Лев Кассиль - Ход белой королевы
Наташа радостно смеялась:
- Ну, ругайте, ругайте еще!
Чудинов опустился на скамью, осторожно потянул Наташу за руку, заставляя присесть рядом.
- Попробуйте только не показать время лучше всех! - Он стал очень серьезным.- Только это нелегко будет, Наташенька, предупреждаю. Шансы у всех равные.
Наташа решительно замотала головой:
- Нет, у меня больше.
Чудинов никогда не видел еще ее такой.
- Это почему же вы так думаете?
- Потому, что за меня - вы,- произнесла она, глядя ему прямо в глаза, остановилась, словно у нее перехватило дыхание, и резко встала, глядя в другую сторону.
Чудинов посмотрел на нее с благодарностью, взял ее руку в вязаной варежке, легонько пожал.
- Наконец-то вошел в доверие у семьи Скуратовых! - пошутил он.- Вот, кстати, и отец меня просил передать вам фамильную.- Он стал вытаскивать из карманов баночки, врученные ему Никитой Евграфовичем.
С этого дня город жил только одним - спартакиадой. Спорт подчинил все своим законам и обычаям. Болельщики, едва закончив работу на руднике, обогатительной фабрике и в учреждениях, мчались на стадион. Уже была разыграна гонка для лыжников-мужчин на дистанции 30 и 50 километров, эстафета "четыре по десять". Хорошее время показали лыжницы "Маяка" на эстафете "три по пять". Наташа шла на втором этапе и обошла лыжницу "Радуги", чем выровняла положение своей команды, а Алиса Бабурина, шедшая на последнем этапе, вырвалась вперед и принесла победу "Маяку".
Оторвавшись далеко от других команд, впереди всех по числу завоеванных очков шли коллективы "Радуги" и "Маяка". Теперь было уже ясно, что именно единоборство этих двух исконных соперников и решит судьбу зимнего кубка. Из-за неудачи гонщиков "Маяка" в мужской эстафете "Маяк" чуточку поотстал, и к последнему, решающему дню "Радуга" имела несколько очков форы, то есть опережала конкурентов. Все должна была решить теперь гонка лыжниц на десять километров. В канун финальной гонки в клубе обогатительной фабрики был устроен вечер встречи приезжих физкультурников с местными.
Наташа сидела вместе с Машей Богдановой в зале.
Один за другим на трибуну поднимались конькобежцы, лыжники, хоккеисты. В зале синели "юпитеры", осветительные приборы. Шла киносъемка.
Выступали многие хорошо уже известные Наташе по газетам спортсмены. При объявлении их имен фоторепортеры вскакивали с мест, лезли на стулья, мальчишки-осветители хватались за "юпитеры", нацеливали их на трибуну, и оратор в самом прямом смысле купался в лучах собственной славы и был ослеплен ею. При объявлении других имен свет приборов разом бесцеремонно выключали и выступавший, угасая, погружался во тьму неизвестности.
Когда председательствующий Ворохтин своим раскатистым басом объявил, что выступает чемпионка СССР Алиса Бабурина, все лучи "юпитеров" повернулись на трибуну. В зале зажурчал съемочный аппарат, и Наташа, спохватившись, должна была присоединить свои аплодисменты к общей овации. Может быть, впервые почувствовала она легкую и ревнивую зависть к славе этой изящной и немножко высокомерной москвички.
Но еще громче и дружнее аплодировал зал, когда Ворохтин дал слово Чудинову. Наташа могла сейчас еще раз убедиться, каким непреходящим уважением пользовался ее тренер среди спортсменов всей страны. Все вскочили аплодируя, все улыбались восторженно и почтительно, и Чудинов не сразу смог начать речь. Он стоял на трибуне, слегка щурясь под лучами прожекторов, которые безжалостно высвечивали и шрам, уходивший на виске под волосы, и сединки, кое-где уже проступившие. Маша Богданова аплодировала громче всех, так, что даже пришлось Наташе взять ее в конце концов за руку и усадить. Но Наташе и самой было несказанно радостно, что все так приветствуют человека, который сейчас ведет ее уверенно к самому трудному испытанию. С гордостью оглядывала она сидевших в зале других лыжниц, слыша, как Чудинов приветствовал приезжих - теперь уже от имени зимогорских физкультурников.
После торжественной части были танцы. Здесь Тюль-кин тотчас же подкатился к Наташе:
- Разрешите вальс-бостон?
- Нет, я уже обещала Степану Михайловичу,- ответила Наташа, поискав глазами в толпе Чудинова.
Тот, услышав, пожал удивленно плечами, но, догадавшись, подошел и, как заправский танцор, обнял Наташу за талию, шепнув при этом:
- Слушайте, какой я танцор! Вы же знаете прекрасно?
- Ничего, ничего,- шепнула ему Наташа.- Лучше все-таки вы, чем этот Фитюлькин. Ужас, как надоел!
- Из двух зол, вероятно, я не худшее, это правильно,- смиренно согласился тренер.
Они кружились среди танцующих, а Тюлькин ходил в некотором отдалении по кругу, терпеливо выжидая. Физиономия его то и дело появлялась либо за колоннами, либо из-за плеч танцующих.
- А Тюлькин-то, смотрите, сопровождает нас, как луна в лесу,- заметил Чудинов. Потом он вдруг поглядел на часы, присвистнул: - Хватит, Наташенька, отправляйтесь домой. Завтра ведь такой день! Я вам дал нарочно передохнуть, но сейчас уже время.
- Ну, хоть еще один танец! - жалобно взмолилась Наташа.
Чудинов был неумолим:
- Довольно, вам пора спать. Вы что, забыли, какой день вас ждет завтра?
Наташа заупрямилась:
- А вы чем-нибудь еще интересуетесь в жизни, кроме лыж?
- В настоящее время ничем. Всем другим начну, может быть, интересоваться после спартакиады. Ну-ка, живенько, марш!
Он повел было ее под руку к выходу, но Наташа высвободилась и одна вышла из зала. Чудинов минуту следил за ней, потом мрачно вздохнул. К нему подошел Ворохтин:
- Что вздыхаешь, товарищ Чудинов?
- Да вот девушку опять обидел. Ей танцевать хочется, а я ее спать отправляю. Режим.
- А как считаешь - завтра?..
- Считать нам нечего,- отвечал Чудинов,- за нас секундомер посчитает.- И он зашагал к выходу.
Вечер был чудесный, хотя мороз с каждой минутой становился крепче. Даже дышать было уже нелегко. Ледяной воздух тысячами мельчайших иголочек колол ноздри, как сельтерская.
Провожая Наташу, Чудинов поднялся с ней на холм, под которым начинался парк с дорожками, превращенными в каток.
Здесь они остановились. Залитая лунным светом снежная равнина простиралась внизу под холмом, уходила к бледно высвеченным склонам далеких гор. Над стеной из елей стояли в небе редкие облачка, отороченные серебряной каймой. Слева подрагивали в морозной тьме огни города, и казалось, что они, мерцая, похрустывают от мороза. Иногда ветер доносил снизу, из парка, музыку. Чудинов и Наташа стояли рядом, невольно отдаваясь покою морозной ночи, вслушиваясь в него.
- Вечер сегодня какой дивный! Правда? - мечтательно проговорила Наташа.
- Да, хорошо. Чертовски хорошо!
Чудинов расправил плечи, глубоко вдохнул нестерпимо ледяной воздух, потом осторожно коснулся локтя Наташи, приглашая идти дальше.
Наташа попросила:
- Постоим еще немножко... Как музыка хорошо здесь слышна!
Оба прислушались. Далекий вальс то доплывал до них, то замирал.
- Тишина, - сказал Чудинов, - кругом тишина. И даль такая, словно сам плывешь со звездами из края в край Вселенной.
Луна, высвободившись из проплывавшего облака, серебряным светом своим коснулась лица Наташи. Девушка была очень хороша в эту минуту. Чудинов откровенно залюбовался ею. Вот она медленно повернула к нему свое лицо, которое, казалось, само светилось в полумраке, потянулась навстречу ему, полная открытой доверчивой прелести, и Чудинов невольно подался навстречу, но сдержался и даже отпрянул слегка, Наташа смотрела на него, чего-то ожидая.
- Волнуетесь? - спросил Чудинов.
- Нет.- Она тряхнула упрямо закинутой головой.
- Очень плохо. Надо волноваться.
- Ну, волнуюсь, волнуюсь. Успокойтесь.
- А мне чего успокаиваться? Я не волнуюсь. Наташа повела плечом.
- Ну да, конечно, вам все равно. Лишь бы кубок "Маяку" достался.
- "Волнуюсь, волнуюсь. Успокойтесь",- передразнил ее Чудинов.
Когда они подошли к интернату, какая-то темная фигура то расхаживала по крыльцу, то принималась подпрыгивать и яростно колотить себя руками крест-накрест по бокам и плечам, пританцовывая и крякая.
- Это еще что за ночной сторож?
Чудинов, отведя рукой Наташу себе за спину, шагнул к крыльцу.
- Это я, Степан Михайлович,- раздался знакомый голос. У говорившего, видно, зуб на зуб не попадал.
- Тюлькин! Коля, добрый вечер. Ты зачем здесь?
Бедный Тюлькин продолжал хлопать себя по плечам:
- Гулял, понимаешь, замерз немножко, дай, думаю, зайду погреюсь. Постучал, а там ребята перебулгачились, меня не пустили. Вот я и дожидаюсь.- Он энергично потер ладонями замерзшие уши.- Анафемская температура. А я, понимаешь, решил город посмотреть, побродить, помыслить в тиши ночной.
- О чем же это ты на старости лет решил мыслить?- усмехнулся Чудинов.Непривычное для тебя занятие.
Тюлькин горестно вздохнул:
- Хорошо тебе шутить... Вот ходишь вдвоем, а я что? Один на всем белом свете, совершенно индивидуально. Мыкаюсь с этим инвентарем, а благодарности ни от кого. А все подай, все устрой. Коньки заточи, ботинки обеспечь, клюшки чтобы были, мазь чтобы была! За все я отвечаю. Да вот, кстати, товарищ Наташенька, вторично хочу вас просить насчет мази, как обещались. Слышал я опять в народе, что у вас тут для лыж мазь особая какая-то: только навощи ею лыжи - сами побегут. Я к чему это настаиваю: думал, обойдусь, а тут со всех сторон слышу - будто слег у вас какой-то ненормальный, так что к нему мазь не угодишь - особая, специальная нужна.
