Владимир Король - Меня зовут Нур Ахмат
— Я хочу пить, — сказал Нур Ахмат, пытаясь подняться.
— А баранины не хочешь? Сайфуддин-хан, да продлятся его дни, велел притащить тебя с арканом на шее, а не с пузом, набитым пловом.
Бандиты набирали воду в мешки из козьих шкур, пили прямо из ладоней. Душман с бритой головой, услышав слова Синего Тюрбана, стал громко причмокивать: ах, какая вкусная вода, попью — никогда не умру, а сын шакала воды не получит.
Бандиты засобирались в дорогу. Они взвалили на спины верблюдов тюки с награбленным, оружие. Нур Ахмат знал — ночью в горах холод. Он видел, как Синий Тюрбан наматывает на шею длинный шарф, а безоружный душман в дырявой папахе туже подпоясывает халат. Верблюдов накрывали попонами. Нур Ахмату набросили на руки верёвку, а другой конец Синий Тюрбан привязал к поясу безоружного душмана в дырявой папахе.
Ночь скрыла и горы, и людей.
Верблюд Нур Ахмата теперь вёз крупнокалиберный пулемёт, который не давал прижиматься к тёплому боку животного. Острые, холодные камни жгли ноги. Как бы пригодились сейчас калоши! Хоть и ветхими они были, и служили людям больше, чем Нур Ахмат живёт на свете…
Вдруг он услышал тихий голос. Кто-то бормотал совсем рядом. Кто? Не верблюд же! Кто-то читает молитву? Но путник молиться вовсе не обязан. Нет, Дырявая Папаха не молился. Он ругал сам себя.
— Глупый ишак, — доносилось до мальчика. — Зачем я пошёл? Теперь иду, иду… Даже кости замёрзли, Винтовку не дали — не доверяют. Боятся — убегу. Куда иду?
Нур Ахмату, услышавшему причитания Дырявой Папахи, вдруг стало теплее.
Он знал, что в бандитских шайках много таких, как Дырявая Папаха, — несчастных, обманутых, запуганных людей. Это крестьяне-бедняки, втянутые в грязное дело контрреволюции клеветой, будто народная власть грозит уничтожить ислам.[9]
Нур Ахмат стал думать, как расскажет дехканину правду об аграрной реформе. О том, что народная власть теперь даёт крестьянам такую землю, с которой можно снимать по два-три урожая в год. И земля, и вода — всем этим теперь могут распоряжаться те, кто своим трудом выращивает хлеб.
Оказывается, добрые мысли могут согревать.
Во время короткой остановки каравана Нур Ахмат почувствовал на плечах тяжёлый халат. Нет, не только о себе думал в эту холодную ночь угнанный душманами дехканин Дырявая Папаха.
Когда край утреннего солнца высветил из мрака огромную чёрную гору, где-то в зарослях затянул свою унылую песню шакал.
Дырявая Папаха заговорил вполголоса, обращаясь к Нур Ахмату:
— Бача улыбается? А знает бача, почему воет шакал?
Нур Ахмат не знал. Но шакала он не боялся. Синий Тюрбан со своей верёвкой был страшнее любого шакала.
— Шакал воет — предупреждает, — продолжал Дырявая Папаха.
— О чём предупреждает? — спросил Нур Ахмат.
Дырявая Папаха говорил:
— Шакал ходит за леопардом. Тот ищет добычу, а шакал ходит следом и воет, Только леопард на караван не нападёт. Опасность чует. Он шкуру свою любит. Для него шкура — жизнь. Царапины боится. Маленькая рана для леопарда — смерть.
Караван тронулся.
— Но если леопард не собирается нападать, чего же воет шакал? — спросил Нур Ахмат.
— Или шакал глупый, — хитро улыбаясь, ответил Дырявая Папаха, — или предупреждает кого-то, чтобы от нас, бандитов, прятались…
— А ты видел леопарда? — Нур Ахмат попытался расслабить верёвку, которая стягивала руки.
Вместо ответа Дырявая Папаха снял с рук Нур Ахмата петлю и зашвырнул верёвку на горб верблюду.
— Бача так похож на моего сына…
Из-под густых бровей на Нур Ахмата блеснули два уголька чёрных глаз затравленного, но сильного человека.
— Сын ушёл в горы за плодами гималайского кедра. Я нашёл его через три дня. Сын был маленький, как ты, бача, а леопард на него напал в три больших шага. Они лежали рядом. Сын был настоящий воин. Я не смог разжать его пальцы, чтобы забрать нож.
Дырявая Папаха вынул из глубокого кармана долгополой крестьянской рубахи лепёшку и протянул Нур Ахмату.
— Ешь, бача. Путь долгий. Только аллах знает, что ждёт нас за той горой.
Солнце, наконец, совсем вырвалось из плена чёрной горы, щедро плеснуло светом и теплом.
Караван стоял. Всех пленных собрали на небольшой площадке, зажатой между двумя скалами.
Нур Ахмат стал рассказывать Дырявой Папахе о хлебе, который душманы сначала хотели сжечь, потом отравить ложью. Говорил и об отце…
Они сидели друг против друга — сын рабочего и дехканин. Их колени касались. Больными, грустными глазами смотрел дехканин прямо в переносицу Нур Ахмата. Он чувствовал, что всё именно так, как рассказывает этот маленький пленник, которого приказал доставить к себе сам главарь банды — гроза всей провинции.
— Какие же это воины аллаха, если они подняли руку на бедных? — говорил Нур Ахмат.
Он видел, как четверо душманов сняли с верблюда пулемёт и понесли его вниз по тропинке. С пленными остались Синий Тюрбан и два охранника, которые уселись повыше — так, чтобы видеть всех.
Банда явно к чему-то готовилась.
Газеты писали, что банда Сайфуддин-хана налетает на кишлаки, небольшие городки. Басмачи убивали представителей народной власти и всех, кто сочувствует революции. Если же в плен к ним попадал активист Народно-демократической партии, партийный агитатор или офицер вооружённых сил, казнь была особо жестокой. Человека до смерти забрасывали камнями.
Основные удары душманы направляют по всему новому, что пришло в жизнь афганского народа после революции. Это сельскохозяйственные кооперативы, земельно-водная реформа, новые предприятия. Школы — это тоже завоевание апрельской революции. Ведь мы с тобой, читатель, знаем, что в Афганистане из каждых ста человек ещё недавно умели поставить свою подпись только десять.
Новое — это и дворцы пионеров.
С какой гордостью показывал нам заместитель председателя Центрального совета пионерской организации Афганистана товарищ Джонали карту! Горящими лампочками обозначены провинциальные центры Афганистана, где открыты дворцы пионеров. Всего шестнадцать!
А потом с болью в голосе товарищ Джонали рассказывал: Дворец пионеров в города Файзабаде бандиты обстреляли из гранатомёта. В провинции Баглан — сто двадцать шесть школ. Из них работают только двадцать шесть. Остальные постоянно находятся под прицелом душмансних пулемётов.
Грамота, считают душмансниа главари, — только для богатых. А правоверным мусульманам победнее достаточно и священного писания. Дети главарей афганской контрреволюции, окопавшихся в Пакистане, на американских машинах ездят в богатые частные школы и университеты. Им можно. Если же афганский бедняк взял в руки книгу, значит, покушается на «чужое добро» — смерть ему!
Глядя на горы, дехканин говорил:
— В твоих словах страшная правда. И теперь я твой друг.
Он показал Нур Ахмату зажатую в ладони смятую бумажку и тихо спросил:
— Бача умеет превращать узоры на бумаге в слова?
— Я умею читать и писать, — гордо ответил Нур Ахмат.
Дырявая Папаха засомневался — ведь сам пророк Мухаммед не знал грамоты. Он осторожно протянул Нур Ахмату бумагу, которая оказалась листовкой. Мальчик быстро просмотрел её и вернул Дырявой Папахе.
— Откуда это? — спросил он.
— Сам аллах сбросил мне с неба эти узоры.
«Наверное, вертолёт разбрасывал листовки над их кишлаком», — подумал Нур Ахмат.
— Там сказано, что все, кто хочет из банд вернуться в свои кишлаки, могут не бояться наказания. Народная власть прощает им их ошибку.
— Я могу вернуться? — не поверил дехканин.
— А ты тем более. Ты же не басмач, тебя насильно угнали.
На это дехканин сказал;
— Человек — не верблюд, сам не захочет — никто не заставит. Запугали, обещали денег. Говорили: воевать за ислам…
Среди пленных, как сухой лист, пролетел шёпот. К Синему Тюрбану, восседавшему на камне, двое дюжих душманов подтащили упиравшегося старика.
— Сбежать хотел, собака! — Один из душманов с размаха ударил прикладом в согнутую спину старика.
Ноздри Синего Тюрбана заходили в злом трепете, он задышал тяжело и хрипло.
— Бежать?.. Значит, он забыл, что у него только одна голова.
Старик округлившимися от ужаса глазами смотрел на Синего Тюрбана и обречённо вжимался в землю.
— Сейчас вы увидите, — выводил Синий Тюрбан, — что бывает с теми, кто посмел ослушаться меня, кто не хочет служить Сайфуддин-хану.
Острым длинным ножом Синий Тюрбан водил у шеи старика.
— Все смотрите! Да не даст вам аллах оступиться!..
Не в силах сдержать стук зубов, Дырявая Папаха до хруста в костях прижимал к себе Нур Ахмата:
— Бача! Спрячь глаза! Не смотри! Не надо!..
