Илья Дворкин - Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы
— Хочу, — мрачно говорит Митька. — Там на меня не будут топать ногами.
— Да это я нечаянно, — говорит папа и начинает суетливо одеваться, — я сейчас… быстренько… Я тебя на такси…
Митька самую малость обиделся, но очень скоро обиду позабыл, потому что он любил ездить к бабушке. Она-то всегда с удовольствием слушала его пение, никогда не затыкала уши. Правда, петь для неё было тяжело, приходилось кричать во всё горло, потому что бабушка плохо слышала. Она никогда не затыкала уши, она просто выключала слуховой аппарат и улыбалась Митьке и кивала головой.
Утром в субботу папе стало стыдно за то, что он накричал вечером, и папа позвонил Митьке.
— Как дела? — спрашивает. — Поёшь?
— Пою, — говорит Митька.
— Что-то давно я не слышал оперу «Князь Игорь», — шутит папа, — спел бы мне, Митяй, что ли!
А Митька не понял, что с ним шутят, он обрадовался, растрогался даже.
— Ну вот! А вчера на меня топал, — говорит. — Ладно уж, я не злопамятный человек, слушай.
И спел папе оперу «Князь Игорь». По телефону. На основные арии он затратил один час сорок минут.
Мама потом рассказывала, что к концу оперы папа был голубоватого цвета и весь дрожал.
Но трубку не бросал, потому что после каждой арии Митька спрашивал:
— Ну как? Здорово?
— О-о-о! — отвечал папа.
И вот, можете себе представить, по пению у Митьки был трояк в первой четверти.
А как Митька старался! Громче всех в классе пел.
Если бы он не закрывал от наслаждения и старательности глаза, то, несомненно, заметил бы, что Варвара Савельевна, учительница музыки, всякий раз, поглядев на Митьку, кривится, будто у неё болит коренной зуб.
Митька очень удивился, когда однажды, прервав урок и песню, Варвара Савельевна задумчиво спросила:
— Скажи мне, Огородников, тебе никогда не доводилось слышать рёв сирены океанского буксира?
— Нет, Варвара Савельевна, — честно отвечает Митька, — не доводилось.
— А сирену пожарной машины ты слышал? — спрашивает.
— Да, — обрадованно кричит Митька. — Сирену раз пять слышал. Ох и здорово вопит!
— Нравится? — спрашивает Варвара Савельевна.
— Ещё бы! — говорит Митька.
— Понятно, — говорит Варвара Савельевна.
И закатила Митьке трояк в четверти. И при этом ещё сказала:
— Исключительно за старание.
После этого Алёшка Ребров, командир звёздочки и лучший друг, отозвал расстроенного Митьку в сторонку и сказал:
— Ты хочешь идти в поход или не хочешь идти?
— Ясно, хочу! — говорит Митька.
— И я хочу. И все наши хотят. А ты своим трояком по пению отбрасываешь всю звёздочку назад. Какие же у нас итоги будут, если мы даже по пению трояки получать станем? Ну, я понимаю по русскому ещё или по математике!
— Что же я могу сделать? — говорит Митька. — Я же изо всех сил старался!
— Нет, — говорит Лёшка. — Если бы ты изо всех сил старался, она б тебе двойку влепила!
— А сам-то. Молчал бы уж!
— В том-то и дело, — говорит Лёшка. — В этом весь секрет моего успеха.
— Какой такой секрет? — удивляется Митька.
— А такой! Все поют, а я не пою. Я только рот раскрываю. Понял? Представляешь, что было бы, если б мы с тобой вдвоём запели? Это страшно представить!
— Что же мне делать? — спрашивает Митька.
— Чудак человек! Я ж тебе говорю — пой молча! Только рот раскрывать не забывай.
Теперь уроки пения для Митьки стали настоящей мукой. Оказалось, что это ужасно трудно — петь молча. Все по-настоящему поют, а ты только рот разевай! Лёшка сказал, что для этого нужна почти нечеловеческая выдержка, и оказался прав.
Только ради того, чтобы в звёздочке были хорошие итоги, Митька терпел эту пытку. В конце второй четверти Варвара Савельевна сказала:
— Вот, дети, перед вами наглядный пример: Дмитрий Огородников. Человек взял себя в руки, постарался — и результаты налицо. Ставлю ему четвёрку.
7. Писательская горячка
Митьку выбрали редактором стенгазеты. И жизнь его чудесно преобразилась. Газета называлась «Октябрёнок». Название прекрасное, но во всех вторых классах газеты тоже так назывались, и Митька из-за этого переживал. Но сделать ничего не мог: название было написано на фанерном листе настоящим художником, а пониже были деревянные рамочки, куда вставлялись заметки.
Митька назначил своим заместителем и главным художником Лёшку Реброва, и работа закипела. Пожалуй, это была единственная стенная газета в школе, которая выходила каждый день и состояла исключительно из одних фельетонов. Только одна рубрика под названием «Короткая шутка» оставалась неизменной, потому что Митька сумел выдумать только одну шутку и она ему так нравилась, что ничьих других шуток он принимать не желал.
Шутка была такая:
«Мальчик спросил у папы:
— Знаешь, для чего над витринами магазинов висят полосатые тряпки?
— Не тряпки, а маркизы, — сказал папа.
— Ну, маркизы. Знаешь, для чего они висят?
— Не знаю, — сказал папа.
— Чтобы стёкла не разбивались от солнечного удара, — сказал мальчик».
Митьке эта шутка нравилась потому, что разговор такой был на самом деле. Про солнечный удар Митька выдумал ещё в детском саду, а разговор этот был с папой. Причём тогда Митька и не думал шутить, он говорил всерьёз. Это теперь ему смешно, а тогда смеялся один папа.
А Лисогонов, про которого был написан фельетон под названием «Лихой наездник», где рассказывалось, как Лисогонов оседлал несчастного первоклашку и заставил себя возить, кричал:
— Погоди, погоди! Я на тебя тоже напишу! И шутка твоя дурацкая! У меня таких шуток есть сто штук!
— Вот видите, ребята, какая действенная вещь стенная газета. Печать вообще могучая сила, — говорит Таисия Петровна. — Я уверена, что теперь Гоша не будет обижать первоклассников.
— Погодите, погодите! Я про него тоже напишу! Как его к директору водили! Ага! Его водили, а меня не водили, — кричит Лисогонов, а сам чуть не плачет.
— Пускай пишет, — шепчет Митьке Лёшка Ребров, — мы его так отредактируем, что больше не захочет писать.
Мама жаловалась папе:
— Просто кошмар какой-то! Он не даёт мне работать на моей собственной машинке! Целыми днями стучит, как дятел. Он заболел. Это называется писательский зуд.
— А это очень опасно? — серьёзно спрашивает папа.
— Чрезвычайно! — говорит мама. — Иногда человек не может излечиться всю жизнь.
— Так и стучит всю жизнь?
— Так и стучит! Всю свою сознательную жизнь! — отвечает мама.
— Но есть же, наверное, какое-нибудь лекарство от этой болезни? — спрашивает папа.
— Увы, увы! — говорит мама. — Только здоровый организм может победить эту напасть!
— Какое горе! Какое несчастье! — восклицает папа.
— Ладно, ладно, — говорит Митька, — смейтесь, смейтесь! Печать — это могучая сила! Вот заведу дома стенную газету да пропечатаю вас, тогда узнаете!
— Не губи! — кричит папа.
— А что ты сейчас пишешь? — спрашивает мама. — Над чем работаешь?
— Над циклом стихов работаю.
— О! Это интересно! — говорит мама. — Ты уже на стихи перешёл!
— А большой цикл? — спрашивает папа.
— Пока готово три стиха, но будет больше, — говорит Митька. — Прочитать?
— Конечно! — говорит мама и смотрит на папу.
— А может быть, не надо? — сомневается он.
— Тогда, может быть, мне лучше спеть что-нибудь из «Князя Игоря»? — коварно спрашивает Митька и видит, что папа вздрагивает.
— Нет, нет! Читай скорее свои стихи! — просит папа.
И Митька прочитал им свой первый поэтический цикл. Стихи были такие.
Стихотворение № 1.
Жил да был один непалец.
И жена его — непалка.
Он был маленький, как палец,
А она худа, как палка.
Стихотворение № 2.
Жил да был один китаец.
И жена его — китайка.
Он косой был, будто заяц,
А она была лентяйка.
Стихотворение № 3.
Жил да был один индеец.
И жена его — индейка.
Он был страшный проходимец,
А она копила деньги.
— Слушай, гениальные совершенно стихи, — говорит папа, — как это у тебя: «Жил да был один кореец и жена его — корейка…» Здорово!
— Нету у меня про корейца! — возмущается Митька. — Как же ты слушал?!
— Правда нету? Значит, мне показалось. Ты их пусти под четвёртым номером.
— Теперь не могу.
— Почему это?
— Потому что это будет плагиат, воровство, значит. Только не простое, а поэтическое, — говорит Митька.
— Ты слышишь, мать? — говорит папа. — Это не ребёнок, а какой-то вундеркинд. Какие слова знает — «плагиат»! Что же дальше будет?!
