Гавриил Левинзон - Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
- Вот видишь, как мальчик читает, а тебя книжку не заставишь взять.
Кончилось тем, что она своего сына отлупила за то, что он целый день без дела слоняется.
У нас большущая библиотека. Дед может достать любую книгу, хоть Жорж Санд, хоть "Библиотеку приключений". Раньше папа ему записывал, в каких еще книгах дом нуждается. Но однажды он взглянул на наши книги и сказал:
- Мне этого не прочесть за всю мою жизнь.
После этого он перестал просить деда доставать книги. Мне он частенько говорит:
- Почему ты так мало читаешь? Если б в твоем возрасте у меня было столько книг!
Я отвечаю, что люблю только английские книги: "Остров сокровищ", "Лунный камень", "Собаку Баскервиллей". Но и английские книги я читаю лишь иногда, когда с телефонщиками рассорюсь. В остальное время мне хватает своих историй - про Дербервиля. Если бы все эти истории записать, то получилась бы книга потолще "Лунного камня".
Я кончил читать статью и записал в дербервилевский блокнот два интересных слова: "квазитеория" и "квинтэссенция". Может быть, Света Подлубная тоже интересуется этими вещами, тогда хороший разговор получится. Но только вряд ли: она специалист по журналу "Наука и жизнь".
Чтобы жители дома не подумали, что я не такой уж хороший читатель, я решил прочесть еще что-нибудь. Выбрал книжку без обложки, перелистал и наткнулся на того самого "Ревизора", которого мы ставили. Я стал искать в этой книжке рассказ от первого лица: когда человек сам о себе рассказывает, то, по крайней мере, знаешь, что он жив останется. От первого лица нашлась одна история, но она была о сумасшедшем. Я не чокнутый, чтоб такое читать. Я решил прочесть историю с непонятным названием "Вий".
Сразу же стало ясно, что добром здесь не кончится. Хоть писатель и шутил, но чувствовалось: что-то он приготовил. Мне понравилось, как бурсак рыбу стащил, а когда ведьма уселась на него верхом, вот тут уж я решил быть начеку, а то еще, чего доброго, и со мной то же самое случится. Мне, правда, не очень понравилось, как бурсак себя вел после того, как ведьма превратилась в красивую девушку. Тут, по-моему, он должен был удивиться, помириться с ней, влюбиться в нее и уговорить перестать заниматься колдовством. Но он этого не сделал и поплатился. Никогда еще мне так славно не читалось, я только вздрагивал, когда мне казалось, что ко мне подкрадывается нечистая сила. Человек, которого наказала мама, бросал в меня с балкона огрызками яблок - я не обращал внимания. Страшно окончилась эта история! И зачем он поднял глаза? Ведь его же кто-то предупредил: "Не смотри!" Надо было послушаться. Бестолковый. Одно утешение: все эти ведьмы и колдуны тоже погибли.
Во дворе появилась дворничиха и стала меня просить, чтобы я унес все эти книжки и журналы, раз они мне так понравились. Я взял стопочку "Вопросов философии", перетянутую шпагатом, и свою любимую книжку.
- Остальное, - сказал я, - потом заберу.
Я надул дворничиху. Да и неизвестно было, дворничиха ли она. Может, тоже ведьма. Хотел бы я знать, зачем ей метла понадобилась? Я обошел ее стороной, чтоб она не могла вскочить на меня верхом. Уже темнеть начало, и ей вполне могло прийти такое в голову.
На улице мне встретился парень, очень похожий на того бурсака, который так глупо погиб. Старинная церквушка, мимо которой я хожу каждый день, оказалась той самой - это в ней все случилось, поэтому там и устроили овощную базу. Я понял, что по улице надо ходить с оглядкой и не встревать в разговоры. Я еще раз пожалел, что атеистическое воспитание в нашей школе поставлено скверно: стоит человеку прочесть хорошую историю и он уже во власти суеверий.
Я позвонил Свете Подлубной. Мне было трудно объяснить, чего это вдруг мне вздумалось с ней встретиться. Я повторял:
- Нужно поговорить, понимаешь?
- О чем?
- Увидишь, - сказал я. - Об интересном.
- Ладно, - сказала она, - раз ты так хочешь. Только смотри не затевай ничего такого... Я ведь тебя знаю, Быстроглазый.
Она расхохоталась, когда увидела меня с моей любимой книжкой и стопкой журналов.
- Что это значит? - спросила она. - Ты очень странный последнее время.
Я объяснил:
- Вот шел и увидел: хорошая литература валяется.
- Все равно странно. Предупреждаю: если ты опять начнешь по-английски, я уйду.
- Да нет, - сказал я. - Просто поговорим об интересном.
Я повел ее в скверик, что возле той самой церквушки, в которой нечистая сила погубила бурсака.
- Какая все же интересная литература у нас валяется, - сказал я и стал рассказывать об апологете капитала, который решил философией заниматься, но не шиша в ней не смыслит.
Света очень заинтересовалась, спросила, где этот апологет живет.
- Может быть, все-таки его нужно подучить, - сказала она. - Нельзя же сразу на общественно полезные работы только из-за того, что он апологет.
Я согласился. Когда человек доброе говорит, с ним приятно соглашаться. Я рассказал, какая история приключилась с бурсаком, сказал, что мне жаль было ведьму, когда она превратилась в красивую девушку. Света поняла, что я тоже в доброте разбираюсь.
- Ты правильно рассуждаешь, - сказала она.
Я подумал: "Пора проверять" - и приступил. Все получилось замечательно: она входила в наш дом, как входит мама - расстегивая пальто на ходу и улыбаясь; она почесывала нос, за который я ее когда-то дернул давно, когда мы были еще детьми. Я присмотрелся к квартире: наша.
- Что ты так на меня смотришь? - спросила Света.
Передо мной сидел родной человек. Я в этом не сомневался. Это такая редкость: родные люди на улице не валяются. Родного человека надо хватать и тащить в дом. Лучше бы прямо сейчас. Но ведь она еще не понимает, что будет моей женой.
- Да что ты так на меня смотришь? Перестань!
- Хорошо, - сказал я. - Я не смотрю, я задумался. Вот я записал интересные слова - "квазитеория" и "квинтэссенция". Ты что-нибудь в этом смыслишь? Давай поговорим.
Но она в этом не разбиралась. Она сказала:
- О пульсарах - пожалуйста. Или, если хочешь, о загрязнении атмосферы.
- Ладно, - сказал я. - Начинай.
- Нет, ты начинай. И не смотри на меня так. Ты что, загипнотизировать меня хочешь? Имей в виду: я еще не совсем тебе доверяю.
- В сущности, - начал я, - если вдуматься, в смерти нет ничего трагического...
Я и сам не понял, как это получилось. Все дело, наверно, в том, что мне припомнилась замечательная тема из второй части концерта Сен-Санса. И я пересказал ей наш разговор с Сен-Сансом, который мы вели, когда я в последний раз навестил Геннадия Матвеевича: откуда-то травка взялась, голубое небо и две тучки. Тучки я припомнил - это были те самые, которые украшали небо в филателистический праздник, - опять их начало размывать, сквозь них просвечивала синева, и очень жаль, сказал я, что они скоро исчезнут, потому что, хотя и другие тучки появятся, но таких уже не будет. Удивительно грустно выходит: были тучки - и нет, но тогда откуда же берется радость?
Теперь уже она смотрела на меня не отрываясь.
- Быстроглазый, - сказала она. - Ты совсем не такой, как я думала. Ты так хорошо в музыке разбираешься.
- Пустяки, - сказал я, - два года занимался с учителем. И потом, дома у нас регулярно концерты. Но главное, мы с Геннадием Матвеевичем два раза в месяц прослушиваем что-нибудь новое и обсуждаем. Этот человек ко мне очень привязан.
Я решил, что не лишним будет при случае показать Свете паркеровскую ручку и объяснить, как она мне досталась. Я сказал:
- Теперь уж ты на меня смотришь.
- Быстроглазый, - сказала Света, - а ну-ка признавайся! Ты прикидывался пронырой, да? Разыгрывал всех? Я же знаю, ты любишь такие шутки. Я поняла это: мне один человек много интересного о тебе рассказал.
Я бы мог ответить: "Разыгрывал", но мне не хотелось врать. Я знаю правило: родному человеку не врут. Но не мог же я ей сказать, что сам не понимаю, что со мной. Только догадываюсь: что-то во мне переменилось, самому удивительно и страшновато. Света сама догадалась.
- Нет, - сказала она. - Этого не может быть. Просто тебе надоело быть несерьезным. Такое случается. То же самое произошло с принцем Генри. Ты читал Шекспира? Ему надоело быть несерьезным - я так радовалась за этого человека! - Она поежилась.
Я снял пиджак и накинул ей на плечи: пора было начинать заботиться о родном человеке. Я проводил ее до самого парадного. Мне подумалось, когда мы прощались, что нужно бы ее чмокнуть в щеку, а то прощаемся, как чужие. Но я удержался, и, по-моему, правильно поступил: она же еще ничего не понимает - начнет нервничать, а это ни к чему. Я просто пожал ей руку и ушел.
Вечер стоял по-настоящему осенний, темень сливалась вверху с беззвездным небом, фонари светили как будто только для себя, не позволяя теплому и светлому растекаться, прохожие выныривали и погружались, и приглушенно доносилось из какого-то окна музыкальное размышление на четырех инструментах о том, что радость обманчива, но и горести тоже недолговечны. Я не знал, кто это со мной заговорил - Шуберт ли, Сен-Санс? Я поддакивал, кивая головой, хотя и недоумевал: что за разговор такой? Странно. Самое время было исполнить мне песенку: "Видно, я любимую нашел..."
