Анатолий Маркуша - Щит героя
В тот день, когда полеты закончились, командир эскадрильи улетел почему-то на машине Петелина, а ему приказал дожидаться автомашины, что должна была прийти с основного аэродрома часа через полтора. Рядом с помещением комендатуры, маленьким глинобитным домишкой, стоял рулежный И-5. Для тех, кто не знает: рулежный самолет - это бывший, отработавший свое боевой истребитель. На нем начинающие пилоты обучаются рулить по земле, сохраняя направление, выполнять развороты, разбегаться и тормозить. А чтобы машина случайно не взлетела, в плоскостях делают прорези и ограничивают ход сектора газа. Словом, чтобы летать, самолету не хватает ни подъемной силы крыльев, ни тяги двигателя...
Петелин походил, походил вокруг "рулежки", притащил из сарайчика два листа старой фанеры, кое-как прикрутил их проволокой к плоскостям, закрыв зияющие сквозные прорези; отломал приклепанный ограничитель сектора газа и, решив, что теперь и подъемной силы и мощности двигателя должно хватить, запустил мотор.
"Рулежка" взлетела неохотно, но все-таки оторвалась от земли и на высоте метров пяти, выше подняться не удалось, прогудела от летной полевой площадки до основного аэродрома и там на глазах почтеннейшей авиационной публики произвела безукоризненное приземление у самого поперечного полотнища посадочного "Т".
Рассказывали, что командир эскадрильи, старый выдержанный "шкраб", на этот раз сорвался и ругал Петелина самыми последними словами, а Пепе только щурился и нахально улыбался.
Доводить начальников Петька умел. Для этого у него было три излюбленных приема. Первый - в самых трагических моментах обвинительной речи старшего офицера он вдруг произносил:
- Прошу прощения, товарищ майор (или "товарищ подполковник", или даже "товарищ генерал"), не сочтите за труд повторить последние слова, хочу для потомства запомнить...
Второй прием сводился к тому, что Пепе все время глупо улыбался и отвечал невпопад. Например, его спрашивали:
- И как ты только додумался фанеру привернуть?
- У меня, видите ли, отец кузнец. Лескова читали? Про Левшу? Так вот, мы тоже тульские...
И третий прием: сначала Пепе только щурился, а потом начинал поносить себя с таким восторгом и самоотречением, что любой начальник приходил в полное замешательство.
- Да уж и сам не знаю, как угораздило, товарищ майор, мало отец порол меня, дурака, нет во мне твердой сознательности и дисциплины, сколько раз себе обещал - больше не буду, а силенки сдержаться не хватает, самоконтролем я еще не овладел. Накажите, товарищ майор, построже накажите...
В тот раз командир эскадрильи дал Петелину пять суток ареста, но дело на этом не кончилось. Отсидевшему Петелину приказали явиться в десять ноль-ноль к первому ангару. Он явился. Там его ждал начальник училища. Прославленный герой Испании, человек удивительной судьбы - он уехал сражаться за независимость испанского народа старшим лейтенантом, командиром звена, вернулся полковником, Героем Советского Союза и получил назначение на должность начальника летной школы. Полковник не ругал Петелина и даже не спросил, что побудило его совершить тот дикий перелет на "рулежке", поздоровался и сказал:
- Сейчас мы слетаем на воздушный бой. - Назвал высоту и порядок расхождения для первой атаки. - Ваша задача продержаться минут пять...
Едва ли какие-нибудь другие слова могли ранить Петелина больнее. В своем превосходстве полковник нисколько не сомневался, он был совершенно уверен - на такого щенка пяти минут хватит!
Много лет спустя, уже после войны, Пепе рассказывал:
- Ну и гонял он меня, ну и гонял! Ни один "мессершмитт", ни один "фока" не наводили на меня такой паники...
А потом, когда бой закончился, оба приземлились и зарулили, полковник растянулся на траве и приказал Петелину лечь рядом.
- Так как твоя фамилия? - спросил начальник школы.
- Петелин, товарищ полковник.
- А зовут как?
- Петр, товарищ полковник.
- Петр Петелин, в Испании тебя бы перекрестили в Пепе... - Помолчал и неожиданно спросил: - Инструктором работать не хочешь?
- Не хочу, товарищ полковник.
- Я тоже. Но что делать, раз приказ?
И Петелин, дерзкий и самоуверенный, не нашелся с ответом.
- Молчишь? Правильно делаешь. Сказать нам с тобой нечего. Будем служить. Одно обещаю: если меня переведут в строевую часть, возьму с собой. А пока старайся. Не станешь человеком, выгоню... Учти - это в моей власти. И летать не будешь тогда совсем. Ну как, договорились?
Петелину следовало бы ответить: "Так точно, учту, исправлюсь", но он, сам того не ожидая, выдохнул:
- Эх, товарищ полковник...
- Товарищ полковник, товарищ полковник, - передразнил его начальник школы, - и чего ты как попугай заладил? Ты летчик, я летчик. Наше дело летать и подчиняться! Иди. И чтобы я о тебе больше не слышал.
Но услышать о Пепе начальнику училища пришлось не дольше как через неделю. При посадке скапотировал И-15. Коснувшись колесами земли и пробежав самую малость, самолет перевернулся на спину и загорелся. Никто, что называется, глазом не успел моргнуть, а над стартом уже взвился клуб черного дыма.
Курсант, привязанный в кабине ремнями, никак не мог выбраться из горящей машины.
На какое-то мгновение все словно замерли, только Петелин ринулся к готовому вот-вот взорваться самолету и выволок из огня парня. Курсант был "чужой" - не только из другой группы, но из другой эскадрильи. Курсант обгорел довольно сильно, Петелин значительно меньше.
Начальник школы навестил пострадавших в санчасти. Курсанту с И-15 сказал несколько ободряющих слов, а у Петелина спросил:
- Ну, чего хочешь, герой? Проси. Тебе положено.
- Вы же знаете, товарищ полковник, чего я хочу...
- А ты упрям, - рассердился начальник училища. - Я же сказал: в строевую часть мы уедем вместе. А за мужество, находчивость и так далее в приказе складнее будет написано - снимаю с тебя ранее наложенное взыскание. И будь рад!
- Служу Советскому Союзу, - не особо бодро ответил Петелин.
Вот так вспоминалось мне прошлое, вызванное в памяти встречей с сыном Пепе - Игорем Петелиным.
На фронте я был ведомым Пепе и как мог охранял его: ведомый - щит героя. Это значит хоть умри, но заслони командира, что бы ни случилось, не дай ему погибнуть. Ты в ответе за его жизнь...
Теперь жизнь Пепе перешла в его сына.
Не знаю, хранят ли архивы Военно-Воздушных Сил служебные характеристики, наградные листы, представления к очередным воинским званиям на всех летчиков - живых и мертвых; не знаю, возможно ли разыскать личное дело гвардии капитана Петра Максимовича Петелина, однако и без документального подтверждения могу представить, что записано в его аттестациях и что опущено.
Техника пилотирования, разумеется, оценена на "отлично", что-что, а это Пепе умел - оторвать машину от взлетной полосы, поджать ноги в купола и, набрав скорость, начать стремительный рисковый пилотаж в непосредственной близости от матушки-земли; он великолепно чувствовал летательные аппараты и мог безо всякого труда пересесть с Як-7 на Ла-5, с Ла-7 на "Аэрокобру".
И знание материальной части оценено, конечно, высоко. Петелин не только хорошо сдавал зачеты по специальным дисциплинам, но ему было интересно докапываться до всяких технических тонкостей, и, если у него была хотя бы малейшая возможность задержаться на аэродроме, он всегда работал со своими механиками. Никогда и никому Пепе не говорил: "Не будешь знать матчасти, убьешься!" - но всегда с удовольствием рассказывал, как ему удалось по странному поведению стрелочки масляного манометра установить опасный дефект двигателя, и как инженер не хотел верить диагнозу летчика, и как растерялся, когда двигатель вскрыли, и он, Петелин, оказался прав!..
И стрелковая подготовка его расхвалена, да и как не расхвалить, когда он сбил одиннадцать самолетов противника лично и шесть в группе... Но не только пятерки в его характеристиках.
Уверен, записано: "Имели случаи проявления недисциплинированности, нетактичного поведения со старшими, самоуправства..." Расшифрованы или не расшифрованы эти нелестные "отдельные случаи", сказать затрудняюсь, но пояснить могу.
Петелин зашел в штабную землянку после четвертого боевого вылета, выполненного в тот день, увидел - сидит на нарах младший сержант Галя Кожевникова, оружейница, шмыгает носом и отворачивается, стараясь скрыть слезы. Галя прибыла в часть за неделю до этого и была назначена оружейницей в звено управления полка. Совсем еще девчушка, хорошенькая, застенчивая, она приглянулась многим. Ничего более существенного сказать о ней Петелин пока не мог. Спросил:
- Ты чего, "щелчок"?
- Так.
- Обидели?
- Пристает...
- Кто?
- Старый этот, лысый... подполковник...
- Ясно. Не плачь. Больше не будет, беру на себя.
Петелин разыскал начальника связи, отозвал за капонир и сказал несколько слов. Каких именно слов, история не сохранила, но механики хорошо запомнили, как выскочил из-за капонира начальник связи - красный и весь в поту, а некоторые, самые дальнозоркие, клянутся, что и с подсвеченным глазом. Кажется, он пожаловался начальнику штаба и грозился написать рапорт, но тот отговорил связиста:
