Илья Дворкин - Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы
А водили эти суда самые лучшие моряки со всех стран мира.
Служить на них было очень почётно и трудно.
Только самые ловкие, сильные и смелые люди могли в любой шторм взлетать по верёвочному трапу на реи, болтаться там, стоя на скользких тросах над взбесившимися волнами, и работать страшную работу: ставить и убирать тяжёлые, мокрые паруса.
Они были настоящие моряки. Так говорил Андреич, а он знал в этом толк.
Слова Андреича терпко пахли солью и ветрами.
Андреич где-то раздобыл большущую старинную книгу с рисунком чайного клипера. И началось! Никогда ещё в своей маленькой жизни Женька ничем так не увлекался. Он просто заболел парусником.
Сразу после школы, наскоро перекусив, он бежал в мастерскую и до глубокого вечера пилил, строгал, сверлил и шлифовал.
Каждый день. Неделя за неделей.
Андреич тоже загорелся и ревниво следил за Женькой.
Иногда он не выдерживал, сам брал инструменты и ворчал:
— Умные вы больно. Всё знаете, а руки у вас дурные. Деревянные у вас руки. Ну как ты рубанок держишь? Дерёшь против шерсти, только дерево портишь.
Рубанок у Андреича становился живым и лёгким. Он послушно снимал ровную, хрусткую стружку, и брус делался как отполированный.
Теперь, когда прошло столько дней, Женька стал просто профессором — всё научился делать.
А сначала-то! Даже Балага и тот не мог удержаться — хихикал. Он бы, может быть, и не смеялся — приятель всё-таки, — но очень уж небрежно, как-то непочтительно взял у него Женька в первый раз рубанок, взвесил его на ладони, усмехнулся и… всадил со скрежетом в доску.
Женька так изумился, такое у него стало растерянное лицо, что Балага не выдержал — захохотал. Это Балага-то! Чистенький, аккуратный маменькин сыночек, которого Женька частенько называл белоручкой. Этот самый Балага только что на глазах у Женьки ловко и легко, будто бы без всяких усилий, строгал ту же доску.
Женька побагровел и снова упрямо взмахнул рубанком. И опять ничего не вышло. Такой послушный в Балагиных руках, инструмент втыкался в гладкую доску, будто на ней внезапно выросли корявые сучки.
Да что там рубанок! Самое уж простое, казалось бы, дело — выстрогать девять ровных круглых палочек разной толщины, для мачт. Мачты склеивались из трёх частей, суживающихся к вершине. Три мачты, каждая из трёх палочек, — всего девять.
И вот эти несчастные девять палочек Женька делал целую неделю. Он совсем с ними извёлся.
Делает, делает — кажется, ровные, как лучинки. Склеит, посмотрит издали — дуга и всё тут, хоть плачь.
Наконец Андреич сжалился, взял три самых кривых из забракованных Женькой, повертел их над горящей свечкой, подогрел, поколдовал и протянул Женьке — мачта была ровнёхонькая.
Такой он был — Андреич! Чего он только не знал и не умел!
Иногда он собирал вокруг себя мальчишек и рассказывал об инструментах, о краске, дереве или морских узлах.
— Вот скажи мне, Женька, какое дерево лучше всего для нашего дела годится? — спрашивал он.
Женька и остальные ребята выжидающе глядели на него.
— Для нас первое дерево липа. Её вы и строгаете. Самое мягкое дерево и самое вязкое. Лёгкое оно, не колется и шлифуется отлично. А скажем, на вёсла, на настоящие вёсла, какое дерево пускать? Только ясень. Пружинит он и не ломается. А вот уж, кажется, проще пареной репы: из какого дерева лучше всего сделать рукоятку для молотка или, допустим, для кувалды? Не знаете? Так я вам скажу: только из рябины. Дольше всего будет служить. Да что там толковать — каждая вещь, каждый материал, если его с умом приспособить, может себя так обозначить, что ахнешь. Разгадать их только надо. Казалось бы, ольха — самое бросовое дерево — ни в поделку, ни строить из него нельзя, а вот если, к примеру, надо рыбу коптить или мясо, то лучше ольховых дров нет. Дым у них особый. Так-то, салажата! Учитесь, пока жив Андреич!
И мальчишки учились.
Женька ходил с исцарапанными, порезанными руками, вечно в опилках и стружках, но такой счастливый, что тётя ругала его вполголоса.
— Женечка, чертёнок ты этакий, ты только погляди на себя! Вчера только рубашку тебе выстирала. Ты что, в стружках валялся? — всплёскивала она руками.
Женька усмехался:
— Уж ты скажешь, тётя! В стружках валялся! Я работал! Сегодня корпус закончил.
— Ну и я работала. Полы натирала. Так что возьми щётку и приведи себя в порядок. Такую чушку я в комнату не пущу.
Тётя не терпела беспорядка. Всюду у неё были разложены накрахмаленные вышитые салфеточки, скатерти, дорожки, и попробуй только что-нибудь запачкай или даже просто сдвинь с привычного места — тогда держись.
Дядьке вообще-то нравилась вся эта чистота.
— Морской порядочек, — говорил он.
Но иногда он жаловался Женьке, что устал от всех этих дорожек.
— Лишнее это. На корабле ни одной салфеточки не увидишь, а не хуже. Лучше даже. Просторнее.
Балагина мама пришла однажды в мастерскую, поговорила с Андреичем, потрогала мизинцем сверло и осталась довольна. А уходя, сказала:
— Петенька, ты работай, только эти острые штуки, мой сладенький, лучше не бери. Ты крась лучше. Кисточки — они такие мягкие.
Пухлые Балагины щёки медленно залило румянцем, он с ужасом глянул на ребят и опустил голову. А Андреич отвернулся и гулко раскашлялся.
Потом, когда мать ушла и Балага взял стамеску, Женька сделал испуганное лицо, бросился к нему и закричал:
— Положи скорее, брось её, мой сладенький! Возьми лучше кисточку.
Ребята засмеялись, но Андреич ужасно рассердился и коротко сказал:
— Прекрати. Ещё раз услышу — выгоню. Тоже мне, мастер — золотые руки.
Балага ожил, а Женьке стало как-то не по себе.
Он представил на месте Балаги себя и даже головой замотал.
Потом они шли с Балагой домой и молчали. А у Петькиного дома Женька сказал:
— Слышь-ка, Балага… Это… Хочешь, давай вместе клипер делать станем?
Балага счастливо улыбнулся и ответил:
— Не. Я эсминец делаю. С электромотором.
Они постояли ещё немного, поковыряли землю носками ботинок, потом Балага сказал:
— Вот видишь, я же тебе г-говорил, а ты не хотел. Андреич-то, а?
— Да-а, — сказал Женька и побежал домой.
4. Позвольте вам сказать, сказать…
— Как дела, братишка? — спросил дядька.
— Кончаю. Сегодня мачты установил. Завтра прилажу марсы, салинги — и можно будет красить.
— Соображаешь! Значит, паруса после окраски?
— Не имеет значения, можно и до. Палуба и рангоут полированные.
— Верно, Женечка. Верно.
Дядька каждый вечер расспрашивал Женьку о клипере. Говорил он с ним серьёзно и уважительно.
Тётя поглядела насмешливо на обоих и покачала головой.
— Эх, бездельники вы, бездельники! Мне бы ваши заботы, — сказала она. — Женьке-то хоть простительно — малец, а тебе-то уж… Всё в бирюльки играешь. Что это там за сало ты хочешь прилаживать, Женька?
Дядька промолчал, а Женька ответил нарочито спокойным голосом:
— Не сало, а салинги, тётя. Это такие площадки на мачтах. Самые высокие. Сначала идёт площадка — марс называется, потом салинг, а выше уж только конец мачты — клотик.
Дядька снова оживился.
Когда он думал или говорил о море и кораблях, лицо у него преображалось, молодело. Он даже выше ростом становился.
Но если тётя замечала это, она тут же говорила что-нибудь обидное, и дядька сникал, хмурился.
Никак Женька не мог понять тётю. Что она каждый раз взвивается, как только услышит о море?
Порой ему казалось, что тётя чуть ли не насильно привезла дядьку в этот город, спрятала, схоронила его от моря и теперь всё время боится, что он сбежит отсюда к любимым своим кораблям.
— Дядя, а помнишь, мы читали книжку писателя Грина про моряков и разные весёлые города?
— Помню, Женька, — дядька задумчиво улыбнулся.
— Там есть песенка про салинг.
— Есть. А ты её помнишь?
— Ага. Тётя, послушай:
Позвольте вам
Сказать, сказать,
Позвольте рассказать,
Как надо паруса вязать,
Да, паруса вязать!
Позвольте вас
На салинг взять,
Да, вас на салинг взять
И мокрый шкот
Вам в руки дать,
Вам мокрый шкотик дать!
А дальше я не помню.
— Славная песня, — тихо сказал дядька.
Тётка быстро вскинула на него глаза и сказала:
— Чушь какая-то. Ни понять, ни разобрать. Как только не стыдно писать такое. Я бы…
Тр-р-рах! — дядька треснул кулаком по столу так, что стаканы зазвенели в буфете. Потом медленно встал. Он посмотрел на тётку хмурым тяжёлым взглядом, и она замолчала.
Женьке стало неловко. Он поднялся из-за стола, зачем-то подошёл к окну, подышал на замёрзшее стекло и пошёл в ванную умываться перед сном.
