Джанни Родари - Грамматика фантазии (Введение в искусство придумывания историй)
Матерчатый мишка
(см. главу 31)
Существует немало убедительных объяснений, почему в мире игрушек так много мохнатых и матерчатых мишек, резиновых собак, деревянных лошадок и других животных. Каждая игрушка выполняет свою эмоциональную роль, что уже было проиллюстрировано на примерах. Ребенок, прихвативший с собой в кроватку матерчатого или мохнатого мишку, вправе не знать, зачем он это делает. Мы же более или менее знаем. Ребенок получает от игрушки то тепло и покровительство, которые в данную минуту не могут дать ему самим фактом своего физического присутствия отец и мать. Деревянная лошадка-качалка, возможно, как-то связана с восхищением кавалерией и где-то подспудно, по крайней мере в давние времена, с воспитанием в военном духе. Однако для исчерпывающего объяснения отношений, связывающих ребенка с игрушкой в виде животного, наверное, следовало бы заглянуть еще дальше, в глубь веков. В далекие-далекие времена, когда человек приручил первых животных и когда рядом с жильем семьи или племени появились первые детеныши-щенята, которым так хорошо расти вместе с детьми. Или еще дальше, в глубины тотемизма, когда не только малое дитя, но все охотничье племя имело животного покровителя и благодетеля, которого они провозглашали своим предком и именем которого себя называли.
Первый контакт с животными носил магический характер. Теория о том, что ребенок, развиваясь, возможно, переживает эту стадию, в свое время показалась кое-кому заманчивой, но для нас не совсем убедительной. Однако что-то от тотема есть в игрушечном мохнатом медвежонке; да и край, где обитает медведь, в чем-то мифический, хотя он отнюдь не плод фантазии, а вполне доступная реальность.
Ребенок, став взрослым, забудет своего "медведя для игры". Но не совсем. Добродушное животное продолжает нежиться где-то внутри него, как когда-то в теплой постели, и в один прекрасный день нежданно-негаданно выпрыгнет наружу, для незоркого глаза неузнаваемый...
Так, мы с удивлением обнаружили его в книге В.Гордона Чайлда "Человек создает себя сам" ("L'uomo crea se stesso", Einaudi, Torino, 1952). Автор рассуждает совершенно о другом:
"Какая-то степень абстракции присуща любому языку. После того
как мы изъяли понятие медведя из его родной стихии, из реальной
обстановки, и лишили его многих свойственных ему одному атрибутов,
можно сочетать это понятие с другими, столь же абстрактными, и
придать ему иные атрибуты, даже если такого медведя в такой
обстановке и с такими атрибутами вам видеть никогда не доводилось.
Можно, например, говорить о медведе, обладающем даром слова, или
описать его играющим на музыкальном инструменте. Можно прибегнуть
и к игре словами, она будет содействовать появлению мифов или
магии, но может привести и к изобретению, если то, о чем вы
говорите или думаете, реально осуществимо, поддается опробованию.
Сказка о крылатых людях намного опередила изобретение летательного
аппарата, которое оказалось возможным реализовать на практике..."
Прекрасное высказывание! О важности игры со словами в нем говорится даже больше, чем может показаться на первый взгляд. Не один ли и тот же это человек - тот, первобытный, наделявший даром слова медведя, и малыш, заставляющий своего мишку разговаривать во время игры? Можете побиться об заклад - и не проиграете! - что в детстве Гордон Чайлд любил играть с мохнатым медвежонком и что рукой его, когда он писал эти строки, водило подсознательное воспоминание о нем.
Глагол для игры
(см. главу 33)
"Дети знают кое-что поважнее, чем грамматика", - писал я 28 января 1961 года в статье, опубликованной газетой "Паэзе Сера". Статья была посвящена "несовершенному прошедшему времени", которое они употребляют, "входя в воображаемую роль, вступая в сказку; происходит это на самом пороге, покуда идут последние приготовления к игре". Это "несовершенное прошедшее время", законное дитя формулы "жил-был когда-то", с которой начинаются сказки, в действительности - настоящее время, но особенное, придуманное: это - глагол для игры, с точки зрения грамматики "историческое настоящее время". Однако словари и грамматики этот особый случай употребления "имперфетто" явно игнорируют. Чеппеллини в своем практическом "Грамматическом словаре" перечисляет целых пять случаев употребления "имперфетто", причем пятый случай сформулирован как "наиболее классический, применяемый при описании и в сказках", но насчет применения "имперфетто" в игре - ни слова. Панцини и Вичинелли (см. словарные статьи "parola" (слово) и "vita" (жизнь) чуть не сделали решающий шаг - сказали, что "имперфетто" описывает волнующие моменты реминисценций и поэтических воспоминаний, и подошли к открытию почти вплотную, когда напомнили, что "fabula", откуда произошло слово "favola" (сказка), ведет свое начало от латинского "fari", то есть разговаривать, "сказывать": сказка - это "то, что сказано"... Но дать определение "имперфетто фабулативо" ("имперфетто, употребляемого в сказках") не смогли.
Джакомо Леопарди, у которого на глаголы слух был поистине сказочный, выискал у Петрарки "имперфетто", употребленное вместо условного наклонения прошедшего времени: "Ch'ogni altra sua voglia era a me morte, e a lei infamia rea" (вместо "для меня это было бы смерти подобно" - "для меня это была смерть"); но на употребление глаголов детьми он, видимо, не обращал внимания, даже когда смотрел, как они резвятся и прыгают "на площади гурьбой", и радовался, добрая душа, когда слышал их "радостные вопли". А ведь один из "радостных воплей" вполне мог принадлежать мальчишке, предложившему сыграть в недобрую игру: "Я еще тогда был горбуном, ну, этим, горбатым молодым графом..."
Тодди в своей "Революционной грамматике" создает, будто по заказу, следующий удачнейший образ: "Имперфетто часто употребляется наподобие сценического задника, на фоне которого протекает весь разговор..." Когда ребенок говорит "я был", он и в самом деле как бы навешивает задник, меняет декорации. Но учебники по грамматике ребенка не замечают, они знают одно допекают его в школе.
Истории с математикой
Наряду с "математикой историй" (см. главу 37) существуют также "истории с математикой". Тот, кто читает раздел "Математических игр" Мартина Гарднера в журнале "Шиенце" (итальянском издании "Scientific American"), уже понял, что я имею в виду. "Игры", которые математики придумывают, чтобы осваивать свои территории или открывать новые, часто приобретают характер "fictions" (англ. - вымыслы), от которых до повествовательного жанра - один шаг. Вот, к примеру, игра под названием "Жизнь"; создал ее Джон Нортон Конуэй, математик из Кембриджа ("Шиенце", 1971). Игра заключается в том, чтобы воспроизводить на электронно-счетной машине появление на свет, трансформацию и упадок сообщества живых организмов. По ходу игры конфигурации, которые сначала были асимметричными, имеют тенденцию превращаться в симметричные. Профессор Конуэй дает им такие названия: "улей", "светофор", "пруд", "змея", "баржа", "лодка", "планер", "часы", "жаба"... И уверяет, что на экране электронно-счетной машины они являют собой увлекательнейшее зрелище, наблюдая которое воображение в конечном итоге любуется самим собой и своими построениями.
В защиту "Кота в сапогах"
Относительно ребенка, слушающего сказки (см. главу 38), и предполагаемого содержания этого его "слушания" можно почитать (в "Газете для родителей", XII. 1971) статью Сары Мелаури Черрини о "морали" сказки "Кот в сапогах", где говорится:
"Детские сказки нередко начинаются с того, что кто-нибудь
умирает и оставляет в наследство детям имущество, из коего самый
неприметный предмет обладает волшебными свойствами. Чаще всего
наследники-братья недолюбливают друг друга; самый везучий забирает
все себе, предоставляя остальным устраиваться, кто как может; то
же происходит и в нашей истории: младший брат, самый несчастливый,
остался один с котом и не знает, как прокормиться. По счастью,
кот, сразу назвав мальчика "Хозяином", добровольно идет к нему в
услужение и обещает помощь. Кот - продувная бестия; он знает, что
прежде всего надо позаботиться о внешнем виде; поэтому, выпросив у
хозяина единственный имевшийся у него маренго, покупает себе
красивый костюм, сапоги и шляпу; облачившись во все новое и
запасшись броским подарком, кот отправляется к королю, на которого
у него есть свои виды; итак, малышам преподан проверенный на опыте
урок - что надо сделать, чтобы тебя заметили, чтобы получить
доступ к власть имущим и преуспеть: принарядитесь с расчетом на
то, что предстоит выполнить важную миссию; преподнесите, кому
надо, подарок; того, кто встанет вам поперек дороги, с властным
видом припугните; явитесь не просто так, с улицы, а от имени
важного лица, и перед вами распахнутся все двери..."
Пересказав в таком плане всю сказку, автор заключает:
"Вот какова мораль сей сказки: благодаря хитрости и обману
