Владимир Киселев - Девочка и птицелет
- Так не годится, - сказал Витя, постукивая тросточкой об асфальт. Раз договорились - значит, не опаздывать. Ждем ровно пять минут. Не придут отправимся без них.
- А может быть, у Коли что-нибудь случилось, - сказала я.
- Слушайте загадку, - предложил Сережа. - Девочка стоит вечером под дождем на троллейбусной остановке и ждет троллейбуса. Вдруг к ней подходит некто в сером и говорит: "Я тебе не отец, но ты мне - дочь". Кто это был?
К нам подошел Коля.
- Матя в магазин посылала, - сказал он смущенно. - За капустой. А в овощном только одна продавщица. Вторая - гриппом заболела...
- Кто же это все-таки был? - спросила я у Сережи.
- А ты отгадай.
- Отчим?
- Нет. При чем здесь отчим?
- То была мама этой девочки, - сказал Витя. - Пошли. Больше никого ждать не будем.
Значит, это была мама. Как я сама не догадалась? Но, может, Витя уже слышал эту загадку?
Мы пошли к троллейбусу, и на самой остановке нас догнал Женька Иванов. У него было красное зареванное лицо. Очевидно, "тираны-родители" не пускали его на улицу, а требовали, чтобы он сел за уроки.
Только в троллейбусе я сообразила, что у меня нет ни копейки денег и что мне нечем заплатить за билет. Я спросила у Коли, есть ли у него деньги.
- На билеты есть, - ответил Коля. - Сколько нас?
- Я уже взял билеты! - крикнул нам Витя.
Какая-то молодая женщина с подрисованными к вискам уголками глаз, как это теперь делают, и в шубке из искусственного каракуля сказала смешливому дяденьке, который сидел с ней рядом:
- Посмотри, какая хорошенькая девочка.
Я оглянулась на Лену. Но они смотрели не на нее. Они смотрели на меня. Лена была сзади них, и они ее просто не видели.
Я подумала, что о Лене эта тетя не сказала бы "хорошенькая". Она бы сказала "какая красивая девочка". Но все равно я покраснела, и мне было приятно.
Троллейбусом и трамваем мы приехали на Подол. Витя спросил у какого-то встречного старого дяденьки, который очень кашлял, где находится поликлиника. Дяденька прокашлялся, плюнул на землю и ответил, что это близко.
- Я ведь там был, - сказал Коля.
Я не знаю, как это получилось, но Витя сразу стал у нас всем распоряжаться, хотя убили совсем не его папу. Однако его все слушались, даже Коля и я. Наверное, всегда бывают какие-то люди, которые берут на себя руководство, и если даже они могут распорядиться хуже других, их уже все равно слушают.
Двор поликлиники был окружен очень высокой и очень толстой белой стеной, и Витя сказал, что тут, по-видимому, раньше был монастырь, потому что осталась такая стена и из-за стены была видна церковная колокольня, но без креста.
Во дворе поликлиники был садик, а посредине этого садика стояло странное сооружение - высокий квадратный столб на фигурном пьедестале, а на столбе - квадратные циферблаты. И из каждого циферблата торчала узкая фигурная металлическая дощечка. Это были настоящие солнечные часы, и Витя сказал, что если бы было солнце, то и сейчас по ним можно было узнать время.
- Ну, хватит, - сказал Витя. - Мы сюда не на экскурсию пришли. Мы вас подождем, а вы с Леной найдите эту женщину и выясните, как ее фамилия и как ее зовут.
Мы с Леной пошли в поликлинику. Лена внешне выглядела совсем спокойной, а я очень волновалась. Я боялась, что нас не пустят. То есть, я понимала, что ко мне нельзя придраться, ведь могло случиться так, что я пришла бы сюда за справкой к врачу. Или, скажем, чтобы передать какому-то человеку, который тут работает, письмо от папы. Но это было бы совсем другое дело. А так - мне было очень боязно.
- Снимите пальто, - сказала нам тетенька в несвежем, с желтыми потеками халате. Она стояла возле раздевалки.
Мы разделись, тетенька нам дала номерки. Мы поднялись на второй этаж и вошли в коридор, в котором было много дверей. Перед каждой дверью сидели и стояли люди. Они ждали своей очереди на прием к врачу.
- Скажем, что ищем маму, - почти не разжимая губ, как говорил в таких случаях Коля, когда хотел, чтобы его не услышали, сказала Лена. - Будем заглядывать в каждую дверь. А если ты ее увидишь, так ты мне скажешь, и я останусь у двери... А ты выйдешь к ребятам...
Лена заглянула в дверь, которая была прямо перед нами.
- Мы не к доктору, мы только заглянем, - сказала она женщинам, ждавшим своей очереди. - Мы ищем маму.
В комнате мы увидели почти совсем голую толстую тетеньку и мужчину-врача. Он ее осматривал.
- Что вам тут?.. - закричал он на нас, и мы скорее захлопнули дверь.
- А если тебя спросят, как фамилия твоей мамы? - спросила я Лену.
- Я скажу - Костина. Моя мама в самом деле врач.
- И она тут работает?
- Ну что ты? - удивилась Лена так, как будто все обязаны знать, где работает ее мама. - Она научный сотрудник в институте Богомольца.
Мы обошли весь коридор. Мы не пропустили ни одного кабинета. А в одну дверь мы заглядывали дважды, потому что там было две комнаты. На нас кричали и больные и врачи. И все-таки женщины, которая нам была нужна, мы нигде не увидели.
Мы отдали номерки, надели пальто и вышли на улицу к нашим ребятам.
- Ничего, - сказал Витя. - Может быть, она работает в другом месте. Мы пока не теряли времени напрасно и выяснили, что тут, кроме поликлиники, еще больница и лаборатория. Поэтому есть новый план... Скоро конец рабочего дня. Выход из этого двора только один - через ворота. Мы будем на улице, за воротами. Ты, Коля, стань в парадном, которое против ворот. С тобой пойдет Женька. Дождемся, пока будут выходить врачи и всякие сестры. Если увидишь ее - вышлешь к нам Женьку. Смотри внимательно. А Оля станет за нашими спинами и тоже будет смотреть. Важно ее не пропустить.
Витя сделал своей тросточкой выпад, как шпагой.
Мы ее не пропустили. Эта женщина вышла из ворот, я ее узнала еще до того, как успела рассмотреть, - у меня заколотилось сердце. В руках у нее был чемоданчик. Она села в "Москвич" с красным крестом на дверцах и уехала.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Ее звали Вера. Фамилия - Старостенко. А по отчеству - Петровна. По виду она была молоденькой, но фактически оказалась совсем старой - ей уже было двадцать четыре года. Она работала медсестрой в "неотложной помощи". Это вроде "скорой помощи", но не для серьезных случаев, а когда кто-нибудь руку порежет, или сердце заболит, или в поликлинике уже закончился прием, то обращаются в эту "неотложную помощь".
На работе Старостенко занималась в основном тем, что разговаривала и, судя по выражению их лиц, сплетничала с докторшей, с которой она работала вместе, а кроме того, она делала уколы людям, приходившим на прием.
Витя принес бинокль с просветленной оптикой. Если посмотреть на стекла под углом, то кажется, что они фиолетового цвета. Окна "неотложной помощи" выходили в такой закоулок между забором и домом, и если просто так посмотреть на эти окна, то ничего не было видно - они казались черными. Но в бинокль было совершенно ясно видно все, что происходило внутри. Я никогда не знала, что бинокли обладают таким свойством.
Прежде я видела эту женщину в шапке, и только теперь я заметила, что у Старостенко был такой маленький лоб, что сначала это даже озадачивало волосы росли от самых бровей, но все равно, несмотря на это, она была очень хороша собой.
Если эта Старостенко действительно была шпионкой, то она избрала такую работу, что ее очень трудно разоблачить. Сначала мы пробовали следить за людьми, с которыми она встречалась. Но выяснилось, что это совершенно невозможно, потому что в "неотложную помощь" заходила масса людей, и любой из них мог прийти, как выражался Витя, "на явку". А кроме того, время от времени она то одна, то с врачом уезжала в этом "Москвиче" с красным крестом на вызовы. Попробуй проследить за каждым, с кем она встречалась. Для этого нужно было бы привлечь всю нашу школу.
Кстати, в школе дела у нас обстояли совсем плохо. В первый раз за всю свою жизнь Лена получила двойку. По физике. Елизавета Карловна сказала, чтобы ее мама пришла в школу. Я думала, что Лена будет расстраиваться и плакать, но Витя сказал на переменке, что мы обязаны жертвовать своими личными интересами ради общественных интересов, и Лена с ним полностью согласилась.
На следующем уроке, на алгебре, двойку получил Сережа. Возможно, Климент Ефремович поставил бы ему тройку, если бы не Сережины шуточки.
Сережа решил уравнение, но когда Климент Ефремович спросил у него правило, Сережа стал путаться. Климент Ефремович удивился и сказал, что раз человек умеет пользоваться правилом, то он должен уметь его сформулировать, и что это был очень легкий вопрос.
- Вопрос, может быть, и легкий, - нахально ответил Сережа, - но вот ответ...
В классе раздался нездоровый смех, и Сережа с преувеличенным отчаянием на лице пошел на место.
Правда, на переменке Сережа говорил, что он тоже пожертвовал своими личными интересами ради общественных. Он, конечно, шутил, но и в самом деле то, что Витя назвал нашими "общественными интересами" отнимало очень много времени, и тут уж было не до отметок.
