Джордж Макдональд - Легковесная принцесса
— А это уже не наше дело, — отрезала королева. — Кроме того, к тому времени они непременно научатся сами о себе заботиться.
В ответ король только вздохнул.
Его величество охотно бы посоветовался с придворными медиками, да только опасался, что те вздумают поэкспериментировать с малюткой.
6. Нельзя столько смеяться!
А тем временем, невзирая на досадные происшествия и огорчения, доставляемые родителям, юная принцесса смеялась себе да подрастала — отнюдь не в ширину, — и выросла высокой и пухленькой. И достигла она семнадцатилетнего возраста, ни разу не попав в беду более серьезную, нежели дымовая труба. Спасая принцессу из помянутой трубы, уличный мальчишка, продемонстрировав изрядные гимнастические таланты, — вис носками сзади, заработал себе немалую славу и черную физиономию. Более того, при всей своей беспечности принцесса не совершила ровным счетом ничего предосудительного: вот только все вокруг без исключения вызывало у нее смех. Когда ей, в порядке опыта, сообщили, что генерала Кланрунфорта вместе со всем его войском порубили на мелкие кусочки, девушка только расхохоталась; услышав, что враг вот-вот осадит столицу ее папы, она расхохоталась безудержно, а уж когда ей сообщили, что город наверняка окажется во власти вражеских солдат, — ну, уж тут она хохотала до колик. Все попытки заставить ее воспринять всерьез хоть что-нибудь терпели крах. Если ее матушка плакала, принцесса говорила так:
— Что за забавные гримаски строит мамочка! Да еще и водичку из щек выжимает! Вот смешная мамочка!
А когда отец ее бушевал и бранился, принцесса с хохотом танцевала вокруг него, хлопая в ладоши и восклицая:
— Еще, папочка! Еще! До чего потешно! Милый, смешной папочка!
Если же отец пытался схватить ее, она мгновенно ускользала — нет, грозный родитель не внушал ей ни малейшего страха, просто она думала, что по правилам игры попадаться не полагается. Оттолкнувшись ножкой, принцесса взмывала в воздух прямо над головою отца, или, танцуя, перепархивала вперед-назад и в сторону, точно огромная бабочка. Случалось и так, что, когда отец и мать уединялись посовещаться о судьбе дочери, беседу прерывали тщетно сдерживаемые взрывы хохота у них над головами, и, в негодовании подняв глаза, родители обнаруживали, что дочка парит себе в воздухе, вытянувшись во весь рост, и поглядывает на них сверху вниз, комично радуясь своему положению.
А в один прекрасный день приключилось весьма досадное недоразумение. Принцесса вышла погулять на лужайку в сопровождении одной из своих дам; а фрейлина крепко держала подопечную за руку. Углядев в противоположном конце лужайки отца, принцесса вырвала руку и помчалась к нему. А надо сказать, что, когда принцессе приходило в голову побегать самостоятельно, она обычно брала в каждую руку по камню, чтобы, взлетая, всякий раз опускаться на землю. Наряды и украшения здесь не спасали; даже золото, становясь как бы частью ее самой, на время утрачивало вес. Но то, что принцесса просто держала в руках, по-прежнему тяготело вниз, к земле. А в тот миг вокруг не обнаружилось ровным счетом ничего подходящего, кроме огромной жабы, которая неспешно ковыляла себе через лужайку, точно в запасе у нее было по меньшей мере лет сто. Принцесса, не ведая брезгливости, — еще одно свойство ее натуры, — схватила жабу и понеслась прочь. Она уже почти добежала до отца; король уже раскинул руки навстречу дочке, предвкушая поцелуй, что подрагивал на ее губках, точно бабочка на розовом бутоне, — как вдруг порыв ветра сдул девушку в объятия юного пажа, который только что выслушал поручение его величества. А принцессе, — право же, в этом ее свойстве не было ничего из ряда вон выходящего! — чтобы остановиться на ходу, требовалось время и усилия. А тут времени недостало. Она ведь уже настроилась поцеловать — и поцелуй достался пажу. Принцесса ничуть не огорчилась: застенчивостью она не отличалась, да и к тому же знала, что все произошло помимо ее воли. Так что она только расхохоталась, звонко, точно музыкальная шкатулка. Хуже всего пришлось пажу. Ибо принцесса, пытаясь исправить последствия злосчастного поцелуя, выставила вперед руки, чтобы избежать столкновения, и вместе с поцелуем отрока шлепнули большой черной жабой по другой щеке, да вдобавок и ткнули ею прямо в глаз. Паж тоже попытался рассмеяться, но в результате лицо его исказилось гримасой настолько странной, что стало ясно: на поцелуй он не купился. Что до короля, его достоинство пострадало столь сильно, что монарх не разговаривал с пажом целый месяц.
Здесь уместно добавить, что наблюдать за бегущей принцессой было крайне забавно, если, конечно, такой способ передвижения можно назвать бегом. Сперва она подпрыгивала, затем, приземлившись, пробегала несколько шагов — и снова взлетала в воздух. А порой, ошибочно вообразив, что земли она уже достигла, она перебирала ножками в воздухе, ни на что не ступая, точно опрокинувшийся на спину цыпленок. И при этом хохотала от души, точно в нее вселялся сам дух веселья; только вот смеху этому чего-то недоставало. Чего именно, я описать затрудняюсь. Думаю, определенных интонаций, подсказанных знанием скорби — того, что художники называют morbidezza[1]. Улыбаться она не умела.
7. Испробуйте метафизику!
Долгое время король с королевой избегали касаться этой мучительной темы, но вот, наконец, решили, что дело следует обсудить втроем, и послали за принцессой. Она вошла, скользя, перепархивая и плавно переносясь от одного предмета меблировки к другому, и, наконец опустилась в кресло, приняв сидячее положение. Применимо ли к принцессе слово «сидела», — ведь поддержки от кресла ей не было никакой! — я утверждать не берусь.
— Милое дитя мое! — промолвил король. — Ты, должно быть, уже успела понять, что слегка отличаешься от других.
— Ой, милый папочка, до чего ты смешной! У меня есть нос, два глаза, и все остальное тоже, верно? В точности как у тебя и у мамочки.
— Милочка моя, попытайся хоть раз подойти к делу серьезно, — вступила королева.
— Нет, мамочка, спасибо; что-то не тянет.
— Разве тебе не хотелось бы научиться ходить, как все люди? — спросил король.
— Ну уж нет, увольте! Вы же еле-еле ползаете. Вы такие копуши!
— Как ты себя чувствуешь, дитя мое? — продолжил король после минутного замешательства.
— Хорошо, спасибо.
— Нет, я имею в виду, что именно ты чувствуешь?
— Да ничего такого особенного.
— И все-таки: как?
— Я чувствую себя принцессой, у которой такой забавный папочка и такая милая лапушка королева-мамочка!
— Право же! — начала было королева, но принцесса ее перебила.
— Ах, да, вспомнила, — добавила она. — Иногда меня не оставляет странное ощущение, будто я — единственный в мире человек, у которого есть хоть сколько-нибудь здравого смысла.
До сих пор принцесса пыталась держаться с достоинством, но теперь расхохоталась без удержу, перекувырнулась назад через спинку кресла и принялась в исступленном восторге кататься по полу. Король с легкостью подхватил дочку, — точно пуховое стеганое одеяло, — и вернул ее в прежнее положение относительно кресла. Какой здесь уместен предлог, я понятия не имею.
— Неужто у тебя нет ни одного заветного желания? — не отступался его величество, который к тому времени уже усвоил: сердиться на дочку бесполезно.
— Ох, дорогой ты мой папочка, конечно, есть! — отвечала она.
— Какое же, родная?
— Я об этом только и мечтаю — и так долго! — прямо-таки со вчерашнего вечера.
— Так расскажи, что за желание.
— А ты пообещай, что исполнишь!
Король уже собирался ответить «да», но дальновидная королева удержала его легким движением головы.
— Сперва скажи, что это, — не отступался король.
— Нет, нет! Сперва пообещай!
— Я не рискну. Так что это?
— Изволь запомнить: я ловлю тебя на слове. Хочу… чтобы меня привязали на веревку — длинную-предлинную! — и запускали на манер змея. Ой, до чего потешно! Я буду разбрызгивать розовую воду вместо дождя, и разбрасывать леденцы вместо града, и взбитые сливки вместо снега, и… и… и…
Приступ смеха помешал принцессе договорить, и она бы снова скатилась на пол, если бы король не вскочил на ноги и вовремя не подхватил хохотунью. Видя, что толку от нее не добьешься, его величество позвонил в колокольчик и отослал дочь в сопровождении двух фрейлин.
— Ну, королева, — оборотился он к супруге, — что же все-таки делать?
— Осталось только одно, — отвечала королева. — Давай обратимся в корпорацию Метафизиков.
— Браво! — воскликнул король. — Так и сделаем!
А возглавляли корпорацию двое мудрейших китайских философов, по имени Пе-Дант и Копи-Кек. За ними-то и послал король, и философы не замедлили явиться. В долгой пространной речи монарх поведал им о том, о чем они и без того превосходно знали, — а кто, собственно, не знал? — а именно, об исключительном положении своей дочери относительно земного шара. А также попросил мудрецов посоветоваться промеж себя насчет возможной причины и способов излечения этого «легкого недомогания». Король особо подчеркнул последние слова, однако собственного же каламбура и не заметил. Королева рассмеялась, но Пе-Дант и Копи-Кек смиренно дослушали до конца и молча удалились.
