Чарльз Диккенс - История Англии для юных
Филипп Французский умер, передав престол принцу Людовику, который в свою очередь умер после трех лет правления, передав престол сыну, тоже Людовику, — человеку столь скромному и справедливому, что диву даешься, как это мог народиться такой король. Изабелле, матери Генриха, страшно хотелось (видно, неспроста), чтобы Англия пошла на Людовика войной, а поскольку ее сын всегда был марионеткой в руках тех, кто умел играть на его слабости, она легко поставила на своем. Но парламент наотрез отказался выделить деньги на эту войну. Тогда, наплевав на парламент, король Генрих наполнил серебром тридцать пузатых бочек, — не знаю, откуда он взял этакую прорву серебра, не иначе как вымучил у несчастных евреев, — погрузил бочки на корабль и самолично отправился воевать с французом в сопровождении матери и своего умного и богатого брата Ричарда, графа Корнуолла. Однако вскорости он возвратился домой, здорово побитый.
Это не смягчило парламент. Пэры сделали королю выговор за расточение государственной казны в угоду алчным иностранцам и были с ним так суровы и так решительно настроены впредь не допускать подобных растрат, что он, не зная, где еще раздобыть денег, стал бесстыдно клянчить и вымогать их у своих подданных, которые даже шутили: «Наш государь — самый неотвязный нищий в целой Англии». Генрих надел на себя плащ крестоносца, но, поскольку всем было известно, что он никогда не собирался в крестовый поход, никто ему ничего не пожертвовал. В пререканиях с королем особенно отличились лондонцы, и король их сердечно за то ненавидел. Только ни ненависть его, ни любовь дела не меняли. Генрих оставался в том же положении около десяти лет, пока бароны, наконец, не сказали, что, если он торжественно признает их свободы, парламент даст ему порядочную сумму.
Король с готовностью согласился. И вот в один погожий майский день в зале Вестминстерского дворца выстроились прелаты в полном облачении, с зажженными свечками в руках (бароны тоже были там) и так стояли, пока архиепископ Кентерберийский предавал анафеме всех и всякого, кто отныне, тем или иным способом, погрешит против Великой хартии королевства. Когда он закончил, священники задули свои свечки и хором пробили душу каждого, кто совершит сей грех. В заключение король дал клятву блюсти предписания хартии «как человек, как христианин, как рыцарь и как государь!».
В зале Вестминстерского дворца архиепископ Кентерберийский предал анафеме всех, кто грешит против Великой хартии
Клятвы легко было давать и легко нарушать, и король, по примеру своего родителя, сделал и то и другое. Получив деньги, он зажил по-прежнему и вскоре излечил от слепоты тех немногих, что еще ему доверяли. Когда деньги растаяли, Генрих опять начал попрошайничать и побираться где ни попадя. Тут ему удружил папа римский: заявив, что вправе распоряжаться короной Сицилии, он отдал ее Генриху его второго сына, принца Эдмунда. Но если мы вздумаем дарить вещь, которой у нас нет и которая принадлежит кому-то другому, то тому, кого мы осчастливим подобным подарком, придется потрудиться, чтобы его заполучить. Так было и в этом случае. Прежде чем надеть сицилийскую корону на голову Эдмунда, ее следовало завоевать. А воевать невозможно без звонкой монеты. Папа приказал английскому духовенству раскошелиться. Однако оно не было столь покорно ему, как раньше. Прелаты уже давно выражали папе свое недовольство несправедливым предпочтением, оказываемым в Англии итальянским священникам. И они сильно сомневались в том, что королевский капеллан, которому папа положил плату за проповедование в семистах церквах, может, даже с благословения верховного иерараха, находиться в семистах местах одновременно. «Папа и король, — сказал епископ Лондонский, — могут сорвать с меня митру, но тогда я надену воинский шлем, а не дам ни гроша!» Епископ Вустерский, не уступавший в храбрости епископу Лондонскому, тоже не дал ни гроша. То малое, что удалось вытянуть из более робких и более слабых епископов, утекло у короля сквозь пальцы, ни на йоту не приблизив сицилийскую корону к голове принца Эдмунда. Дело кончилось тем, что папа передарил корону брату французского короля (который сам ею завладел), а Генриху прислал заемное письмо на сто тысяч фунтов в возмещение затрат на ее незавоевание.
Король до того разогорчился, что, не будь он столь ничтожен и смешон, мы бы ему, пожалуй, посочувствовали. Разумный брат его Ричард, который мог бы помочь ему советом, откупил у германского народа титул короля Римского и уехал. Духовенство, сопротивлявшееся самому папе, было в союзе с баронами. Предводительствовал баронами Симон де Монфор, граф Лестер, муж Генриховой сестры. Хотя и иноземец, он стал героем англичан, всегда не терпевших иноземных фаворитов. Когда король в очередной раз созвал свой парламент, бароны вошли в залу следом за графом вооруженные до зубов и закованные в латы. Когда через месяц парламент собрался в Оксфорде, граф опять явился во главе вооруженных баронов, и король вынужден был поклясться в том, что согласен создать так называемый Правительственный комитет, состоящий из двадцати четырех членов: двенадцати выбранных баронами и двенадцати выбранных им самим.
К великому счастью Генриха, возвратился его брат Ричард. Первое, что сделал Ричард (иначе бароны не впускали его в Англию), это присягнул на верность Правительственному комитету — которому тот же час начал всеми силами сопротивляться. Потом бароны начали ссориться меж собой, особенно гордый граф Глостер с графом Лестером, отбывшим в досаде за границу. Потом народ начал возмущаться баронами, потому что они мало пеклись о его пользе. Казалось, дела короля, наконец-то, пошли на лад, и, набравшись храбрости — позаимствовав ее у своего брата, — он объявил об упразднении Правительственного комитета (а что до клятвы, так Бог с ней, сказал папа!), забрал все деньги с Монетного двора и заперся в лондонском Тауэре. Там к нему присоединился его старший сын Эдуард. Из Тауэра было оглашено письмо папы, обращенное к человечеству и доводящее до всеобщего сведения, что в течение сорока пяти лет Генрих Третий я являлся превосходным и справедливым правителем.
Поскольку каждый дурак знал, что ничем таким он не являлся, этот документ пропал втуне. Между тем гордый граф Глостер умер, а унаследовавший ему сын вместо того, чтобы враждовать с графом Лестером, с ним за-дружил (до поры до времени). Эти два графа, соединя свои силы, овладели несколькими королевскими замками и семимильными шагами двинулись к Лондону. Лондонцы, всегда противостоявшие королю, бурно радовались их приближению. Предоставив королю бесславно отсиживаться в Тауэре, принц Эдуард поспешил в Виндзорский замок. Его мать попыталась последовать за ним по воде, но горожане, увидав барку ненавистной королевы, плывущую на веслах вверх по реке, бросились на Лондонский мост и, с яростными воплями: «Топи ведьму! Топи ее!», принялись зашвыривать барку, проходившую внизу, грязью и камнями. Они осуществили бы свое намерение, если бы мэр не взял старую леди под защиту и не укрыл ее в соборе Святого Павла, где она оставалась, пока опасность не миновала.
Мне пришлось бы чересчур много писать, а вам чересчур много читать, возьмись я рассказывать обо всех спорах короля с баронами и обо всех спорах баронов друг с другом — поэтому я избавлю вас и себя от лишнего труда и ограничусь изложением главных событий, проистекших из этих ссор. Честного короля Франции попросили выступить третейским судьей. Он высказал следующее мнение: король должен придерживаться Великой хартии, а бароны должны отказаться от Правительственного комитета и от всех постановлений Оксфордского парламента, который роялисты, или сторонники короля, презрительно окрестили Бешеным парламентом. Бароны заявили, что это несправедливое решение, и не подумали ему подчиняться. Они велели ударить в большой колокол собора Святого Павла, дабы поднять народ. При звуках набата целая армия вооруженных лондонцев высыпала на улицы. Но, к моему великому прискорбию, эта армия, ополчившаяся против роялистов, обрушилась не на них, а на несчастных евреев и перебила по меньшей мере полтысячи — якобы за то, что они прятали в своих домах (для защиты короля и истребления его противников) некое ужасное вещество, называемое Греческим пламенем, которое от воды не гаснет, а еще больше разгорается. В действительности же евреи прятали в своих домах деньги. Они-то и нужны были их жестоким врагам, ими-то их жестокие враги и завладели, как разбойники и убийцы.
Граф Лестер повел лондонцев и прочих мятежников в Льюис, что в графстве Сассекс, где стояло лагерем королевское войско. Прежде чем вступить в сражение с силами короля, граф обратился к своим воинам с такими словами: «Король Генрих Третий нарушил столько клятв, что сделался врагом Господа, а потому пусть каждый нашьет себе на грудь белый крест, как будто идет воевать не с братом христианином, а с турком». Обшившись белыми крестами, все ринулись в бой. Однако Лестер проиграл бы битву (ведь в стане короля были все находившиеся в Англии иноземцы, а также Джон Комин, Джон Бальоль и Роберт Брюс, пришедшие из Шотландии со своими людьми), если б не нетерпение принца Эдуарда, который, горя желанием расправиться с жителями Лондона, смешал ряды отцовской армии. Он был пленен, и с ним король, и с ними брат короля король Римский. Пять тысяч англичан остались лежать мертвыми на окровавленной траве.
