите? - оскорбляется бес. - Я, как вы догадываетесь, тоже не религиозного десятка. Вспомните, однако, где мы находимся! Мы же с вами в семнадцатом веке, где все, решительно все, творится именем Бога! Милостью Божьей венчаются на царства самодержцы и Папы. И той же, кстати сказать, милостью Божьей английские повстанцы во главе с Оливером Кромвелем45 казнят короля Карла Стюарта. "С нами Бог!" говорят государи, начиная неправые и губительные для народа войны. Во славу Господню корчатся на кострах инквизиции несчастные, обвиненные в богоотступничестве и колдовстве, и обращаются в пепел плоды гениальной человеческой мысли... В общем, изъясняясь образно, семнадцатый век живописное полотно, рамой которому служит идея Бога. В восемнадцатом веке картина изменится, а вместе с ней и рама тоже. Великие просветители начнут подготавливать человечество не только к низвержению тронов, но и к низложению религий. Однако пока что до этого далеко. Несмотря на бурный расцвет науки, Бог все еще неизбежная приправа к любому, даже самому безбожному кушанью.
- Краснобайствуете? - морщится Мате. - А я, между прочим, жду, когда вы наконец вернетесь к лютеранам и кальвинистам.
- Уже! Уже вернулся, мсье. Потому что протестантское движение, или, как его называют по-другому, Реформация, - это тоже всего лишь рама, а лучше сказать - форма борьбы против католической церкви. Борьбы, в которой участвуют самые разные сословия. Интересы и цели у них, само собой, далеко не однородны, зато враг - общий и, что греха таить, сильный. Ненасытная алчность и дьявольская предприимчивость давно уже превратили католическую церковь в крупнейшего феодала. В руках ее сосредоточены громадные земельные, да и не только земельные богатства. Ну, а где богатство, там и власть (недаром к концу шестнадцатого столетия католическая религия официально признана господствующей). Между тем, выражаясь языком учебников истории, феодализм как общественная формация - кха, кха - отживает свой век. Он все меньше отвечает запросам современного общества, которое постепенно переходит на капиталистические рельсы и ощущает настоятельную потребность в иных взаимоотношениях, в иных формах производства. Вполне естественно, что церковь стала поперек горла буквально всем. Народу, изнемогающему от бесправия, нищеты, жестокой эксплуатации; буржуазии, которая рвется к власти (свидетельство тому буржуазные революции в Нидерландах и в Англии), и даже - да, да, не удивляйтесь! - даже королевско-княжеской верхушке, которой не терпится оттяпать у святых отцов их несметные земли, их золото... Словом, Реформация ожесточенно сражается за место под солнцем и, надо сказать, не всегда безуспешно. В некоторых странах протестантская церковь оттеснила католическую и превратилась в главенствующую. Это прежде всего Англия, затем Шотландия, Швейцария, Скандинавия, частично Германия, которая, как вам, вероятно известно, стала оплотом лютеранства...
- Позвольте, - не выдерживает Фило, - помнится, лютеранские церкви я и в России видывал.
- Вполне возможно, мсье! Религиозные доктрины легко преодолевают границы. Дания и Швеция, к примеру, кишат кальвинистами, во Франции полно янсенистов...
- Янсенисты? В первый раз слышу. Это кто же такие? - любопытствует Фило.
- Последователи голландского епископа Янсения.
- И все? Ха-ха! Не больно много.
- Ммм... Очень уж трудный вопрос, мсье! С одной стороны, янсенизм суровая религия, которая предписывает полное самоуничижение перед Богом и отказ от всех земных радостей. С другой...
- Да что вы жметесь? - взрывается Фило. - С одной стороны, с другой стороны... Нельзя ли выражаться определеннее?
Асмодей пренебрежительно фыркает. Можно подумать, определеннее значит правильнее... К сожалению, мсье отстал от жизни. Это ведь только схоласты считают, что ответ должен быть строго определенным: да - да, нет нет... Настоящие ученые, в особенности ученые двадцатого века, придерживаются иного мнения. Слишком много в мире такого, чего однозначно не объяснишь. Вот, например, свет. Что это такое? Световые волны? Да. Корпускулы? Тоже да. Стало быть, и то и другое вместе. Ограничиться одним определением - значит неминуемо впасть в упрощение...
- Ближе к делу, - перебивает Мате. - Вас, кажется, не о природе света спрашивают, а про янсенистов.
- Я вижу, вы во что бы то ни стало хотите ЯНСНОСТИ, мсье, - каламбурит Асмодей. - Так имейте в виду, что янсенизм как религиозное учение, на мой взгляд, ничем не лучше всякого другого. Тут я целиком на стороне мсье Вольтера46: когда-нибудь со свойственным ему беспощадным сарказмом он скажет, что неплохо бы удавить последнего иезуита кишкой последнего янсениста. Но янсенизм как общественное движение, янсенизм - стойкий противник королевского произвола и растленной, продажной католической церкви, не может не вызвать уважения и даже, если хотите, симпатии. Не случайно к лагерю янсенистов примыкают многие выдающиеся люди Франции, отнюдь не страдающие особой религиозностью. И опять-таки не случайно янсенистов так ненавидят и притесняют светские и духовные власти. Видимо, в них усматривают опасную мятежную силу. И тут уж я вполне согласен с мсье Бальзаком, который в свое время назовет янсенизм революционным бунтом, начатым в области религиозных идей.
- Сложная характеристика, - задумчиво гундосит Мате.
- Не более сложная, чем сам семнадцатый век, - возражает черт. Поистине перед нами время глубочайших противоречий и ужасающих крайностей. Просвещенность и невежество, вольнодумство и мрачный религиозный мистицизм, блестящая аналитическая мысль и дикие суеверия - все это переплелось здесь самым причудливым образом и нередко противоборствует даже в одном человеке...
Тут он внезапно умолкает (будто убоялся сболтнуть лишнее), стремительно пикирует, и не успевают филоматики глазом моргнуть, как маленький земной шарик разрастается, приближается к ним почти вплотную - и вот они опять над Францией!
Теперь они летят над потоптанными войной полями и угрюмыми малолюдными селами. Асмодей произносит чуть слышное заклинание - крыши домов исчезают, и путешественникам открываются страшные картины бедствий и нищеты.
В одном доме на куче тряпья лежит мертвый ребенок, а обезумевшая от горя мать мечется из угла в угол: то под лавку заглянет, то в пустой холодный очаг...
- Что она ищет? - недоумевает Мате.
- Хоть что-нибудь, чем можно бы заплатить за отпевание, мсье.
Потом они слышат топот и видят вооруженную вилами и топорами толпу, которая гонится за человеком в коричневой рясе. Асмодей говорит, что это деревенский священник. Только что он произнес проповедь, призывая прихожан исправно платить налоги, а поплатиться-то придется ему самому: через несколько минут его забьют до смерти.
