Н. Кальма - Книжная лавка близ площади Этуаль
Даня молча смотрел на его прыгающие плечи. Что можно было сказать в такой беде? Чем утешить?
Наконец он решился. Тронул Марселя, попробовал оторвать его голову от стола:
— Пойдем с нами. Не позже послезавтрашнего дня. Пойдем. Мы еще сами, конечно, не знаем, где будем, что станем делать, но одно скажу тебе: мы решили сражаться, сражаться во что бы то ни стало. И добьемся своего, даю слово!
В ту минуту Даня даже с радостью думал: вот к ним присоединился новый товарищ, третий! Еще бы несколько человек, и был бы целый отряд. Оружие раздобыть — это они сумеют. А отряд с оружием — тут уже можно думать о чем-то настоящем. Это вам не два беглеца с пустыми руками!
Однако все это оказалось мечтами, которым не суждено было сбыться, потому что на следующую ночь в мансарду, где крепко спали оба русских, вбежал нотариус Кламье в халате, накинутом на плечи:
— Скорее уходите! Уходите как можно дальше от города. В доме немцы. Они пришли за Марселем. Сюзанна вас выведет и покажет дорогу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. АНЕКДОТЫ
Ба-а, "Последние в жизни" сдают! Вон какая здоровенная дырка на подошве! Кажется, придется все-таки обзавестись самыми модными военными туфлями на деревянной подметке! Как же это — назывались "последними", а оказываются далеко не последними. Ничего удивительного, если каждый день приходится отмахивать пешедралом такие концы! Велосипед? Но он тоже, бедняга, совсем облысел, дребезжит, точно старая жестянка, то и дело с него соскакивает цепь, а позавчера, когда Николь ездила к "тем", часть дороги пришлось тащить велосипед на себе — шина испустила дух, — и Николь чуть не опоздала. Тум-тум ти-та-та… Но "он", конечно, сразу раздобыл у Жан-Пьера резиновый клей, поставил прочную заплатку, и обратно Николь ехала уже без всяких приключений. "Он", оказывается, все может, а на вид белоручка, даже маменькин сынок. А как "он" сказал: "Можешь всегда на меня рассчитывать", и при этом так посмотрел!.. Тра-та-та… Тим-тири-тим… Жермен говорит: "Люблю мужчину в доме, тогда везде полный порядок"… Тра-та-та…
Жермен с перьевой метелочкой — у книжных стеллажей. Жермен все так же кутается в вязаную материнскую пелеринку, хотя на дворе уже запахло весной, деревья на Елисейских полях набухли почками, а в нишах под Триумфальной аркой появились парочки — первые предвестники весны. Ишь как стучат по асфальту деревянные каблучки парижанок! Светит солнышко, выползают на свет иззябнувшие за долгую зиму люди, опасливо оглядываются немецкие патрули, проклятые немецкие патрули шагают по улицам, то и дело проверяют документы, придираются к тем, кто покажется им подозрительными.
— Николь, я спрашиваю, что это за песня?
Но Николь не слышит, все поет свое, все подсвистывает и при этом смешно, как щенок, щурится, и морда самая сияющая… Что там у них произошло, в Виль-дю-Буа? Жермен давно уже поняла, отчего у младшей сестры сделался такой переменчивый нрав: то беспечно весела, как, например, сейчас, то вдруг сварлива, придирчива, недовольна всем миром и в первую очередь собой. Спорит, ссорится со старшей сестрой, впадает в мрак, молчит иногда по целым дням. Ага, на полке не хватает зеленого томика. Толстой, "Война и мир". Ясно! Все русские книги, какие оказались в лавке, Николь прямо глотает. Перечитала Достоевского, Чехова, даже этого… как его… Гоголя… Конечно, это тоже способ понять русских, их такую сложную для французов, таинственную славянскую натуру. Наверно, и Жермен стала бы изучать русскую литературу, случись с ней то же, что с Николь. Русские, которые побеждают непобедимых гитлеровцев! Русские, которым нипочем самые страшные морозы, боль, раны!.. Ведь этот парень, так внезапно появившийся у них в холодную февральскую ночь, почти умирал. И все-таки первое слово, едва он очнулся тогда, после тяжелейшей операции: "Пустите меня! Я должен отыскать своих!"
Второй тоже неплох, видна в нем лихость, бесшабашность какая-то, и товарищ он хороший, заботился о раненом, ходил за ним, как нянька. Но в первом, в Дени, Жермен угадывает большую внутреннюю жизнь, тонкий интеллект, скрытый огонь, сильную волю. Все-таки надо бы разузнать, что там у них происходит, как он относится к Николь. О, как все смешалось на свете из-за этой страшной войны, сколько кругом горя и как мало радостей! Надо, о, как надо бы им с Николь поговорить по душам, да разве это возможно? Николь при малейшем намеке взорвется, как петарда, Жермен отлично это знает. Но что выйдет из всего этого?
— Эй, Жермен, что ты там возишься? Хочешь свежий анекдот?
Ну конечно, Жермен не прочь послушать. Несмотря на оккупацию, по Парижу ходит множество дерзких историй, высмеивающих бошей, издевающихся над их повадками.
Николь просто-таки захлебывается:
— Слушай! В переполненном автобусе немецкий солдат наступает на ногу пожилому французу. Тот охает и отвешивает немцу оплеуху. Пока прибегает контролер, пока вступаются пассажиры, из глубины автобуса пробирается маленький старичок, размахивается и тоже дает немцу оплеуху. Разражается скандал, всех трех ведут в полицию. Полицейский комиссар допрашивает "пострадавшего" и обоих драчунов. "Видите ли, у меня очень чувствительные ноги, — говорит пожилой француз, — мсье наступил, и у меня от боли моментальный рефлекс. Но я прошу мсье извинить меня".
Бош ворчит:
"Рефлекс! Странный рефлекс… Но, в конце концов, я готов извинить мсье. Однако вторая оплеуха…"
Комиссар обращается к старичку:
"Вам на ногу никто не наступал, и вообще вы сидели далеко. Почему же вы ударили мсье?"
"Как вы не понимаете, комиссар? — отвечает старичок. — Когда я увидел, что бьют немца, я решил, что англичане уже высадились".
Жермен смеется, откинув тонкую белую шейку. Николь польщена: ее анекдоты имеют успех.
— Хочешь еще? Слышала стихи про рождество? Нет?
У нас не будет нынче рождества,
Эвакуировали Деву и Христа,
Иосиф в лагере вымаливает хлеб,
А боши реквизировали хлев.
Всех ангелов с небес зенитки сбили,
Волхвы в Британию давно уплыли,
Бык ныне царствует в Берлине, а осел…
Он в Риме стойло теплое нашел.
— Ты набита анекдотами и историями, точь-в-точь как старый матрац соломой, — объявляет Жермен. — Где это ты набралась? Наверно, у Жан-Пьера? Кстати, ты давно не рассказывала ничего о наших русских. Как они там? Как здоровье Дени? Зажил его шов? И вообще, как они прижились у Жан-Пьера?
— Шов заживает. С Жан-Пьером оба ладят, — буркнула, внезапно мрачнея, Николь.
— Ну еще бы не ладить, ведь Келлер такой добряк. Вот кто по-настоящему хороший человек! — продолжала Жермен, точно не замечая переменившегося настроения сестры. — А у Дени характерец неукротимый, вроде твоего. Никогда не забуду, как он бушевал здесь, у нас, как требовал, чтоб его немедленно отпустили. Ему, видите ли, надо во что бы то ни стало сию минуту идти куда-то, кого-то отыскивать, сражаться с фашистами. Ничего не желает слушать, рвется с постели. А ведь какая была рана — легкое прострелено, весь исходил кровью. Доктор Древе, когда извлекал пулю, шепнул мне, что не очень-то надеется на благополучный исход…
— И все-таки, несмотря на все это, ты и Гюстав потребовали, как только Дени стал передвигаться, чтобы он и Поль перебрались в Виль-дю-Буа, к Келлеру, — зло перебила ее Николь. — Потребовали, чтоб они ушли от нас!
— О, ну сколько же можно говорить об одном и том же! — в сердцах воскликнула Жермен. — Ты что, маленькая, не понимаешь? Им нельзя было здесь оставаться. Два взрослых парня в крохотной квартирке, которая у всех на виду, можно сказать, в самом центре Парижа! У нас и немцы-покупатели бывают, и соседи непременно бы дознались, что у нас живут чужие… А это всем нам грозило самыми страшными последствиями. Да и не одним нам, ты это отлично знаешь сама, только делаешь вид, будто мы поступили жестоко из эгоизма. Тебе нравится мучить меня и Гюстава, — уже жалобно договорила старшая сестра.
— Да уж твой Гюстав… — протянула Николь.
— Вовсе он не мой. Он общий! — опять вспыхнула Жермен. — Ты же знаешь, чем он занят. Разве это его собственные дела?
Николь успокоительно похлопала сестру по хрупкому плечу:
— Не кипятись, пожалуйста, никто не обижает твоего Гюстава. Я тоже, между прочим, уверена, что он и герой и мировой парень. Только уж слишком педант. Вообразил себя настоящим вождем и завел такую дисциплину — не вздохнуть! Кстати, Дени меня расспрашивал о нем и о Келлере. Чем они занимаются, да почему Жан-Пьер торгует с немцами, и так далее. Кажется, он что-то подозревает. Тот разговор, когда он лежал у нас… Мы думали, он без сознания, а он, оказывается, все слышал.
Жермен испуганно вскинула глаза.
— Какая неосторожность! Надеюсь, ты ему не сказала?
