Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
- А я нет!
Атмосфера явно накалялась, и Цеся предпочла убраться подальше от эпицентра склоки. Захватив из кухни несколько оставшихся от обеда холодных картофельных оладий, она поднялась на башенку.
12
Данка, разумеется, лежала на матрасе и писала стихи. Из проигрывателя неслись звуки флейты, и вообще не похоже было, что кому-то здесь хочется заниматься.
Цеся поставила перед Данкой картофельные оладьи и приглушила проигрыватель.
- Данка! - строго сказала она. - Пора поговорить серьезно.
- Я пишу, - заметила Данка.
- Ты должна начать что-то делать.
- Не мешай.
- Учиться, к сожалению, нужно, от этого не отвертишься, как ни старайся, продолжала Цеся, твердо решившая не сдаваться. - У тебя что, совсем нету честолюбия?
- Нету. Я пишу. Не мешай мне, черт подери!
Цеся выключила проигрыватель.
- Нет, ты меня выслушай! Мне надоело! - крикнула она. - Ты относишься ко мне как к вещи! Даже не соизволишь посмотреть в мою сторону!
Данка посмотрела на Телятинку с издевательской ухмылкой и села на матрасе, откинув со лба блестящие каштановые волосы.
- Ну, давай говори, хотя я заранее знаю, что ты собираешься сказать.
Цеся, растерявшись, молчала.
- Ну? - подбодрила ее Данка. - Ты остановилась на том, что у меня нет честолюбия.
- Вот именно. И элементарного чувства благодарности, - выпалила Цеся. - Ты даже не замечаешь, что я трачу на тебя все свободное время. Я хочу тебе помочь, но ведь ты сопротивляешься! Ты так чудовищно ленива, что у меня просто руки опускаются!
- Ну, ну...
- Хоть намек на чувство собственного достоинства у тебя есть? Ты не понимаешь, что это унизительно, когда тебя перед всем классом постоянно называют лентяйкой? А ведь ты не глупей других, даже совсем наоборот...
Данка встала и нервным движением одернула юбку.
- Послушай, - сказала она, снимая невидимую ниточку с рукава зеленой вязаной кофты, - условимся раз и навсегда, что у меня нет честолюбия, чувства благодарности, чувства собственного достоинства и что я лентяйка. Сразу станет легче жить. И тебе будет спокойнее, и я смогу писать без помех.
- Ничего не понимаю. Ты что, хочешь остаться на второй год? - застонала Цеся, хватаясь за голову.
- В принципе мне все равно, - призналась Данка. - У меня уже столько хвостов...
- Да ведь я хочу тебе помочь!
- Не станешь же ты за меня учиться.
- Послушай, - сказала Цеся. - Еще одно. Я за тебя отвечаю. Я обещала Дмухавецу, что тебя вытяну, и обязана это сделать.
- Чего тебе дался этот старик? - обозлилась Данка. - К учителям надо относиться по-особому. Были б они обыкновенные люди - другое дело, но это же надзиратели.
- Ха! - возмутилась Цеся. - И Дмухавец?
- Ну, может, он в меньшей степени.
- Дануся... - снова начала Целестина просительно. - Ты такая умная, талантливая, у тебя столько замечательных качеств... подумай о своем будущем. Чем скорее ты кончишь школу, тем раньше станешь свободна! Ты непременно будешь великой поэтессой. Отец Толека сказал, что у тебя талант, а уж он-то в литературе разбирается...
Данка подняла голову и нахмурилась:
- Что? Что? Как это он, интересно, может судить о моем таланте?
- Я ему показала тетрадку... с твоей поэмой... - поперхнулась Цеся.
- С поэмой "Отчуждение"?! - спросила Данка бледнея.
- Да, он пришел в восторг... - Цеся почувствовала, что Данку это сообщение не особенно обрадовало, и осеклась.
- Принеси мне эту тетрадь, - проговорила подруга безжизненным голосом. - И заодно отдай маме кошелек. Когда я пришла с тортом, была такая суматоха...
- Данка, ты... ты сердишься? - с замиранием сердца робко спросила Цеся.
Дануся недвижно, как изваяние, сидела на матрасе, прислонясь к стене, и лицо ее было лишено всякого выражения.
- Принеси тетрадь, - повторила она.
Цеся, в ужасе от того, что натворила, помчалась в столовую, где возле тарелки с тортом еще лежала Данкина тетрадь - увы, уже не в том виде, в каком была: Бобик, воспользовавшись случаем, нарисовал в ней акварелью танк, атакуемый вертолетом со множеством людей на борту. Телятинка почувствовала сухость в горле и странную пустоту в голове. Она не в силах была вообразить, как ее подруга раскроет тетрадь, где на лучших страницах "Отчуждения" намалеван танк. Больше всего ей хотелось отдалить эту минуту в бесконечность. А пока что она решила пойти к маме.
13
Родители были у себя в комнате, и Цеся, заглянув в дверь, позавидовала их душевному спокойствию и возможности работать в нормальной обстановке.
Мама, повязав поверх юбки какую-то тряпку, за большим столом лепила из глины изящные сахарницы в форме гиппопотамов. Разгороженная пополам книжным стеллажом комната освещалась двумя одинаковыми лампами. Однако одна половина нисколько не походила на другую. Вокруг мамы царил хаос: на полу - глина, на столе - гипс и глина, на стульях - глина и гипс; на полках стояли бутылочки и баночки с глазурью, кисти в стеклянных банках и высохший стебель кукурузы в бутылке от вина. Мама была весела и полна трудового энтузиазма, пальцы ее двигались быстро и ловко, красивые губы тоже были в движении - она что-то напевала. Отец сидел в своем углу в наушниках, предназначенных для индивидуального пользования телевизором. Однако в данном случае наушники ограждали его от посторонних звуков. Он работал и не желал слушать всякие там дурацкие куявяки[7]. Склонившись над сверкающим чистотой столом, Жачек аккуратно чертил что-то на большом листе кальки. Его книги стояли на полках ровными рядами, чертежные приборы были в идеальном порядке разложены по правую руку, а цветочки в вазе, хоть и очень скромные, выглядели свежими и красивыми.
- Мама, - позвала Цеся.
- Да, да? Смотри, доченька, какой смешной у меня получился гиппопотамчик.
- Гиппопотамчик что надо. Мама, я тебе принесла кошелек.
- Какой кошелек?
- Ну, кошелек. Ты разве не помнишь, что его отдала?
Мама рассмеялась:
- Не помню. - Покосившись на Жачека, она с облегчением убедилась, что на ушах у него звуконепроницаемые наушники.
- Мама, - спросила Цеся, глядя на мать с нежностью, - ты любишь деньги?
- Я? - удивилась мама. - А что?
- Ничего. Просто мне вдруг интересно стало, как ты к ним относишься.
- Хм! - мама задумалась. - Я б сказала - как к человеку, по которому я скучаю, хотя он меня явно избегает. А что, деньжата понадобились? Много, боюсь, я не наскребу.
- А сколько их у тебя вообще, ты знаешь?
- Не-а, не знаю.
- Никогда-никогда не знаешь?
- Никогда, - призналась мама, фыркнула и тут же, спохватившись, поглядела на Жачека. - Только ради бога, не проболтайся отцу! Я знаю, это мой серьезный недостаток. Но мне недосуг думать о деньгах. Столько других интересных вещей на свете... По-моему, если работаешь не покладая рук и получаешь за это деньги, наплевать, сколько именно их у тебя.
- Ты у нас трудовая пчелка.
- Что, это плохо?
- Наоборот. Ты молоток.
- Ну, спасибо тебе большое, деточка, - обрадовалась мама, - Приятно заслужить уважение собственной дочери.
- И гиппопотамчики у тебя получаются прелестные.
- Еще бы. Они пользуются грандиозным успехом. А тебе должны нравиться хотя бы потому, что благодаря им ты получишь новую кофточку.
- Серьезно?
- Единственно и исключительно. Что вы там с Данкой наверху сделаете?
Цеся мгновенно вспомнила, что произошло.
- Ох! З-занимаемся, - ответила она, а сама подумала, отчего это появляется все больше и больше вещей, о которых нельзя рассказать родителям, хотя она старается жить честно и следовать их советам?
Цеся тяжело вздохнула.
- Что, хандра? - спросила мама.
- Э, нет. Просто жизнь тяжелая.
- Фу, какая банальность! - поморщилась мама. - Могла бы сформулировать то же самое более оригинально.
- Эх, жизнь, жизнь! - изрекла Целестина.
- И вообще, ко всему нужно относиться проще, детка. Знаешь, сколько у человека чувств?
- Э-э-э... в принципе пять, - сказала Цеся, будущий медик.
- Шесть у него чувств. Причем шестое - может быть, самое нужное. Я имею в виду чувство юмора. Чем сильнее оно развито, тем легче кажется жизнь.
- Хм-м-м... - с сомнением сказала Цеся и отправилась на башенку.
Чувство юмора, ничего себе.
Вероятно, мама не совсем права. Когда заденешь самые возвышенные чувства другого человека, никакой юмор не спасет. Цеся поднималась по ступенькам с ощущением, будто сердце ее весит тонну. Добравшись до площадки перед входом в башенку, она повернула дверную ручку.
Дверь была заперта. За тонкими досками явственно слышались громкие рыдания.
- Эй! Открой! - крикнула Цеся.
- Иди отсюда! - донеслось из-за двери.
- Данка! Не валяй дурака! Надо поговорить...
- Мне не надо! Иди, разговаривай с этим типом! Читай ему стихи! О боже, боже, что за люди живут на этом свете!
- Дануся... извини... я правда, правда...
- Все небось слушали, да? - Всхлипывание.
- Что ты! - горячо заверила ее Цеся. - Никто даже внимания не обратил...
- Профаны! - прогнусавила Данка и громко высморкалась.
