Н. Кальма - Книжная лавка близ площади Этуаль
— Ого, поглядите-ка в окно! — закричал однажды утром своим домашним парикмахер Греа, живший в домике напротив лавки. — Ну-ка, ну-ка, что вы там видите?
Домашние Греа, а вместе с ними и другие жители Виль-дю-Буа увидели у лавки Келлера развевающиеся на ветру, выставленные для продажи ситцевые платья и фартуки. Все эти платья и фартуки были трех цветов — синие, белые и красные. Издали казалось, что над домом Келлеров реют национальные флаги Франции, те самые флаги, которые были строго-настрого запрещены оккупантами.
А на следующий день Келлер выставил прямо на улицу ящики с мылом в трехцветной обертке. А потом вдруг Фабьен и Арлетт появились на улице в красных косынках, белых блузках и синих юбках. Они весело подмигивали встречным: мотайте, мол, на ус — жив дух Франции, ничем его не сломить, и настоящие патриоты-французы плевать хотят на бошей.
Проделки Келлера и его семейства нравились рабочему люду в Виль-дю-Буа, однако многие боялись за толстяка и его семейство.
— Он многим рискует, наш верзила. Надо его предостеречь. Недолго и попасть в лапы наци. Ведь здесь всюду бывают боши. Вдруг поймут…
Однако с некоторых пор Келлер прекратил свои "трехцветные" проделки. Теперь, открывая утром окна, обитатели Виль-дю-Буа уже не видели у лавки французские национальные цвета. Лавка как лавка, каких тысячи под Парижем. Жители, хотя они сами предостерегали Жан-Пьера, теперь, когда он послушался их советов, были как будто даже слегка разочарованы.
— Эге, струсил, видно, наш Келлер.
— Возможно, боши догадались и пригрозили ему арестом, чтоб он унялся.
А мсье Греа, парикмахер, пустил слух, что Келлера даже вызывали в префектуру.
Как бы там ни было, но Жан-Пьер действительно больше не шалил, никак не отзывался на антинемецкие анекдоты покупателей, сделался очень сдержан и, казалось, был совершенно поглощен лавкой и домом.
Впрочем, Жан-Пьер был только приказчиком в лавке, как и Фабьен и Андре. Владелец, крупный финансист Номе, у которого было несколько тысяч таких лавок по всей Франции, уехал в начале войны в Виши и в Париже не появлялся.
Жан-Пьер снимал двухкомнатную квартирку над лавкой. Одна комната полукухня-полукдадовая. Вторая служила спальной, столовой и кабинетом для всей семьи. Здесь на длинном столе обедали, делали уроки, писали счета поставщикам. Родители спали на широкой кровати, для детей были сделаны двухэтажные нары: наверху спал Андре, внизу — Арлетт. В уборную приходилось бегать вниз, во двор, умывались под рукомойником.
Было и еще одно помещение — подвал под лавкой, служивший некогда складом товаров. Там в хорошие, довоенные времена хранились бочки с вином и прованским маслом, мешки с мукой и сахаром. Но сейчас запасов уже давно не было, и ни Келлер, ни его жена, ни Андре не спускались в подвал. Про Арлетт и говорить нечего: хотя она и считала себя совершенно взрослой, ни за что не пошла бы одна в подвал; ей чудились там то затаившиеся грабители, то привидения.
И вот однажды, когда семья уже готовилась ко сну, влетела бледная Арлетт. Она только что спустилась в уборную.
— Шаги!
Андре, который уже лег, свесил лохматую голову со своей "башни":
— Какие шаги? Где?
— В подвале. Там кто-то ходит!
Андре незаметно переглянулся с отцом. Потом насмешливо засвистел:
— Фью-у! Опять привидения? Вот трусиха-то! А еще хвастает, что взрослая.
— Что ты мне толкуешь! — закричала, чуть не плача, Арлетт. — Я не сумасшедшая, я очень хорошо слышала шаги. Там кто-то есть!
Келлер, который уже собирался ложиться, сказал успокоительно:
— Ну, вот что, ты укладывайся спать, а мы с Андре сейчас сойдем вниз и все осмотрим.
— О папа, я боюсь, на вас там нападут! Я пойду с вами! — взмолилась Арлетт.
— Глупенькая, ничего с ними не случится. А здесь с тобой останусь я, — нежно сказала ей мать. — Не бойся ничего.
Арлетт для храбрости заползла в постель к матери, а двое мужчин из семейства Келлеров вооружились фонариком и отправились вниз, в подвал. Со своего места Арлетт не могла видеть, что вместе с фонариком отец захватил большую булку, изрядный кусок масла и кастрюлю с супом, оставшимся от обеда.
Отец и брат пропадали так долго, что Арлетт еще больше встревожилась и предложила матери вдвоем идти на выручку.
— Мы здесь лежим, а там их, может, убивают, — дрожа, шептала она Фабьен и уже порывалась вскочить и бежать прямо в ночной длинной рубашке вниз.
Но тут вернулись мужчины. У обоих был совершенно спокойный и буднично-равнодушный вид. Келлер направился к постели.
— Ну-ка, несчастная трусиха, перебирайся к себе, — решительно сказал он Арлетт.
— Она вовсе не такая уж трусиха, — вступилась за дочку Фабьен. — Она даже собиралась бежать к вам на помощь. — Фабьен смеющимися глазами исподтишка взглянула на мужа.
Андре взобрался на свою "башню" и оттуда хихикал и строил Арлетт насмешливые гримасы.
— Что ж вы там нашли? Был там кто-нибудь? — все еще трепеща, спросила Арлетт.
Брат захохотал:
— Были. Там были две большие крысы.
— Кры-сы? — недоверчиво протянула Арлетт. — Но разве крысы могут так сильно топать?
Андре окончательно развеселился.
— Еще как! — закричал он. — Топают прямо как лошади!
— Папа, а он не врет? Неужто крысы действительно топают? повернулась Арлетт к отцу.
Жан-Пьер потушил лампочку у изголовья.
— А ты, оказывается, не только трусиха, но и дурочка, — донесся до Арлетт его сонный голос. — Спи, крысоловка!
3. РУССКИЕ
С этого вечера Арлетт невольно для себя начала примечать в доме много такого, на что раньше не обращала внимания. Например — она это хорошо знала, — со времени прихода бошей отец терпеть не мог ездить в Париж, а если была такая необходимость, торопился как можно скорее вернуться домой и, воротясь, на чем свет стоит проклинал оккупантов и все их новые порядки. А теперь то Жан-Пьер, то Андре забирали старенький дребезжащий велосипед, битком набивали багажную сумку какими-то свертками и пропадали иногда до самого комендантского часа. Зачастили к ним в дом какие-то новые, не известные Арлетт люди: рыжеватый молчаливый молодой человек, которого отец звал Гюставом, и еще долговязая девушка со смешными мальчишескими вихрами, решительными манерами и смущенным лицом, приезжавшая всегда на минутку. Отец и брат вели их обычно наверх, в комнаты, о чем-то тихо разговаривали и под разными предлогами выпроваживали Арлетт.
Были и другие происшествия, помельче, но тоже странные. Например, пропала, точно в воду канула, любимая фаянсовая кружка Арлетт, из которой она с детства пила молоко. Девочка нигде не могла ее найти, хотя спрашивала всех домашних. Исчезли куда-то две раскладушки, на которых обычно устраивали дядю и тетку, приезжавших раз в год из Прованса. Арлетт лезла с вопросами к Фабьен, но та либо не слышала, либо отделывалась самыми неопределенными ответами.
А подвал! Арлетт теперь ни за что не хотела одна проходить мимо подвала. Ведь ей чудились не только шаги, но и голоса, и хотя Андре продолжал насмешничать, она брала его в провожатые и все-таки боязливо косилась на серую, плотно закрытую дверь.
А однажды, вернувшись из школы, Арлетт услышала, как мать сердито выговаривает отцу:
— Ты доведешь бедняжку до галлюцинаций! Когда уж вы покончите со своими секретами? Ведь это глупо, наконец, она же не маленькая!
— И все-таки недостаточно взрослая, чтобы ей доверять такие вещи, не сдавался отец. — Вдруг разболтает подружкам в школе или похвастает, что ей известно такое, чего не знают другие… А тут дело идет о судьбе людей. Вот Андре — на того уж можно опереться, как на взрослого. Ты знаешь, как он…
Отец заговорил шепотом, и Арлетт, навострившая уши, больше ничего не смогла разобрать.
— И все-таки надо ей сказать, — не сдавалась Фабьен.
Должно быть, она сумела убедить Келлера, потому что в тот же вечер он взял Арлетт за руку и повел по лестнице вниз, к двери подвала.
— Зачем? Куда ты меня ведешь, папа? Я не хочу, — отбивалась изо всех сил удивленная и испуганная Арлетт.
— Хочу познакомить тебя с нашими крысами, — усмехаясь, сказал отец.
— С крысами?
— Ну да, с теми, которые топочут и разговаривают.
Жан-Пьер трижды постучал в дверь подвала. Дверь бесшумно открылась, и в глаза Арлетт блеснул свет керосиновой металлической лампы, которая раньше — Арлетт это помнила — валялась, позабытая и ненужная, у них в чулане.
Первое, что увидела девочка, — две раскладушки, приткнутые к углу и накрытые одеялами, что продавались у них в лавке. Посреди подвала возвышался грубо сколоченный стол ("И когда это папа его сколотил?" удивилась Арлетт), на котором лежала доска с металлическим барабаном, заканчивающимся ручкой-вертушкой. На столе Арлетт заметила и свою пропавшую кружку, и старую пишущую машинку отца. Но все это она увидела уже как бы вторым зрением и мельком. Главное же, на что устремился ее взгляд, — были двое юношей в толстых темных свитерах, чуть постарше ее самой, может быть ровесники Филиппа Греа — сына соседа-парикмахера, с которым уже начинала кокетничать Арлетт.
