Святослав Сахарнов - Сказочные повести. Выпуск седьмой
Все же после долгого спора они кое-как приделали кукушонку вместо ноги сучок-деревяшку. Когда он научился летать, Граб назначил его Главным королевским лазутчиком, и кукушонок стал усердно служить мрачным хозяевам. Теперь только он вылетал на разведки и за это получал от короля награды в виде живых пленников-муравьев или провинившихся в чем-нибудь водовозок-улиток.
Однажды в сети к паукам-крестовикам попал светлячок. Странно, как он, светлячок, не разглядел растянутую на пути сеть-паутину, но позднее выяснилось: у него испортился фонарик, и он сослепу влетел в ловушку. Пауки-крестовики тут же потащили светлячка в подземелье к своему королю. Граб сидел на мышонке, который служил ему троном. По бокам короля стояли телохранители. В одной руке они держали по сучковатой дубинке, в другой, поднятой вверх, сжимали гнилушки. Холодный, зеленоватый свет гнилушек освещал сырые стены и хмурое, с растрепанными на щеках волосами лицо самого Граба.
Мохнобрюх, перебирая тонкими ногами, протанцевал перед королем что-то замысловатое, понятное только им обоим, и Граб поднял костлявую руку.
— Получишь еще один крест, — сказал он Главному пауку и уставился странными глазами-искринками на пленника.
— Я светлячок, — робко представился пленник. — Я хороший светлячок.
— Ты плохой светляк, раз летаешь с испорченным фонарем, — скривился Граб. — Говори, не видел ли ты где красивого и богатого города? Я хочу завязать с его жителями дружбу.
— Видел! — простодушно пискнул светлячок.
Граб даже подпрыгнул на мышонке.
— Где ты его видел? — закричал он, барабаня лаптями по впалым бокам мышонка. — Покажешь дорогу!
— Вчера… вечером, — начал светлячок, — я летал за трехглавой горой…
— Знаю эту гору! — взвыл Граб. — Дальше что?
— Я летал и далеко впереди увидел много других светлячков, но это были не братья-светлячки. Это были… крыши. Они ярко блестели под луной. Передо мной оказался город, и я полетел по улице. Там в сухих домах сидят немного похожие на тебя… — светлячок замялся.
— Ваше величество-о! — в голос прокричали телохранители.
— Ваше величество, — охрипшим голосом повторил светлячок. — Они поют веселые песни и звонко стучат серебряными молоточками по золотым пластинкам. У них ясные глаза и веселые лица…
— Хватит! — перебил Граб и, обращаясь к телохранителям, приказал: — Исправить у него фонарь, и пусть служит у нас светильником. Свет от него холодный и приятный, как от гнилушки.
Король соскочил с шатающегося от усталости мышонка и стал бегать по пещере. Он даже не замечал, что одна травинка на ноге развязалась и берестяной лапоть свалился. Граб шлепал босой ступней по мокрому полу, выкрикивал:
— У-у, ясные глаза! У-у, добрые лица! — Он остановился перед Главным пауком: — Ступай, Мохнобрюх, наверх и вышли в разведку кукушонка! Если все, что наговорил этот испорченный фонарь, правда, я нарисую тебе еще один… — Тут король задумался, потому что рисовать новый орден на пауке было негде. — Ладно, — решил он. — Я прямо из тебя самого сделаю крест и покрою золотом, которое мы завоюем.
Мохнобрюх тут же исполнил радостный танец и побежал выполнять приказание. Король пнул ногой мышонка, который успел свернуться на полу и уснуть.
— Подождем вестей от кукушонка, — проговорил Граб, снова усаживаясь на мышонка. — Будем воевать с ясноглазыми, у которых много золота и оттого веселые лица. Я покажу им песни!
В это время Главный паук — Мохнобрюх — только что отправил в разведку кукушонка, а сам обходил дежурные посты пауков-крестовиков. Проверив, хорошо ли натянуты сети и не спят ли дежурные, Мохнобрюх заглянул в тюрьму, куда на ночь запирали пчел-пленниц. Наработавшись за день, пчелы лежали на дне ямы и не шевелились. Паук довольный пошел дальше. В тюрьме для водовозов-улиток тоже все было тихо. Улитки спали в своих хрупких до-мишках, но по лужицам на полу ямы было видно, что и во сне они горько плачут. И опять Главный паук остался доволен.
К тюрьме для сильных и огромных муравьев Мохнобрюх подбирался осторожно. Он боялся этих черных рабов, челюсти которых могли бы легко отделить его голову от круглого брюха. И хотя муравьи были смирными, будто не сознавали своей силы, Мохнобрюх всякий раз трусил, глядя на них даже сквозь решетку. И теперь он не подошел близко к яме, а остановился поодаль. Все было тихо, и Главный паук повернул назад, но его кто-то осторожно окликнул. Он оглянулся и увидел мокрицу. Тяжело волоча свое вздутое серенькое тельце, эта капля воды на белых ножках, боязливо оглядываясь, подползла к Мохнобрюху.
— Хозяин! Хозяин! — закричала она шепотом. — Мальчик-груб пробрался в тюрьму к муравьям и о чем-то шепчется с муравьем-великаном. У этого мальчика жалостливое сердце и добрые глаза. Он часто без страха смотрит на солнце. Это ужасно! И хотя у него длинный нос, он, я клянусь сыростью, совсем не похож на своего короля. И таких в нашем королевстве я заметила несколько. Это опасно!
Мокрица тайно подсматривала за всеми, кто жил в государстве грубов, и наушничала Мохнобрюху. За это Главный паук давал ей иногда обсосать крылышки попадающих в сети бабочек и мошек. Известие, которое сейчас мокрица принесла Мохнобрюху, было очень неприятным. Дело в том, что пауку уже доносили о появлении в государстве таких странных грубов-мальчишек, даже видели их смеющимися! А один дозорный паук-крестовик уверял, что однажды двое этих ненормальных отдубасили его палками и освободили из сети мотылька, которым дозорный паук собирался было позавтракать. Тогда Мохнобрюх не поверил, решив, что дозорный съел слишком много меда, охмелел и все это почудилось ему, но теперь…
Мохнобрюх не стал рисковать своей головой, не бросился ловить странного мальчишку. Он погладил волосатой лапой морщинистую спинку наушницы-мокрицы и побежал к своим паукам. Скоро целый отряд крестовиков ворвался в тюрьму к муравьям и связал мальчишку, а заодно и его друга муравья, самого сильного и большого среди пленников. Мальчика пауки оплели паутиной так, что получилась плотная белая куколка, и подвесили между ветками. «Тут он и умрет. А я тем временем выловлю остальных», — решил Мохнобрюх и строго-настрого приказал крестовикам держать язык за зубами, потому что королю нельзя знать, что в его государстве под самым носом охраны выросли и живут непохожие на него грубы и, возможно, что-то затевают недоброе. Мохнобрюх очень боялся за свои кресты, и, чтобы мокрица не сболтнула кому-нибудь лишнего, он приказал замотать и ее: Мокрицу замотали и подвесили рядом с куколкой мальчика, потому что ни сам Мохнобрюх, ни его подчиненные крестовики не осмелились съесть ее, побрезговали, хотя еще не ужинали и будут ли сегодня ужинать — не знали.
И снова все затихло в государстве грубов. Только пленники-муравьи тихо перешептывались и, сбившись в угол тюрьмы, с ужасом глядели на своего товарища-великана, до смерти избитого пауками-крестовиками. Он лежал неподвижно на земле со связанными лапками, и падающий сквозь решетку лунный свет отблескивал на его глянцевом брюшке.
Вернувшись на другой день к вечеру, кукушонок подтвердил показание светлячка, и Граб приказал готовиться к походу. Первым делом грубы запаслись оружием — дубинками. Делали они их из колючих веток шиповника. Когда солнце ушло за горизонт и лиловые тени легли на землю, Граб построил свои войска.
Плечом к плечу стояли сгорбившиеся, с отвисшими носами солдаты королевской гвардии. Передний держал знамя, на котором был намалеван сам Граб. Отдельно стояла кавалерия. Это были восседающие на мышатах грубы. Сам король сидел перед войском на своем боевом скакуне — зеленой лягушке. Его окружали телохранители и пауки-крестовики с мотками паутин в лапах. И вот Граб махнул рукой, и войско двинулось. Впереди трусила мышиная кавалерия, за ней пылила лаптями королевская гвардия, за гвардией подпрыгивал на лягушке сам Граб в окружении свиты, а позади тащились навьюченные запасными дубинками и провизией для войска рабы-муравьи. Ни звука, ни скрипа, ни шороха. Ступая по фиолетовым теням, и само похожее на тень, войско грубов втянулось в лес и пропало. У подземелья осталась только охрана да старики-грубы. Они смотрели вслед войску и, чтобы не заплакать, держались за носы. Даже водовозы-улитки бросили свои домики-бочки и с любопытством щурили подслеповатые глазки.
Проводив войско, оставшиеся грубы-охранники заперли на ночь в тюрьму пчел и улиток. Тюрьма муравьев пустовала, только по-прежнему лежал в ней в самом углу великан-муравей. Грубы сняли с решетки замок, подняли муравья и вынесли наружу. Это и надо было муравью. Он еще днем пришел в себя, но выбраться сквозь решетку не мог. Теперь он был на свободе и знал, что делать.
— Оттащим его к реке и бросим в воду, — сказал один груб. — Что ему здесь дохлому лежать.
