Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш
– Благодарю вас, сэр, – проговорил я, чувствуя, что должен что-нибудь ответить, – вы очень добры, если хотите помочь мне.
– Помочь тебе? Я хочу сделать тебя счастливым! Сотни уличных мальчиков позавидовали бы тебе! Если ты останешься у меня, через месяц тебе стыдно будет вспоминать о том, как ты неловко устроил сегодня эту штуку! – Он указал рукой на свой карман, в котором все еще лежал украденный мной бумажник.
– Как тебя зовут?
– Джим Смит…
Я боялся назвать свое настоящее имя и хотел сказать то, какое мне дали Моульди и Рипстон, но запнулся на первом слоге.
– Джим Смит? – подхватил мой новый хозяин. – Прекрасно! Ну, скажи-ка по правде, Джим, несмотря на твое счастье, ведь тебе не всегда везло? Один день бывало густо, другой пусто? Не всегда в кармане звенели полукроны, а?
– Да и шиллинги-то не всегда, – ответил я, – где тут! Иногда перепадет много, а иногда и ничего!
– Ну, это известное дело. Слушай же, что я хочу для тебя сделать. Я буду учить тебя нашему искусству, буду кормить тебя вволю, одевать как джентльмена, давать тебе денег на твои удовольствия. Хорошо это?
– Еще бы, даже очень хорошо, – я чувствовал, как мое отвращение к мистеру Гапкинсу исчезает. – А что же я должен делать за все это?
– Ты должен приносить мне все, что тебе удастся добыть.
– Что ж, на это я согласен, – сказал я, едва скрывая свое удовольствие и боясь только, как бы он не передумал.
– Отлично, это одна сторона дела, а вот другая. Ты слышал, что говорила про тебя миссис Гапкинс, когда мы входили?
– Что я проживу не дольше прежнего жильца?
– Да. Видишь ли, этот прежний жилец был постарше тебя годами двумя, удивительно ловкий мальчик! Он прожил у меня всего девять недель. Теперь он засажен в тюрьму на три месяца. Как тебе кажется, хорошо ему там?
– Что же хорошего сидеть в тюрьме! А за что он туда попал?
– А за то, что он был обманщиком и хотел надуть меня! У меня не уживаются те мальчики, которые вздумают провести меня. К тем, кто ведет себя со мной честно, я добрее отца родного. Случись с таким мальчиком какая беда, я ничего не пожалею, выручу его. Зато уж если кто вздумает обманывать меня, для того я злейший враг. Не попадет он в тюрьму сам по себе – я постараюсь упрятать его. Понимаешь?
– Еще бы, это все очень понятно.
– Ну и прекрасно. Теперь нам пока не о чем больше говорить. Если хочешь, можешь идти гулять или сходить в театр. Есть у тебя деньги?
– У меня есть четыре пенса, сэр.
– У меня тоже завалялась кое-какая мелочь. Вот тебе три шиллинга и шесть пенсов. Мы не будем слишком роскошничать, пока не увидим, как пойдут у нас дела. Прощай. Приходи не позже одиннадцати часов.
Глава XXVII. Я встречаю старого товарища
Мистер Гапкинс запер за мной дверь своего дома и предоставил мне полную свободу. Я мог идти, куда захочу.
Никогда в жизни не чувствовал я себя в таком странном положении. Что за человек был этот Гапкинс? Он, конечно, не шутил, иначе он не показал бы мне свою квартиру, не дал бы мне денег, не стал бы откровенничать со мной. Он будет кормить, одевать меня, давать мне денег на мои удовольствия – и все за что? За то, чтобы я продолжал заниматься тем, чем занимался уже два месяца, и заниматься гораздо спокойнее прежнего, так как в случае какой-нибудь неудачи он обещал выручить меня. Условие это, конечно, было со всех сторон выгодно для меня. Я буду жить у него, пока мне будет хорошо, а чуть замечу, что он относится ко мне дурно, я брошу его и убегу.
Что за удивительный дурак этот мистер Гапкинс? Я чуть не расхохотался на улице, думая о глупой нерасчетливости моего нового хозяина. Однако куда же мне идти? Он сказал: в театр. Отлично, пойду в Шордичский театр, где я так часто бывал с моими добрыми товарищами, и возьму себе место в ложе, мне теперь скупиться нечего! Я купил себе пару сосисок, пять апельсинов, выпил кружку пива и направился к театру, у входа в который уже толпился народ. Я узнал, что в этот день шла новая пьеса, был бенефис любимого публикой актера, и оттого собралось так много зрителей. Я попал в самую середину толпы, меня тискали и толкали со всех сторон, и особенно один мальчик работал локтями так усердно, что совсем придавил мой карман с сосисками. Я слегка толкнул его и попросил не давить мои сосиски.
– Важная штука твои сосиски, – ответил он. – Чего ты их не съел дома?
Он стоял впереди меня и, говоря эти слова, не повернул ко мне головы, но я тотчас узнал его по голосу.
– Рипстон, неужели это ты? – воскликнул я.
– Смитфилд! Господи! Вот так встреча! – закричал мой старый товарищ и, не обращая внимания на неудовольствие соседей, повернулся ко мне и протянул руку.
Это движение оттеснило нас от дверей театра, нас затискали и затолкали так, что мы постарались скорее выбраться из толпы и при свете большой лампы, висевшей у подъезда, осмотрели друг друга.
– Вот чудесная встреча! – Рипстон от восторга чуть не задушил меня в своих объятиях. – Я-то думал, что ты уж давным-давно умер, а вместо того ты вырос на полголовы, да каким франтом стал. Тебе, должно быть, сильно повезло с тех пор, как мы вместе жили под Арками, а?
Я далеко не был франтом, но одежда моя была прилична и могла показаться роскошной в сравнении с той, которую я носил, когда заболел горячкой. Но Рипстона, конечно, никто не назвал бы франтом. Его куртка и панталоны были из одинаковой материи и страшно перепачканы. Лицо его также далеко не отличалось чистотой. Но особенно удивили меня его руки. Они были грязны, как всегда, но, кроме того, покрыты мозолями, каких я никогда прежде не видел на них; и когда эти мозолистые руки обвились вокруг воротника моей щеголеватой черной курточки, я почувствовал какое-то страшное волнение.
– Ты чего, Смит? – удивился Рипстон, замечая мое смущение. – Разве ты не рад, что встретился со мной? А, понимаю! – воскликнул он, пристально поглядев на меня несколько секунд. – Ты, верно, сделался честным, Смит, и не хочешь знаться со мной? Ты ведь не знаешь, и я переменился.
Это объяснение не только не успокоило меня, а, напротив, заставило пожалеть, что я встретил старого товарища.
– То есть как это переменился? В чем переменился, Рипстон? – спросил я.
– Да в том, что я уже не по-старому добываю деньги, я теперь живу мальчиком у одного зеленщика, вожу ему уголь, картофель и все такое. Место хорошее, я получаю восемнадцать пенсов в неделю, кроме пищи и квартиры. Я уж семь месяцев живу у него.
– А что Моульди? – я надеялся, что, может, хоть Моульди сделался настоящим мошенником.
– Моульди умер, – коротко ответил Рипстон.
– Умер?
– Да, он умер после Рождества. Пойдем скорее в театр, а то мы не найдем места на галерке.
Я объявил, что иду в ложу и уговорил Рипстона пойти со мной, сказав, что могу заплатить за его место, так как у меня в кармане больше шиллинга. Мне стыдно было признаться, что у меня было даже около трех шиллингов.
– Ишь ты, какой богач! – заметил Рипстон. – У тебя место, должно быть, получше моего. Ты, верно, служишь в каком-нибудь магазине мануфактурных товаров?
– Так и есть, ты верно угадал, – ответил я, радуясь тому, что он придумал мне занятие.
– И ты, должно быть, долго копил денежки, а сегодня вздумал задать себе пир? – спросил Рипстон.
– Ты всегда ловко угадывал, – сказал я, избегая прямого ответа. – Однако пойдем, а то и в ложах не будет места.
Мы уселись очень удобно в ложе, где кроме нас было всего три человека. Я угостил Рипстона сосисками и апельсинами и, пока он ел, расспросил его про Моульди.
– Да с ним случилось несчастье, он свалился с крыши того сарая, что был на берегу реки, помнишь?
– Помню, как же.
– Ну вот, ты помнишь также, – продолжал Рипстон, наклоняясь ко мне и говоря почти шепотом, – что наши дела шли очень плохо, когда ты заболел горячкой. После тебя они пошли еще хуже. Тот фургон, в котором мы ночевали, перестал приезжать под Арки, а в другие телеги нас не пускали, все боялись, что мы от тебя заразились горячкой. Нам пришлось спать на голых камнях. На улице нам также не везло. Разносчики и торговцы гоняли нас, полицейские следили за нами, работы никакой не было, а стащить что-нибудь, знаешь, по-старому, и не думай. А тут еще завернула непогода, да такая, что просто беда!
Рипстон помолчал немного, потом продолжил рассказ:
– Уж не знаю, как мы прожили два месяца до Рождества. К празднику всякий, известно, ждет себе чего-нибудь получше, а нам и ждать-то было нечего. Моульди совсем приуныл, отморозил себе руки и ноги, сидит да стонет, просто всю душу вытянул. А в Дельфах-то Рождество справляют весело. Всякий дает сколько-нибудь денег, устраивают складчину, разводят огонь, пьют что-нибудь горяченькое, курят и поют песни. Прошедший год мы тоже давали денег в складчину, а нынче ничего не могли дать, вот мы и сидели себе голодные да холодные в темном уголку, пока другие там угощались да пировали.
Я слушал бывшего приятеля затаив дыхание.
