Эмма Выгодская - Пламя гнева
Долго ещё не уходил из прореза над дверью лунный свет и не сменяли часового. Наконец луна зашла, повеяло свежестью, наступала вторая половина ночи. Аймат слышала, как у двери тюрьмы сменили часового.
Она дождалась: осторожные шаги послышались по двору, часового тихонько окликнули на её родном языке.
— Иди, — сказал часовой.
Он отодвинул засов. Аймат вышла, и тотчас Касим накинул ей солдатскую куртку на плечи, чтобы белая кабайя девушки не так заметна была в темноте.
— Беги! — сказал Касим. — Тут есть выход. — Взяв за руку, он провёл её в конюшни. Здесь было тепло, крепко пахло навозом; кони жевали сено, постукивали копытами о деревянный пол.
К ним подошёл конюх-яванец.
В боковой стене конюшни была узкая запасная дверь на внутреннем засове.
Рука конюха уже легла на засов, но тут же замерла.
— Подождём, — сказал конюх. — Слышишь?..
Ровный топот слышался правее конюшен, звонкий чёткий шаг по камню, точно большой отряд проходил по двору к главным воротам. Аймат различила звуки команды на голландском языке. Затем тяжело звякнули ключи, хлопнула дверь — и что-то звонко шлёпнулось и рассыпалось по камням.
— Вёсла! Они берут с собой вёсла! — взволнованно прошептал конюх.
— Их отправляют на Черепаший остров в засаду! — сказал Касим. — Это метис придумал, я знаю!
— Они хотят перехватить тех, кто переплывает сюда из Лампонга! — сказал конюх.
— Проклятый метис!..
— Надо поскорее сообщить нашим, в свайную деревню, — быстро сказал конюх.
— Сейчас пойдёт обход по казармам, мне не уйти; хватятся и подымут шум. Беда! — сказал Касим.
— Это сделает девушка! — сказал конюх.
— Беги, Аймат! — Касим сжал руки девушки. — Сообщи нашим! Мы доверяем тебе.
— Скажи: мы все здесь готовы. Мы ждём, — прошептал конюх, наклонясь к уху Аймат.
Отряд прошёл. Они слышали, как отворились и вновь захлопнулись ворота. Потом всё затихло.
— Время! — сказал конюх.
Он отодвинул засов. Не охраняемая никем боковая дверца конюшен выводила Аймат прямо на волю, за стены форта, к морскому берегу.
Она побежала вдоль стены, держась тени, чтобы её не увидел часовой, стоявший у главных ворот, добралась до песчаного берега, а здесь бросилась прямо по песку и ракушкам, вдоль воды. Она видела огни свайной деревни на море и бежала к тому месту, откуда крайние дома деревни были ближе всего к берегу. Здесь она остановилась. Из воды торчали остатки убранных мостков, примятый тростник. Ни лодки, ни бревна. Аймат измерила глазами расстояние, скинула солдатскую куртку и пустилась вплавь.
Метрах в тридцати от берега она почувствовала, что очень устала и ослабела. Саронг намок и облепил ей ноги, мешая плыть; солёная волна захлёстывала лицо, затрудняя дыхание. Аймат плыла, борясь с волной, загребая изо всех сил. Дома деревни были уже близко. На свае у крайнего дома сидел часовой с двустволкой. Аймат плыла прямо на часового. Кажется, он кричал ей что-то, она не слышала из-за волны, плескавшейся в уши. Она загребала воду всё слабее; силы оставляли её. Часовой пошёл по свае к ней. Последним усилием Аймат рванулась к концу сваи, но не смогла дотянуться и начала опускаться на дно. Она уже теряла сознание, когда что-то сильным ударом обожгло ей макушку; она пришла в себя и почувствовала, что чьи-то руки тащат её кверху.
Часовой посадил её рядом с собой на сваю. «Ты кто? Откуда взялась?» — спросил часовой.
Аймат перевела дыхание. Она откинула мокрые волосы с глаз и вгляделась в часового.
— Гудар! — закричала Аймат.
Это был Гудар, барабанщик Гудар, которого она знала с детских лет, — частый гость у них в деревне.
— Да, я Гудар. А ты кто? — недоуменно спросил Гудар.
Мокрые волосы, облепившие лоб и щёки Аймат, сильно меняли её лицо.
— Я Аймат, — ответила девушка. — Аймат, дочь Уссупа.
— И внучка Мамака! — закричал Гудар. — Как же я не узнал тебя?.. Ай-ай, а мне пришлось стукнуть тебя веслом по макушке, чтобы ты не теряла сознание и не опускалась на дно.
Узенький челнок с двумя брошенными в него вёслами качался на волне тут же, привязанный к свае.
— Я из форта, у меня большие новости, — торопливо сказала Аймат. — Меня прислали к вам. Ардай здесь?
— Здесь! — ответил Гудар. Он толкнул Аймат к челноку, сам прыгнул вслед за нею и быстро подгрёб к самому большому свайному дому, стоявшему в центре деревни.
— Аймат! Аймат из Тьи-Пурута! — На сваях дома толпились люди из её деревни и многие ещё не знакомые ей, все вооружённые, у каждого по два криса, у многих карабины. Ардай вытащил её из лодки, обнял и повёл внутрь дома. Здесь все окружили её, и Аймат рассказала то, что ей поручили.
— Черепаший остров? Это не больше полутора палей отсюда, — сказал Ардай.
— Ночь идёт к концу; надо действовать сейчас же, не откладывая ни на час, — подхватил Гудар.
Мужчины бросились к лодкам.
— Сбор!.. Сбор!.. — прокричал Ардай.
Гудар уже нёс откуда-то барабан — такой знакомый Аймат старый чёрный барабан, с узором из полосок цветной кожи. Изо всех домов в челноки, в длинные лодки, в большие тупоносые прау прыгали вооружённые люди, и флотилия повстанцев уже выходила в море.
— Ты останешься здесь, Аймат, ты устала! — сурово сказал Ардай, вглядевшись в лицо Аймат.
Какие-то женщины дали ей тёплых лепёшек и уложили в углу свайного дома, на груду гороховых стеблей. И она тотчас уснула.
Когда Аймат проснулась, было уже ясное утро. Флотилия повстанцев с пальбой, с победными криками возвращалась обратно. Они тянули за собой на канате целую связку голландских шлюпок.
Было ещё темно, когда повстанцы подошли к острову. Они шли очень осторожно, и голландцы не забили тревоги. Ардаю с товарищами, плывшими на первой лодке, удалось сразу подобраться к канатам, которыми были привязаны шлюпки голландцев. Прежде всего они обрубили канаты и отвели шлюпки подальше. Только потом открыли пальбу. Когда голландцы опомнились, они увидели, что окружены и что бежать им с острова не на чем. Бой был короткий; голландцы отдали больше сотни карабинов и немало патронов к ним. Сейчас они лежат на островке обезоруженные, связанные и неуклюжие, как большие водяные черепахи.
— Пока мы захватили с собою только одного сержанта, — Гудар смеясь показал на дно шлюпки.
Аймат заглянул в шлюпку и увидела белобрысый затылок и опухшую красную щёку того самого сержанта, который привёз её в форт.
— Остальных привезём завтра! — сказал Ардай. — А сейчас скорее к берегу. В форту остались почти одни только яванские солдаты.
— Скорее, пока не узнали в Серанге и не прислали в форт подкреплений! — подхватил Гудар.
Вся флотилия повстанцев, ударив вёслами по воде, двинулась к форту.
Глава двадцать восьмая
Конец надежде
Адъютанты, приближённые и секретари окружали генерал-губернатора Даймер-ван-Твиста в его Бейтензоргском дворце. Сюда не доходили ни тревожные сигналы с западного берега, ни доклады о «брожении» на восточных островах.
Дворец индийского наместника свита превращала в недоступную для смертных резиденцию. Приёмы обставлялись с провинциальной пышностью. Скучая в тропиках, вдали от Европы, свита Даймер-ван-Твиста очень точно соблюдала все подробности европейского дворцового этикета. На большой приём в Батавию генерал-губернатор выезжал только раз в месяц. Аудиенции к нему надо было добиваться неделями. Замкнувшись от всего света, не видя и не замечая того, что происходит в колониях, свита генерал-губернатора играла в маленький королевский двор.
Эдвард письмом испросил у генерал-губернатора короткой аудиенции по важному делу.
— Его превосходительство болен и не принимает, — ответили ему.
Даймер-ван-Твист действительно был болен: у него вскочил гнойный прыщ на ноге.
Эдвард выждал неделю и попросил аудиенции второй раз.
— Его превосходительство едва оправились после болезни и принимает исключительно по важным делам, — объяснили Эдварду.
Минуя всех чиновников, Эдвард пошёл к самому личному адъютанту генерал-губернатора — барону Ван-Хеердту.
Он просил о получасовом разговоре с его высокопревосходительством.
Этого разговора было бы достаточно, чтобы разъяснить всё дело, решить судьбу его и его семьи, освободить Лебак от регента Адхипатти, принять меры к облегчению положения туземцев в этом округе.
Прямая и резкая манера Эдварда разговаривать, худоба и нервность лица, настойчивость его просьбы произвели впечатление на барона.
— Кажется, у этого Деккера из южного Бантама действительно важное дело, — сказал барон генерал-губернатору. — Может быть, вы, ваше высокопревосходительство, не откажетесь его выслушать?
Его высокопревосходительство подумал с минуту. Если бы это была просьба о переводе на лучшее место или о повышении оклада, генерал-губернатор выслушал бы Деккера. Но этот человек восставал против всей системы, против системы, на которой держались могущество Голландии в колониях, её спокойствие, её доходы.
