Владимир Малюгин - Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре
Они стояли уже целый час у ворот дома. В руках у Стасика была повесть «Школа» с портретом писателя Гайдара. Стасик в сотый раз заглядывал в книгу и повторял:
— Он, Петька, честное пионерское, он…
— А я что говорю? — соглашался было Петька и тут же добавлял: — Ну а вдруг не он?
Пока ребята рассуждали да спорили, они не заметили, что Гайдар уже стоял в воротах и, улыбаясь, слушал их.
Наконец он громко кашлянул, и ребята обернулись.
— Дядя, — сказал Стасик, краснея. — А мы вот с Петькой все спорим, — он показал на книгу. — Вы это или не вы?
Гайдар взял из рук Стасика книгу и просто сказал:
— Да, это я…
И с того самого дня Стасик и Петька стали добровольными адъютантами у веселого человека Гайдара.
Проводив ребят, Гайдар сел к окну и долго глядел на пустынную тихую улицу, на каменные громады церквей, видневшихся вдали.
Хозяев дома не было, и в комнате стояла тишина. Гайдар долго сидел у окна и все глядел через заиндевелое окно. А на другой день рано утром отправился на базар. День был солнечный и чуть морозный. Он долго с удовольствием бродил по базару. Здесь все так, как в детстве. Вот знаменитые арзамасские гуси — важные, чванливые, с шеями, похожими на белых змей. Но Гайдара больше всего на базаре интересовал щепной ряд, где колхозники продавали кадки, столы, каталки. Все это так хорошо пахнет свежим, морозным, еще сыроватым деревом.
На базаре Гайдар купил небольшой стол, привязал его веревкой к санкам и привез домой. Нужно обзаводиться хозяйством, потому что приехал он в родной город не на неделю и не на месяц, а на целый год.
Гайдар забрал свое нехитрое имущество и перебрался на новую квартиру. Дружба дружбой, а служба службой. В Арзамас он приехал не пироги есть и не гостить, а работать.
На душе у Гайдара спокойно — можно начинать работу. Но сначала надо написать Рувиму, как обещал, уезжая из Москвы.
«Все на месте, — писал Гайдар Рувиму Исаевичу Фраерману. — Кончил устраиваться… Две небольшие комнаты, рядом старик со старухой. Крылечко, дворик с кустами малины, заваленный сугробами. В пяти минутах — базар, в трех минутах — широкое поле, на столе — керосиновая лампа, а на душе спокойно.
Очень я хорошо сделал, что уехал. Арзамас с тех пор, как я его оставил, изменился не очень сильно — поубавилось церквей, поразбежались монахи, да и то часть встречалась: там, на базаре, инокиня торгует потихоньку иконами, смоляным ладаном, венчальными свечами, тряпичными куклами; там, глядишь, престарелый Пимен тянет за рога упирающуюся козу и славословит ее матом или кротко поет хвалу богу и добирает в кружку до пол-литры…»
О чем еще написать Рувиму? Может, о новой книге? Нет, рано…
«…Арзамас — район крестьянский, нет здесь ни Днепростроев через Тешу, ни Магнитогорска на месте старых кирпичных сараев. Зато много кругом хороших колхозных сел и деревенек…
Послезавтра оклею обоями комнаты, тогда буду совсем свободен, и можно будет подумывать о работе. Что-то близко вертится, вероятно, скоро угадаю…»
В последнем письме Фраерман сообщал, что собирается на Кавказ. «Наверно, Рувима опять втравили в эту поездку против его желания», — думал Гайдар об этом добродушном и мягком человеке.
«…Зачем ты едешь на Кавказ? — продолжал Гайдар. — Если это по своей воле, тогда еще так-сяк… На перевале в Тубан я был в 1919 — дорога туда зимой нелегкая, хотя и красоты неописуемой. Когда лошадьми будешь проезжать станицу Ширванскую (а ее ты никак не минуешь), ты увидишь одинокую, острую, как меч, скалу; под этой скалой, как раз на том повороте, где твои сани чуть уж не опрокинутся, у меня в девятнадцатом убили лошадь…»
Гайдар отнес письмо на почту и вернулся домой. Он развернул чистую школьную тетрадку в клетку и придвинулся к столу, от которого так хорошо пахло сыроватым деревом. Прислушался: какая все-таки потрясающая тишина! Давно он мечтал вот так, подальше от Москвы, хорошо и крепко поработать.
Тишину внезапно нарушили его адъютанты Стасик и Петька.
Уже с порога Петька закричал:
— Аркадий Петрович, давайте крепость строить!
— Какую еще крепость? — удивился Гайдар.
— Снежную! — объяснил Петька. — Снег-то сегодня сырой — ничем такую крепость не пробьешь, никаким снарядом!
— Надевайте шинель! Будете комендантом снежной крепости. Мы все так решили! — добавил Стасик.
— Кто это вы? — удивился Гайдар.
— Как это кто? Мы — ваша команда!
Гайдар с сожалением посмотрел на стол, где лежала тетрадка в клетку. Но делать нечего: не отказываться же бывшему командиру полка от такой высокой чести — быть военным комендантом снежной крепости!
На дворе Гайдара уже ждала ватага знакомых и незнакомых мальчуганов — человек двадцать.
Крепость построили за час — настоящее боевое сооружение, с фортами, зубчатыми стенами, башнями. Над самой высокой развевался красный флаг.
И начались сражения.
Гайдар вместе со Стасиком и Петькой, со всем гарнизоном крепости героически отражал бешеные атаки мальчишек с соседней улицы. Сам Гайдар уже получил снежками две контузии в голову, но, увлеченный игрой, громко кричал своим адъютантам:
Гей, гей, не робей,
Тверже стой и крепче бей!
И еще не раз и не два гремел бой у снежной крепости, но никак не могли ее взять войска «противника». Над зубчатыми башнями по-прежнему развевался алый флаг со звездой и четырьмя лучами — флаг славного коменданта снежной крепости и его храброго гарнизона.
…Шли дни, недели, месяцы арзамасской жизни. Новая повесть давалась с трудом. А ведь Гайдар затем и брал командировку в Арзамас, чтобы дописать вторую книгу «Школы».
Полтора года прошло с тех пор, как его Борис убежал из Арзамаса. С тех пор в жизни Горикова произошло многое. Октябрь. Боевая дружина сормовских рабочих. Особый революционный отряд, фронт, плен, гибель Чубука, прием в партию, пуля под Новохоперском, госпиталь, и вот снова Арзамас…
Кажется, все ясно — садись и пиши. А работа над повестью откладывалась со дня на день.
Но почему, размышлял Гайдар, шагая из угла в угол по маленькой комнатке, так что половицы прогибались и скрипели под его солдатскими сапогами, почему, наконец, он никак не может окончить свою новую повесть?
У Гайдара в то время было уже немало юных друзей по всей стране. Перед отъездом в Арзамас, в ноябре 1934 года, он побывал в Ростове-на-Дону. Там в библиотеках, во Дворце культуры, на пионерском слете читал отрывки из только что законченной повести «Военная тайна».
Когда пионеры узнали, что веселая и забавная поначалу книга кончается печально — гибелью малыша Альки, они подняли бунт и свой протест изложили в письме, которое отправили Гайдару в Москву. Оттуда письмо родные переслали в Арзамас.
Ростовские пионеры Митя Белых, Витя Зарайский и другие спрашивали, зачем в конце повести погиб Алька и не лучше ли, чтоб он остался жив.
Целый вечер Гайдар сочинял ответ.
«Ну и народ эти пионеры!» — думал он, улыбаясь. Конечно, лучше, чтобы Алька остался жить, конечно, лучше, чтобы и Чапаев остался жив, чтобы были живы и его мама, и отец, и Яшка Оксюз, и Петя Цыбышев.
Конечно, хорошо, если бы были живы и здоровы тысячи и десятки тысяч больших, маленьких, известных и неизвестных героев. Но этого в жизни, к сожалению, не бывает. Нет, не бывает…
Пионерам очень жалко Альку. Ну а если уж откровенно говорить, то ему, Гайдару, когда он заканчивал «Военную тайну», было и самому так жалко, что порою рука отказывалась дописывать последнюю главу. И все-таки это хорошо, что ребятам жалко героя книги. Это значит: они с ним, с Гайдаром, а он будет всегда учить их тому, как надо беречь и защищать Советскую страну, и пусть пионеры всегда ненавидят всех врагов: и своих, домашних, и чужих, заграничных.
Так он им и написал, своим юным друзьям, в далекий город Ростов, что на Дону.
В Арзамасе Гайдар встречался со своими знакомыми, друзьями детства, товарищами. Со многими из них он впервые познакомился в 1920 году, когда приезжал в Арзамас на побывку после госпиталя.
Многих теперь нет в Арзамасе. Уехала в Москву Мария Валерьяновна, нет больше в городе Николая Николаевича, Чувырина, разлетелись в разные концы Саша Плеско, Коля Кондратьев, Зина Субботина, Ида Сегаль. И где они сейчас и кого любят и кого ненавидят? Очень хотелось встретиться с друзьями отшумевшей юности.
Вот почему так обрадовался Гайдар, когда совсем случайно встретил у дома райисполкома Шурку Федорову. Ну да, ту самую озорную Шурку из типографии, что часто приходила в комсомольский клуб. Обычно являлась она с балалайкой, на которой играла не хуже парней. В комсомоле в то время Шурка состояла «нелегально» от своих родных, каждый день твердивших ей, что-де все комсомольцы — безбожники и вообще пропащие люди.
