Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»
Туа-Туа разинула рот.
— Взо-взо-взо?.. — бормотала она.
Петрус Миккельсон прижал палец к губам.
— Слово — серебро, молчание — золото, так записано в старательском уставе. Разуйся и иди на цыпочках на чердак, там найдешь Миккеля. Если услышишь крик здесь, на дворе, хватай бабушкин кувшин — он в кладовке стоит — и беги со всех ног к пристани. Не с пустыми же руками бежать!
Веснушки Туа-Туа стали алыми, как клюква в сметане, но она понимала: спрашивать бесполезно. Может, Миккель знает? Она поздоровалась с бабушкой и юркнула вверх по лестнице, держа башмаки в руке.
И вот появился богатей Синтор.
Солнце припекало — у-уф, жарко! Синтор ехал верхом на своей Черной Розе. За ним трусили одиннадцать батраков с ломами и топорами. Они несли длинную лестницу.
Бабушка пригорюнилась в углу возле печки. «Хоть бы мне ослепнуть и оглохнуть», — подумала она.
Вот уже копыта Черной Розы стучат во дворе.
Петрус Миккельсон нагнулся и тихонько постучал по водосточной трубе. В тот же миг сверху донесся шум: Грилле встал с кровати.
— Кого я вижу — господин Синтор! — сказал Петрус Миккельсон и даже сигару изо рта вынул. — В такую рань! И то больно уж погодка хороша! Уж не на рыбалку ли?
Богатей Синтор побагровел, глаза его превратились в щелочки.
— Это что такое! — завопил он. — Где вещи?
— В доме, — ответил Миккельсон-старший. — Когда ветер западный, нехорошо дом сносить — дурная примета. Я и подумал — отложим до завтра.
— Кто тебе этакий вздор в голову вбил?! — прорычал богатей Синтор.
— Юаким, — сказал Миккельсон-старший.
Но богатей Синтор был не из тех, кто тратит время на пустые разговоры. Он соскочил с коня и крикнул батракам:
— Начнем с крыши! Черепица старая — прямо бросайте вниз! Потом окна. Да поосторожнее: стекла пригодятся для курятника!
Петрус Миккельсон опять постучал по трубе. Мгновение спустя на двор выскочил плотник Грилле. Он успел надеть лишь один башмак; брюки натянул прямо на ночную рубаху. Зато голос у него был зычный и сердитый, так что только держись!
Батраки приставили лестницу к стене, один уже карабкался вверх. Плотник нахмурился.
— Что тут творится?! — заорал он.
— Дом сносят, вот что! — заорал в ответ богатей Синтор. — За тобой еще должок остался, но это после. А пока посторонись, сейчас черепица полетит!
Плотник сначала побагровел, потом побледнел, как бумага.
Он сделал глубокий вдох и выпалил:
— Сноси на здоровье, Малькольм Синтор. А только не вини меня, если кто ломом в заряд попадет. Мое дело было предупредить.
— Какой там заряд?! — вскричал богатей Синтор.
Но плотник уже повернулся к нему спиной. Он оттолкнул Миккельсона-старшего, распахнул дверь настежь и завопил:
— Женщины и дети, первыми в лодку! Живей, коли жизнь дорога!..
После чего схватил Петруса Миккельсона за шиворот, поднял рывком на ноги и скомандовал:
— Чего расселся, Миккельсон! Грузи их в лодку и на Островок, пока дом на воздух не взлетел! Прощай, на тот случай, если больше не увидимся!
Богатей Синтор уронил лом на землю. Из дома выкатилась кубарем Туа-Туа Эсберг, крепко прижимая к себе кувшин бабушки Тювесон. Рыжие волосы развевались, точно пламя.
— Весла под кустом! — крикнул плотник вдогонку Петрусу Миккельсону.
А вот и сама бабушка мчится с Боббе на руках. Юбка хлопала по ее худым ногам, пес завывал, словно голодный волк.
Богатей Синтор стал красный, как свекла, и сердито прикусил ус.
— Что все это значит?! — заорал он.
— Все это Юаким виноват! — крикнул плотник от сарая.
Он уже выпустил на волю овечку и теперь стоял с таким видом, что лучше голову даст себе оторвать, чем сделает хоть один шаг к дому.
— Какой такой Юаким?!
Плотник отошел в сторонку и плюнул три раза, будто увидел черную кошку.
— Оно как получилось: Юаким шел на гору Броккель взрывать. Да и забыл у нас ящик с зарядами.
— Какими такими зарядами?! — взревел богатей Синтор.
— Динамитными, — ответил плотник. — Целый ящик на крыльце оставил. Тут-то бабка Тювесон и вспомнила про муравьев.
Поглядеть на богатея Синтора, так можно было подумать, что он желал бы послать всех бабок Тювесон туда, где перец растет. И всех плотников — тоже!
— Какие еще муравьи?!
Плотник Грилле сморщился, точно ему захотелось чихнуть. Потом покосился на крышу — окошечко приоткрыто.
— Да которые в доме у нас, — сказал он. — И шуршат, и скрипят в бревнах, ну, просто покоя не дают, даже в воскресенье. Вот бабка Тювесон и говорит: она-де слыхала, будто муравьи динамитного духу не выносят. Что ж, проверим, говорю, и давай в стенах дыры вертеть. А точнее сказать, шестьдесят два заряда рассовал. Тому уже три года.
Вчера целый день дыры искал. Да разве найдешь, я ведь их тогда глиной замазал.
Синтор стал белее мела.
— Эт-то… в…все бре…брехня, конечно! — пробормотал он.
— А я что сказал? — подхватил плотник. — Думаешь, муравьи ушли? Хоть бы один! А динамита в стенах столько, что как захочешь чи-чи-чи-хнуть, — плотник отвернулся и зажмурился, — то хоть за сарай прячься.
У богатея Синтора вздулись жилы на лбу.
— Бреши кому-нибудь другому!.. — заорал он. — Эй, наверху, начинай!
— Ка-а… ка-а… ка-ак хотите, — сказал плотник и чихнул.
Первая черепица полетела с крыши в крыжовник тр-р-р-ах! — и разбилась вдребезги.
Никто не заметил руки Миккеля Миккельсона. Лишь на мгновение мелькнула она в окошке. Что-то зашипело совсем тихо, как муха жужжит в паутине, и рука тут же скрылась опять.
— Давай, давай, чего ждешь! — скомандовал Синтор батраку.
Батрак протянул руку за следующей черепицей.
Ба-ах-х-х! Над домом поднялся клуб дыма. Батрак разжал пальцы, проехал по крыше и шлепнулся в крыжовник.
Остальных батраков точно ветром сдуло.
Богатей Синтор качнулся и схватил за хвост Черную Розу, чтобы устоять. Но лошади — беспокойные животные, к тому же пальба действует им на нервы.
Миг — и Черная Роза потащила богатея Синтора вверх по Бранте Клеву.
А плотник стоял на месте и почему-то держался руками за живот.
— Один есть, — сказал он батраку в крыжовнике. — Теперь только шестьдесят один остался. Коли Синтор не поленится, все найдет!
Миккель Миккельсон лежал на чердачном полу, сплющив нос об оконце под застрехой. Он видел, как мчится, поднимая пыль, Черная Роза. Видел, как батраки мчатся следом. Видел, как встает с земли богатей Синтор — там, где выпустил конский хвост. Видел, как Синтор захромал вверх по горе.
Целый час прождал Миккель возле оконца, но никто из них не вернулся. Тогда он достал из кармана нож и вырезал на стене:
«1 мая 1892 года. Порох взорван. Миккель Миккельсон».
Потом пошел вниз и поставил на плиту кофейник.
Глава двадцать пятая
ПТИЧЬЕ ЯЙЦО
Май был в разгаре. Подснежники отцвели; ночи пахли водорослями и ландышами. Бранте Клев окутался пухом одуванчиков.
Миккель стоял, подвернув штанины, в воде возле Симонова сарая и собирал в банку мидии *. Мерлан лучше всего клюет на мидии, а Миккель уговорился с отцом отправиться на рыбалку. Вечером, когда солнце спускается к горам на западе, самый хороший клев.
Туа-Туа сидела на пристани и рассматривала свой зеленый пластырь. Ему было уже пять месяцев, и он стал черным. Миккель рассказывал про Юакима.
— Конечно, сочинили все! Никакие пальщики к нам не приходили три года назад. И никто не забывал шестьдесят два динамитных патрона. Я сегодня, пока все спали, нарочно встал пораньше и всю стену ножом истыкал. Хоть бы ползаряда нашел!
Миккель сунул руку в воду по самое плечо и достал целую гроздь синих раковин.
— Хотя, знаешь, Туа-Туа. Выдумка выдумке рознь.
Если бы отец и плотник не сочинили про Юакима и если бы я не взорвал порох в окошке, сейчас от постоялого двора осталась бы одна труба. Вот.
Туа-Туа почесала руку и сказала, что считает такую ложь позволительной.
— Как думаешь, он придет опять? — спросила она.
— Кто? — Миккель вышел на берег.
— Да Синтор. И батраки его.
Миккелю очень хотелось сказать «нет», но он ответил «может быть». Кто знает…
— А тут еще отец помешался, — вздохнул он, выжимая мокрые штанины.
— По…помешался? — Туа-Туа оторопела.
— Ага, — сказал Миккель. — Вчера полдня просидел на чердаке, все камень разглядывал, который в бабушкином сундуке лежит. И так повернет, и этак. Потом вдруг прибежал вниз и кричит: «Может быть!» Походил взад-вперед по кухне, остановился да как закричит: «А может быть, нет!» И опять вверх по лестнице на чердак.
* Мидии — моллюски, живут в двустворчатых раковинах. Есть съедобные мидии.
— Какой ужас! — сказала Туа-Туа. — Простой камень?
