Анатолий Ким - Белка
Он вышел из метро и вскоре набрел на трамвайную остановку, постоял в небольшой толпе, поджидающей прихода трамвая. Во всей толпе только один был в сопровождении своего ангела-хранителя - молодой человек с рыжеватой бородою, рослый и полный, с голубыми младенческими глазами, одетый в кожаное пальто. Его ангел, едва различимый при дневном свете, полупрозрачный, как тополиный пух, висел над головою своего подопечного, ревниво осеняя его крылом. Очевидно, у остальных хранители их судеб были потеряны в метро или на других видах общественного транспорта. Над площадью их металось штук двадцать, не меньше, - очевидно, давно и безнадежно потеряв тех, кого они были обязаны охранять.
Когда трамвай подошел, молодой человек в кожанке первым ринулся к двери и, расталкивая всех, влез в вагон, его ангел попытался было, хлопая на месте крыльями, протиснуться над головами виснувших пассажиров, но безуспешно. Уже внедрившись в вагон, Митя Акутин с любопытством выглянул в окошко и увидел, как полупрозрачное существо пыталось следовать за трамваем, изо всех сил работая помятыми в давке крыльями, но затем сердито махнуло рукою и отстало.
Митя подумал: "Где же я потерял своего ангела-хранителя? А был ли таковой у моего убийцы? Интересно, что это за человек - вот повидать бы его..." И вдруг оказался возле каких-то железных ворот и увидел того, кого хотел. Игнатий Артюшкин вышел с двумя своими коллегами по охране и направился вместе с ними в сторону трамвайной остановки. Митя Акутин с большим любопытством наблюдал за своим убийцей, следуя чуть поодаль в стороне. Фигурою Артюшкин напоминал суслика, вставшего на задние лапы, шел он, переваливаясь с ножки на ножку и раскачивая мешковатым сусличьим корпусом; сказывалось желание автора сей походки казаться деловитым, уверенным и весьма самостоятельным человеком.
Но Артюшкин не был ни человеком, ни сусликом - его выдавала розовая поросячья шея, выступавшая над воротником форменного бушлата, и круглый, подвижный пятачок с двумя дырками ноздрей, нагло выставленными на зрителя. Раза два по дороге он зачем-то снимал с головы фуражку и, продолжая разговаривать с приятелями, приглаживал свой крохотный чубчик, оставленный над узким лбом, на котором была всего одна, но зато глубокая морщина.
Он умел улыбаться и глядеть ласково, умильно; улыбка его была чисто поросячья, с осклаблением крупнокалиберных желтых зубов, со сладким прижмуриванием крохотных глаз. У Артюшкина был широкий зад и, сравнительно с ним, узкая и маленькая голова. Роста он оказался небольшого.
Мите хотелось выяснить одно странное обстоятельство: почему в то краткое мгновение перед выстрелом на лице охранника появилась зубастая, свойственная Артюшкину улыбка? Она сияла всего какую-то долю секунды, но она была - это Митя запомнил навсегда. Затем грянул выстрел... Так вот, Митю интересовало даже не то, почему грянул этот выстрел, хотя он мог и не грянуть; нет, его интересовало только одно: почему охранник столь жизнерадостно, дружелюбно улыбнулся ему, прежде чем всадить в него пулю? А знать это нужно было Мите не для того, чтобы набраться злобы для мести или, наоборот, чтобы по-христиански простить Артюшкину. Месть не нужна была как санкция по отношению к тому, кто сам очень скоро умрет от рака прямой кишки, умрет безобразно, мучительно, последних два дня будет беспрерывно кричать жутким - не человеческим и не звериным - голосом. Ясновидение Мити уже предугадало столь печальный финал охранника. Но понять причину его улыбки было необходимо.
До своей смерти Митя Акутин успел понять, что мир человеческий сложноват и страшноват, мягко говоря, потому что в нем действует множество всяких хищников... Артюшкин оказался оборотнем, суть его была чисто звериная, но не в разгадке этого существа состояла задача Митина! Нет, конечно. Но никак, никак нельзя было понять, как могла на физиономии охранника возникнуть лучезарная, приветливая улыбка, вслед за которой кабанчик нажал на спусковой крючок пистолета. Ведь в этой улыбке было столько надежного, безопасного! Митя отчетливо помнил, как он, весь встрепенувшись от какой-то неясной надежды, вмиг приободрился и откликнулся на призыв дружелюбия и сам было чуть не улыбнулся в ответ, да не успел, так и остался с полуоткрытым ртом в миг, когда его горло проткнула пуля, а уши заложило от звенящего грохота выстрела.
Между тем Артюшкин давно уже отделился от своих сотрудников и ехал в метро, сидя между двумя женщинами, положив туго свернутые кулаки на колени себе и отчего-то печально глядя перед собою. "Не дай бог, жалость еще к нему проснется, - подумал Митя, сидевший напротив Артюшкина. - Но как мне приступить к этому поросенку, ведь я даже объяснить не смогу, чего хочу добиться от него, да и вряд ли поймет охранник". Оставалось пока одно: наблюдать за этим существом, делая кое-какие выводы на основании его поведения и дальнейших поступков...
А усталый после службы Артюшкин ехал к куме, заранее тоскуя и скучая от предстоящего любовного свидания. Он привязался к куме после смерти жены и полного разрыва с тремя своими детьми, которые знать его не хотели и ненавидели папашу с детства. Нельзя сказать, что Артюшкин был очень несчастен из-за неблагодарности детей, - ведь теперь все деньги, которые он получал на работе, оставались целиком при нем, и еще была внушительная пачка облигаций разных государственных займов. А кума была для услады и стирки белья, с которым постаревший Артюшкин не желал возиться. Они с кумою были из одной деревни, и помнил Артюшкин, как в молодости Мотря считалась девкой глуповатой, гуляла с пленными румынами, а вот поди ж как ее перевернула городская жизнь имеет отдельную однокомнатную квартиру, и пенсия у нее восемьдесят один рубль, и в матрасе зашито немало - давала она ему пощупать в особенно доверительные минуты, и он нащупывал бумажный пакетец, довольно толстенький. Что было там, в пакете, не знал, конечно, Артюшкин, да и не желал знать, ибо это был капитал Матренин, который она хрен кому отдаст, так и будет лежать на нем, пока не помрет, а после смерти заберет денежки дочь ее Зина, которая тоже знает о матрасе и всегда смотрит на приходящего Артюшкина волком.
Все эти мысли и видения охранника Митя свободно читал и перенимал, сидя напротив, и во всем этом ничего особенного не содержалось. Перед Митей находился один из маленьких людей нашего мира, лишенный какой бы то ни было таинственности. И все же дьявол был в нем. Митя видел его лицо перед тем, как тот вполне сознательно содеет убийство, словно совершит работу - маленькую, скверную работу маленького, скверного человека.
Но диво человеческой улыбки на физиономии этого оборотня! Улыбка, в которую Митя поверил: поверил - и тут же неожиданно был пристрелен существом, улыбнувшимся ему... Каким образом подобное могло случиться? Неужели ангелы, которых он теперь повсюду видит, в одну из страшных минут способны оборачиваться бесами? Так есть ли разделение добра от зла, человеческого от звериного? Или все это - едино?
Оказывается, он не то чтобы уснул, сидя на диванчике, а как бы на минуту увяз сознанием в дурманном забытьи, и пока пребывал в подобном состоянии, его поднадзорный исчез из вагона. Очевидно, вышел на предыдущей станции.
Митя выбрался из метро на воздух, где в сумеречном свете фонарей сверкали тонкие дождевые штрихи. Дождь был едва заметный, но колючий. Митя побрел в неопределенном направлении, наслаждаясь чувством безграничной свободы. Ничего пока ему не нужно было - ни пищи, ни крова, ни приюта. "Я как дикий свободный зверь, - подумал он, - ах, если бы мне стать диким свободным зверем, - и вдруг оказался среди высоких многоквартирных домов, желтеющих сотнями освещенных окон, и в тихом проулке встретил здоровенного лося, горбатого, безрогого, который бесшумно пробирался между стоящих у дома автомашин. Митя близко подошел к зверю, тот повернул вислоносую голову и посмотрел на человека дремучим выжидающим взглядом. Шла навстречу старуха с сумкой, почти наткнулась головою на сохатого и, перепугавшись, замахала на него рукою, воинственно и трусливо прикрикивая: "Кыш! Поше-ол!" Лось повернулся и, вновь пройдя между машинами, скрылся в лесочке, примыкавшем к домам квартала. Старуха прошла мимо, кривя в улыбке рот, подозрительно взглянув на Митю. Он свернул вслед за лосем, и, когда пробирался между темными негустыми деревьями, кто-то из глубины леса призывно почмокал губами. Митя пошел на звук и вскоре увидел перед собою огромного черного зверя. В темноте глаза его светились глубинным розовым огнем. Он постоял, прядая ушами и внимательно глядя на Митю, затем выразительно мотнул головою, как бы приглашая следовать за собой, повернулся и неторопливо, бесшумно зашагал в темноту. Митя пошел следом, стараясь не отставать. Они насквозь прошли примыкавший к кварталу лесок, который оказался небольшим, выбрались на широкое шоссе, освещенное редкими яркими фонарями, пересекли его и снова углубились в лес, который был значительно пространнее и гуще, чем первый. Шли довольно долго, порою Митя совсем терял из виду лося и тогда брел в темноте, сообразуясь лишь с негромким треском и шелестом листвы, отмечавшими путь сохатого.
