София Сегюр - Маленький горбун
– Да, я понял, – кивнул мальчик – только совсем не то, что ты говоришь. Австрийцы убивали бедных итальянцев и все жгли, это они убили родителей и сестер Паоло и сожгли его дом. Ты понимаешь, Христина?
– Отлично понимаю, – сказала она. – Видишь ли, ты рассказал очень хорошо. Когда же говорила Габриель, я ничего не могла разобрать.
– Я не виновата, что ты такая глупая и не понимаешь, когда рассказывают, – недовольным голосом заметила Габриель. – Вот и твоя мама всегда говорит, что ты глупа, как гусенок!
Христина грустно опустила головку и замолчала. Франсуа подошел к ней и, обнимая ее, сказал:
– Нет, ты не глупая, моя Христиночка. Не верь Габриели. Она говорит это в шутку.
– Все говорят, что я безобразна и глупа, – проговорила Христина, – и мне кажется, что это правда.
И по ее щеке скатилась слезка.
– Прости меня, моя бедная Христина, – сказала Габриель, целуя ее, – я не хотела обидеть тебя. Мне очень, очень жаль. Нет, ты не глупа, прости меня, пожалуйста.
Христина улыбнулась и в свою очередь поцеловала Габриель. В эту минуту позвонил обеденный колокол, и дети бегом пустились домой, чтобы умыться и причесаться.
Обед прошел весело, благодаря рассказам о путевых приключениях итальянца, которого графиня представила своему мужу. Смешил также всех громадный аппетит Паоло, не позволявшего позабыть о себе. Когда подали жаркое, он еще не окончил огромной порции фрикасе[8] из цыпленка, наполнявшего до краев его тарелку. Лакей уже подал всем сочный и, по-видимому, вкусный бараний окорок, а Паоло еще доедал последний кусочек цыпленка. Несмотря на это, он с тревогой посматривал на баранину, пожирал ее глазами, все еще надеясь, что ему поднесут блюдо. Но, видя, что лакей собирается подать шпинат, он собрал все свое мужество и, обращаясь к графу де Семиан, сказал взволнованным голосом:
– Синьор конте, не предложить ли вы мне баранины? Пожалуйста!
– О, конечно, с большим удовольствием, – с улыбкой ответил хозяин дома.
Графиня громко рассмеялась, и это вызвало всеобщий веселый хохот. Паоло оглядывался с недоумением, тоже улыбался, сам не зная чему, и, смеясь, продолжал есть. Всеобщая веселость, звонкие детские голоса заставили его наконец так расхохотаться, что он подавился, слишком большой кусок баранины застрял у него в горле. Лицо итальянца покраснело, потом полиловело, жилы надулись, глаза страшно раскрылись.
Франсуа, сидевший слева от Паоло, увидел, какая беда случилась с ним, бросился к нему и, запустив пальчики в открытый рот итальянца, вытащил оттуда громадный кусок баранины. После этого все пришло в порядок: глаза Паоло, жилы, цвет лица мало-помалу приняли свой обычный вид, и он нисколько не потерял аппетита.
Понятно, пока несчастный делал усилия, чтобы проглотить кусок, которым он подавился, никто и не думал смеяться. Но за столом снова раздался веселый смех, когда Паоло с полным ртом повернулся к Франсуа, схватил его за руку и несколько раз поцеловал пальцы мальчика.
– Добрый синьорино, добрый! Бедный мальчик. Ты… ты меня… мне спасать жизнь, и я сделать так, что ты быть такой же большой, как твой отец. Это что такое? – прибавил он проводя рукой по его горбику. – Это нехорошо, некрасиво. Я доктор, хороший доктор. И я все исправить. Ты быть пряменький, как твой папа.
И Паоло принялся есть, не говоря больше ни слова, а уж смеяться он и не думал до конца обеда.
За столом Бернар познакомился с Франсуа.
– Мне очень жаль, что я не мог вернуться раньше, – сказал он. – Я был у кюре, я каждый день бываю в доме священника и беру там урок.
– Я тоже должен идти к нему, – кивнул Франсуа, – он согласился учить меня латинскому языку. Я очень рад, что ты тоже учишься у кюре. Мы будем видеться каждый день.
– И я очень рад этому. Вероятно, нам будут задавать одни и те же уроки.
– Не думаю, – сказал Франсуа. – Сколько тебе лет?
– Мне восемь.
– А мне десять.
– Десять лет! А между тем ты такой маленький, – заметил Бернар.
Франсуа опустил голову покраснел и замолчал.
Вскоре после обеда Христине объявили, что за ней пришла ее бонна[9]. Девочке очень хотелось, чтобы Минну попросили позволить ей остаться еще на четверть часа у Габриели. Она мечтала одеть свою куколку в платье, которое для нее шила ее двоюродная сестра. Однако она привыкла к строгости Минны, а потому собралась уйти.
– Погоди же немного, Христина, – сказала ей Габриель, – через десять минут я закончу платьице.
– Не могу, – ответила Христина, – меня ждет моя бонна.
– Что же за беда? Она может и подождать немного, – заметила маленькая Семиан.
– Но мама рассердится, будет бранить меня и не позволит мне больше приходить к вам.
– Да твоя мама не узнает, – сказала Габриель.
– Непременно узнает. Минна говорит ей все.
В эту минуту голова бонны просунулась в двери:
– Что же, Христина, торопитесь!
– Иду, Минна, иду, – ответила девочка.
Она побежала к тетке, чтобы прощаться, Франсуа и Бернар хотели поцеловать девочку, но не успели. В гостиную вошла бонна:
– Значит, вы не хотите идти, Христина? Ведь уже поздно, и ваша мама, конечно, будет очень недовольна.
– Иду, Минна, иду.
– А твоя кукла? – спросила Габриель. – Ты ее оставляешь здесь?
– У меня нет времени, – шепотом ответила испуганная Христина. – Пожалуйста, дошей платье, ты мне отдашь его, когда я приду к вам.
Бонна взяла Христину за руку и, не дав ей времени поцеловать Габриель, вытащила из гостиной. Бедная Христина дрожала – Минна была несправедлива и зла.
Бонна толкнула девочку в тележку, которая приехала за нею, сама села рядом, и экипаж покатился.
Христина тихонько плакала, бонна бранила и грозила ей по-немецки (она была немка).
– Я скажу вашей маме, что вы не слушались, – выговаривала бонна, – вот увидите, она будет вас бранить.
– Уверяю вас, я пошла тотчас же, – оправдывалась Христина. – Пожалуйста, не говорите маме, что я дурно себя вела, я не хотела не слушаться, уверяю вас!
– Нет, я скажу, что вы вели себя очень дурно, – продолжала бонна, – да еще прибавлю, что вы говорите неправду и спорите, когда вам делают замечания.
– Простите меня, – со слезами взмолилась Христина, – пожалуйста, не говорите этого мамочке, ведь это же неправда!
– Перестаньте хныкать! Чем хуже вы будете вести себя, тем хуже будет для вас.
Христина отерла глаза, постаралась сдержать слезы, подавить вздохи. Проехав около получаса, они вернулись в замок Орм, где жили родители Христины. Бонна привела ее в гостиную, где сидели отец и мать девочки. Минна насильно втащила малышку в эту комнату.
Христина остановилась подле дверей, не смея заговорить. Ее мать подняла голову.
– Подойди, Христина, – сказала она. – Зачем ты стоишь у двери, точно виноватая? Минна, разве она плохо вела себя?
– По обыкновению, – ответила немка. – Ведь вам известно, что Христина никогда меня не слушается.
– Уверяю вас, Минна… – заливаясь слезами, начала было девочка.
– Не перебивай бонну, – сказала Каролина Дезорм. – Ну, что же она сделала, Минна?
– Она не хотела ехать домой, долго заставила меня ждать, а потом вырывалась, чтобы остаться со своей двоюродной сестрой, – говорила Минна, – мне пришлось силой увезти ее.
Мать Христины поднялась с места, подошла к девочке и сказала:
– Ведь ты же обещала мне быть умницей, Христина…
– Уверяю тебя, мамочка, что я была умницей… – ответила бедная Христина, продолжая плакать.
– О, Христина, – продолжала бонна, сжимая руки. – Зачем вы лжете? Так нехорошо говорить неправду, Христиночка!
– Ах, ты опять, как всегда, говоришь неправду, – обратилась к дочери Каролина. – Ты, верно, хочешь, чтобы я тебя строго наказала?
Ее муж, до сих пор все время молчавший, подошел к ней.
– Дорогая моя, – сказал он, – прошу тебя простить Христину. Если она не слушалась, она, конечно, теперь исправится.
– Почему ты говоришь «если»? – спросила Каролина Дезорм. – Минна постоянно жалуется на нее и ничего не может сделать… по ее словам.
– Минна, Минна! – нетерпеливо заметил он. – При нас Христина всегда отлично ведет себя. Она слушается нас и делает все, что мы ей скажем.
– Потому что боится наказания, – сказала Христинина мать и прибавила, обращаясь к бонне: – Знаете, Минна, вы мне надоедаете постоянными жалобами на Христину, вы все вечно преувеличиваете!
Госпожа Дезорм стала расспрашивать дочь, несмотря на неудовольствие бонны; ее муж молча рассматривал недовольное и злое лицо немки.
Наконец мать Христины стала сомневаться в том, что ее дочка дурно вела себя, велела Минне отвести ее и уложить спать, запретив ей бранить девочку.
Когда муж и жена остались одни, Дезорм с волнением сказал жене:
– Ты очень строга с нашей девочкой, и ты слишком веришь тому, что говорит эта бонна, которая попусту жалуется на нее.
– Ты называешь непослушание пустяками?
