Василий Смирнов - Открытие мира
Размашисто наполняет отец рюмки. На столах по клеенке протянулись болотца и лужицы. Гости пьют, не дожидаясь приглашения, чокаясь промеж собой, отдуваются и закусывают. Дядя Прохор, подняв к носу вилку, на которой еле держится картошина, мрачно рассуждает сам с собой:
- Я молчу... слова не скажу... А корову, брат, не минешь продавать. Останную, да-а!
В избе жарко и душно, хотя давно распахнуты окна и двери. Мухи стаями влетают с улицы, кружатся над потными головами гостей, ползают по еде и назойливо липнут к сахарницам.
- Окаянные... чтоб вам сдохнуть! - говорит мать, фартуком сгоняя мух. - Нигде от вас спасу нет!
И, как мухи, жужжат за столом охмелевшие гости:
- На рука-ах носил... Уж так жи-или, господи!
- Кабы, говорю, земли поболе, лошадушку... Да я лучше твово схозяйствую, живоглот!
- И прикатил он пешедралом. Хо-хо!.. В лаптях, пиджачишко дыра на дыре, рубашонка вшивая... Вот те и Питер!
- Хозяйка... какая она хозяйка, без году неделя! Умирать буду - не отдам. Пелагеюшке откажу... новехонький дипломат.
- И не потчуй, по горлышко сыта. Уж так сыта, так сыта... Ну!
- ...Молчу. А на корову не накосить. Убей - не накосить!
Теперь гости проговорят до обеда. И все про одно и то же. Мало интереса слушать. Без убытка можно за дела приниматься.
Шурка кивает Яшке на дверь. Тот согласно подмигивает, через силу одолевая ломоть пирога. Они ждут еще немного, залезая потихоньку в сахарницы, потом разом ныряют под стол и ползком пробираются между ногами гостей. В сенях с облегчением разуваются и прячут обувь в укромном местечке, за ларем.
Глава XXII
РЕБЯЧЬЕ ЦАРСТВО
Вооруженные пугачом и запасом сластей, появляются Шурка и Яшка на улице. Путь их лежит на гумно, к риге.
От дома ребята отходят степенно, держась за руки и часто оглядываясь. Но, завернув за угол, вдруг, точно сорвавшись с привязи, летят с гиком и свистом наперегонки, кувыркаются через голову, дают подзатыльники чьей-то чужой, подвернувшейся под руку девчонке и убегают от ее плача так, что ветер в ушах свистит.
- Уж я ел, ел... думал, не наемся, - признается довольный Яшка, хрустя конфеткой и поглаживая живот. - Две середки пирога съел, а твоя мамка знай подкладывает... Видал, как я вино пробовал?
- И я пробовал, - говорит Шурка. - Го-орькое, тьфу! И зачем его пьют?
- Не знаю. По мне, клюквельный квас лучше. Отхватим на гулянье по стакашку?.. А знаешь, хорошо, кабы тифинская каждый день была. Эге?
- Эге. В обед сладкого супа до отвала наедимся.
- С черносливинками?
- Ясное дело. Это тебе не кутья горбуши Аграфены. Мамка без обмана варит сладкий суп.
Все это так приятно - не передашь. Оба друга от полноты счастья горланят напропалую, бредя гуменником.
В тени сараев влажная земля холодит босые ноги. А воздух насыщен теплом, гомоном пчел и чем-то медовым. Каждая травинка цветет и пахнет по-своему. На изгороди трещат длиннохвостые сороки-белобоки. Червяк-землемер, изгибаясь зеленым крючком, трудолюбиво меряет листок щавеля. Кот Васька, распушив хвост, крадется к амбару за добычей. Стекляшка валяется на пригорке, и солнышко играет с ней, пуская по траве зайчиков. В крапиву скачет толстобрюхая квакуша, вспугнутая Шуркой из-под лопуха. Вот завязла нога в кротовой норке. Скорей вытащить ногу, а то еще укусит слепая зверюга!.. А кто там ползет по коровьей лепешке? Ого, да это жук-рогач!
И точно за тридевять земель отсюда - дом, гости, праздник... Да и есть ли где дом? Может, и нет никакого дома, и гостей нет, и тихвинской ничего нет на свете, кроме вот этой высоченной, как лес, травы, горько-сладкого, дурманящего запаха и синего жука-рогача... Полно, да жук ли это? Не Кощей ли Бессмертный, оборотясь в рогача, подкрадывается к Шурке и Яшке и исподтишка злорадно усмехается, готовясь сцапать, утащить в свое логовище и высосать кровь?
Холодок подирает Шурку между лопатками. И потому, что ему страшно, он, делая над собой усилие, опускается на корточки перед жуком.
- Думаешь, слабо руками взять? - спрашивает он сдавленным голосом. И сам ужасается тому, что сказал.
- Слабо, - равнодушно отвечает ничего не подозревающий Яшка.
На всякий случай зажмурившись, Шурка хватает жука. И ждет: что будет?
Жук царапает ладонь колючими лапками. Щекотно. Взвизгивая, Шурка невольно раскрывает глаза и, осмелев, перекидывает жука, как обжигающий уголек, с ладони на ладонь, потом медленно обрывает ему лапку за лапкой и, наконец, рога, похожие на крошечный ухват.
С жестоким любопытством наблюдают друзья за жуком.
- Как думаешь, Яшка, ему больно?
- Знамо, больно.
- А почему он не кричит?
В самом деле, почему жук не кричит, если ему больно? Яшка Петух задумчиво лезет пальцем в веснушчатый нос.
- Эх ты, простофиля! - говорит он, встряхнув волосами. - Да у него голоса нет. Ему кричать нечем.
- А как же рогачи между собой разговаривают?
Яшка молчит.
- Наверное, лапками, правда? Вроде немых, которые на пальцах показывают, - предполагает Шурка. - Или усиками. Тараканы завсегда усиками переговариваются, я видел... Давай играть в охотников? Будто мы в лесу, и будто тут зайцев видимо-невидимо, и будто ты - собака, а я - охотник. Ладно?
- Нет, я будто охотник, а ты - собака, - поправляет Яшка.
- Ишь ловкий! А пугач чей? Ну ладно, давай напеременки: сперва охотник я, потом ты...
Однако охоте не суждено состояться. За амбаром они встречают ораву галдящих приятелей. Случилось что-то необычайное. Ребята орут как оглашенные, навалились грудой, толкаются и лупят по траве палками.
- Вот она!
- Бе-ей!
- А-а, проклятая!
- Что стряслось, братцы? - спрашивает, подбегая, Яшка.
Ребята не отвечают. Впрочем, этого и не требуется. Продравшись через толпу, Шурка и Яшка отлично видят сами: по примятой траве золотым браслетом вьется медянка. Чей-то смелый, ловкий удар оторвал ей напрочь голову. И теперь ребятня наперебой молотит по безголовому туловищу. От медянки отскакивают шевелящиеся куски, свертываются в кольца.
Раздобыв палки, друзья присоединяются к побоищу. Скоро общими стараниями враг уничтожен. Усталые, возбужденные, ребята окружают разорванную на куски медянку, любуясь делом своих рук.
- Мы играли в коронушки. Полез я в пучки прятаться, а она там. Чуть не ужалила! - рассказывает Колька Сморчок, тяжело дыша и счастливо скосив глаза. - Ка-ак свернется клубком - и на меня! А я ка-ак двину палкой...
- Тебе сорок грехов на том свете отпустится, - уверенно кивает Шурка. - Ну, везет... А ужалила бы - к вечеру поминай как звали.
- Брехня! Медянка и не змея вовсе - ящерица, только без ног, небрежно говорит всезнающий Ванька Шулепов. Он учится второй год в школе и важничает перед ребятами. - Она не жалится, медянка.
- Трепли-ись! А почему Федор Боровой в одночасье помер?
- Приспичило ему, и помер. Много вы понимаете! - хорохорится Ванька. - У него чахотка была.
- Как же, чахотка!.. Чахотка, когда кровью кашляют. А дедко и не кашлял вовсе, я помню, - решительно утверждает Яшка. - Дело было так, ребята... Он из лесу с грибами пришел и кричит: "Экое мне счастье привалило - золотую цепочку от часов нашел. Корову куплю". Полез в карман, а это - медянка. Типнула она дедка в мизинец... И типнула-то самую крошку, словно уколола булавкой. А чуть солнышко закатилось, он и преставился, дедко-то. Вот она какая цепочка от часов... Она махонькая, медянка, а кусачей ее на свете не найдешь, такая подлая.
Приступ страха охватывает ребятню. Потихоньку все отодвигаются от медянки. Даже Ванька Шулепов, храбрец, пятится в лопухи, будто за надобностью.
Шурка издали, осторожно ворошит палкой страшные клочья.
- Теперь не оживет, - заключает он громко, ободряя себя и друзей.
- Да-а... поди-ка! Она срастается, - говорит Яшка.
- Ври!
- Вот провалиться мне... - крестится Петух торопливо. - Прошлый год мы с батей ворочали клевер в Барском поле, а она и ползет... Граблями ее батя убил, на мелкие кусочки изорвал. Утром пришли клевер огребать, глядим - ого-го! Ее и в помине нет.
Ванька, вылезая из лопухов, фыркает.
- Невидаль какая! Вороны утащили. Вороны завсегда колелых змей жрут. Нам учитель в школе говорил... А то есть еще в жарких странах такая птица - секлетарь, так она живых змей глотает, честное слово.
Никто не хочет верить простому объяснению Ваньки Шулепова. Нет, не могли вороны сожрать змею. Если бы они сожрали, тут же бы подохли. Конечно, медянка, как всегда, срослась и уползла. Вот и эти хрупкие колечки соединятся, и оторванная голова к ним прирастет, как только уйдут ребята. И будет золотая ядовитая цепочка жалить людей насмерть.
- Закопать ее... в разных местах. Тогда не срастется, - предлагает Шурка.
И медянке устраивают похороны.
У амбара, в сырой земле, роют ножами глубокую нору и прячут туда блестящий, свернутый трубкой хвост медянки. Вторую нору делают за рекой, на луговине, третью - на шоссейке, четвертую - под кочкой, у изгороди, за околицей. А размозженную голову медянки с великими предосторожностями относят еще дальше, к Косому мостику, и хоронят в канаве, придавив землю здоровенным булыжником. Пусть теперь попробует срастись! Добрая верста отделяет хвост от головы... Неужели и это медянке нипочем?
