Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе
— Уел! Что уж там… И я этих больниц терпеть не могу… Но если приневоливает необходимость!
— Побывать на заставе — это необходимо, — решил Ярош. — Дело зашло в тупик. Может, удастся оттуда потянуть ниточку? Ведь что интересно? Двоюродная сестра Безуха Анастасия замужем за… командиром отделения третьей заставы Тарасовым. Свадьбу отгуляли в прошлом году.
Вот когда покинула Сурмача сдержанность:
— Безух и Тарасов знают друг друга! Что же вы об этом молчали, Тарас Степанович!
— Не просто знают, а состоят в родственных отношениях! — Досаде Ласточкина не было предела. — Проверяешь-перепроверяешь всех сотрудников, и вдруг однажды выясняется, что где-то проморгал. И не просто «где-то», а в самом опасном месте.
— Теперь понятно, почему Тарасов на меня смотрел волком, когда я приехал на заставу разобраться в происшествии, — вспомнил Аверьян. — «Пока чужих не было, у нас ничего по случалось», ишь, куда гнул, тень на плетень наводил! Спрашиваю замначальника Свавилова: «Чего ваш отделенный бука букою?» Он отвечает: «За друга переживает. Они с Иващенко еще в Конной вместе служили». Я и поверил. Посочувствовал. А он другу — пулю! У! Контра! Он! Он через Безуха снабдил ядом Лазаря Афанасьевича!
Аверьян был в этом абсолютно уверен. А вот Ярош, вечный сомневающийся, не согласился.
— Я бы так категорично не утверждал. Тарасов был знаком с Безухом — это факт. А все остальное пока — гипотезы, которые требуют доказательств.
— Каких еще доказательств! — горячился Сурмач, досадуя на Яроша. — И слепому видно!
— Слепому — не может быть видно. А померещиться — вполне, — парировал Тарас Степанович. — Наше дело, Сурмач, добывать факты. Я лично верю только фактам, вернее, цепочке фактов. Я еду на погранзаставу вместе с Сурмачом, — решил Ярош.
Ласточкин воспротивился:
— Какая погранзастава! Я тебя сейчас по приказу отправлю в больницу. С креста краше снимают!
— Не слишком ли много мы за последнее время всего проворонили?! Давайте оборвем последнюю ниточку! Я против Сурмача ничего не имею — с хорошей чекистской хваткой, дотошный. Но вы чувствуете, как он настроен? «Яд для Тесляренко передал через Безуха Тарасов». Да он тут таких дров наломает! Рассорит нас с пограничниками, вспугнет причастных, если такие есть.
«„Если такие есть…“ Почему Ярош ставит под сомнение все?»
— Мне с Тарасовым детей не крестить, — пробурчал Аверьян. — И если он работает на «Двуйку» или на Волка — чего тут играть в прятки.
После такою «милого» разговора Ласточкин уже не отговаривал Яроша от поездки на границу вместе с Сурмачом.
* * *До конечной станции Разъезд они добрались без особых приключений. Ярош отмалчивался, Сурмач на разговор не набивался. Обоим, видимо, были неприятны воспоминания о стычке в кабинете начальника окротдела.
За приземистым, как бы вдавленным в землю зданием станции, у небольшой коновязи приехавших поджидал уже знакомый Сурмачу красноармеец-проводник.
Он удивился, когда узнал, что окротделовцев двое.
— А помдеж приказал мне: «Заберешь того белобрысого в потертой кожанке».
Ярош позеленел от подобных слов.
— Нас — двое!
— А как же быть? — недоумевал проводник.
— Ничего, доберемся! — заверил Аверьян. — У меня ноги крепкие, десять верст для них — пустяк.
Второй раз следует Аверьян по этой лесной дороге в погранотряд. Но тогда он ехал верхом, сейчас топает пешком. А пешеход видит мир иначе, чем конник, и воспринимает все четче, ближе. Погружается лес в полутьму, окутывается туманцем, смахивающим на старую рваную сеть: в одном месте стачаешь — в ином полезет. Холодно в эту пору деревьям-великанам, пронимает их непогода. Поплотнее бы им прижаться друг к другу, вон как молодые сосенки-елочки, почти в обнимку. Ольха у них в компании: побурела кора, от туманов набухла. Осина белоствольная тут же пристроилась. Притихла, будто побаивается, что вот-вот на нее прикрикнут: «А ты куда?» Громады-сосны уж слишком степенны, каждая хочет доказать всем остальным, что она самая важная и значительная персона в этом лесу.
Притих лес, будто ушла из него жизнь. А чуть распогодится, выпадет снежок, прикроет земную наготу белой скатертью, укроет искристой шубкой кусты, что зябко ощетинились голыми сучьями, и тогда затарахтят похожие на яблоки-райки краснобокие снегири, застрекочет говоруха-сорока, сообщая лесному миру сплетни-новости. Ночью заухают, застонут сычи, нагоняя суеверный страх на случайного прохожего.
Самозабвенно любил Сурмач лес. В любую пору. Может, потому, что близок его духу, понятен разноголосый шум дубрав? Его не пугал даже ночной вой молодых волков, которые где-то на опушке застигли добычу, сами уже наелись до отвала и вот вещают о своей радости старшим по рангу. Через час—два на этот вой явится матерый волчище, отец и вожак стаи, надерет мяса и понесет его в своем желудке первогодкам, которых греет в логове мать…
Проводник несколько раз предлагал Сурмачу свою лошадь:
— Передохни, я ноги разомну. Все-таки десять перст.
Но Аверьян отказывался:
— Кто ходит пешком — живет долго.
В нем сидело ощущение сродни вот такому: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он отдал лошадь, присланную за ним, Ярошу. А если бы воспользовался предложением проводника, то лишний раз напомнил бы о несуразной ситуации Тарасу Степановичу, чем уколол бы его самолюбие.
* * *Головастый помдеж погранотряда Александр Воскобойников встретил Сурмача, как доброго друга, с которым не виделся вечность: жмет руку, по плечу радостно хлопает.
Но и он, увидев вместе с Аверьяном Яроша, удивился:
— Чего вы вдвоем-то приперлись?
Эта обычная для общительного человека манера «приятельского» обращения покоробила Яроша. Сурмач поспешно, как тогда на станции, у коновязи, проводнику, объяснил, что с ним прибыл старший, тот самый, которого в секрете…
Воскобойников зашумел на Сурмача:
— Ну ты совсем тронулся! Пешком десять верст. Уж коль так не терпелось, звякнул бы со станции, как в прошлый раз, я бы выслал навстречу, верстах в семи отсюда перехватили бы.
«И в самом деле…»
— Аппетит нагуливал.
— Ну, тогда, прежде чем на заставу, в столовку. У нас сегодня лапша по-флотски. С мясом! Язык проглотишь!
Он повел их в столовую.
Воскобойников своим дружеским прямодушием растопил-таки ледок, который заморозил было душу Яроша. Уминая хваленые макароны, Тарас Степанович спросил:
— Вызывали-то нас зачем?
— Понятия не имею, — ответил Воскобойников. — Застава соскучилась по Сурмачу. Вы у нас числитесь среди раненых.
— Выкарабкиваюсь в люди, — ответил польщенный Ярош. — Работа лечит.
— Это точно! — согласился Александр Воскобойников и начал рассказывать историю своего деда, «которого работа лечит до самой смерти».
С заставы прибыл коновод-проводник. Он пригнал лошадь для «товарища из окротдела». Лошадь, конечно, была одна. К этому уже следовало бы привыкнуть, но Яроша вновь покоробило.
— У вас в отряде для меня лошадь найдется? — спросил он у Воскобойникова.
— Лошадь-то найдется, — замялся тот. — Но пропуска на вас нет. Выписан па Сурмача.
Представляя, как сейчас вскипит Ярош, Сурмач поспешил растолковать помдежу:
— Мы с ним — по одному делу.
— Но пропуск заказан на одного. А без пропуска на погранзаставу — ни-ни! После того случая в секрете на третьей — тут так всех причесали. Свавилову — выговоряку, начальника погранзаставы чуть было под суд не отдали, но помиловали — списали на гражданку, и все. Так что без пропуска — и не суйся. Это тебе Воскобойников говорит.
— А Воскобойников сказал — заметано, — пошутил было Сурмач, испытывая неловкость перед Ярошем.
— Кто выписывает пропуска? — спросил Тарас Степанович.
— Выписывает помдеж, но заказывает его теперь для посторонних губотдел погранвойск, а подписывает командир погранотряда. Его сейчас нет.
«Что делать?»
— Поезжай один, — решил Ярош, — раз уж все так осложнено. А я подожду тебя здесь. Вернется начальник погранотряда…
— Да он уехал с инспектором по заставам. Это дня на три. А столько времени находиться постороннему в погранотряде…
Воскобойникову неприятно было выставлять окротделовца за ворота… Но что поделаешь: служба есть служба.
Сурмач в душе негодовал: «Развели тут… разных Куцых и Тарасовых, а не по делу проявляют сверхбдительность».
Он отошел с Ярошем в сторону:
— Как мне там себя вести? Встречусь с Тарасовым…
— Ты ничего не знаешь… Он — командир отделения заставы… А остальное — оставь за мною. И никакой отсебятины, иначе все дело запорешь.
Тарас Степанович взял с Сурмача слово, что тот не обмолвится па заставе ни о сестре Куцого, которая проживает в Польше, ни о жене Тарасова, которая является двоюродной сестрой Безуха, отравившего Лазаря Афанасьевича во внутренней тюрьме.
