Эмма Выгодская - Пламя гнева
— Всё равно убегу! — сказала Аймат.
Она работала на крайнем участке, у опушки. Сюда, на корчёвку пней, сгоняли самых строптивых.
Кругом в лесах бродили бежавшие с работ. Люди не смели вернуться в родную дессу. Многие уже подолгу вели жизнь обезьян, питались плодами и съедобными корнями лесных растений, на ночь забирались высоко в густую листву деревьев. Многие бежали к морскому берегу и оттуда перебирались на ту сторону пролива, в Лампонг.
— Я убегу, Дакунти!
— Возьми и нас с собой, Аймат!
— Вы не дойдёте, — сказала Аймат. — Я убегу далеко, к самому берегу моря.
* * *Аймат работала у опушки. У ней был нож в руках; Аймат надрубала корни. Она всегда глядела в лес, точно ждала кого-то.
Раз, уже перед самым закатом, она увидела в глубине леса, среди частых бамбуковых стволов, человека в полосатой повязке, оранжевой с красным, намотанной низко, на самые брови. Человек делал ей знаки. Но мандур стоял рядом. Аймат не могла ни отбежать, ни ответить знаком.
Фонарь на бамбуковой палке качался перед навесом всю ночь. Аймат лежала с краю. Вдруг порыв ветра с неожиданной силой сорвал фонарь, стало темно. Чья-то рука протянулась к Аймат из темноты, и, ухватившись за руку, Аймат скользнула за человеком в высокую траву.
— В Тьи-Пуруте началось, — сказал ей в ухо тихий голос.
— Ты, Ардай? — узнала Аймат.
— Четыре деревни ушли в леса. Весь Бадур в огне.
— Нам ждать? — спросила Аймат.
— Ждите знака! Когда нищий в красном поясе прибежит к дому главного седого тувана и бросится в воротах ему в ноги, поджигайте в ту же ночь навесы и склады, бегите в лес. Кто останется, пускай пробирается к морскому берегу. Там, у Андьера,[40] есть переправа в Лампонг.
Часть третья
Дорога восстания
Глава двадцать четвёртая
Путь в Лампонг
В Тьи-Пуруте началось.
Рано утром приехал голландский чиновник. Он собрал старшин и сказал, что их деревне и шести соседним надо сдать половину осеннего риса в государственные амбары, под замок. Он указал дьяксам на здание голландской конторы и просторные амбары при ней.
— Три дня сроку. Отвечать будете вы! — сказал чиновник и уехал.
Весь день шумела десса. А когда стемнело, большое пламя поднялось кверху, над тем местом, где стояла контора.
Оно взмывало к небу, как долго сдерживаемый гнев, который языками пламени прорвался, наконец, из сердца народа.
На свет этого пламени в деревню начали сходиться люди, — все, кто бродил по лесам, прятался в болотах. Все, кто сажал какао и не знал его вкуса, кто растил сахарный тростник и чьи дети умирали без молока матери, кто отдавал свой пот плантатору за четыре медных гульдена в год.
Здесь были вестники и с плантации Ван-Грониуса. Они рассказали крестьянам о Дакунти и маленьком Раяте, о жене Касима, Мадье. О том, как её ребёнок погиб, а она истекла кровью в реке.
Соседи и родные Касима выслушали рассказ. Его самого не было в деревне: по приказу раджи, его давно угнали на запад в Серанг, в солдаты. Крестьяне выслушали рассказ. Десятки рук с кинжалами поднялись кверху.
Люди поклялись отомстить за семью Касима, за детей, угнанных в неволю, за всех замученных плантатором крестьян.
Из общественного дома вытащили древний барабан, и наутро буйволовая шкура, натянутая на деревянный круг, с гулким стуком обошла все хижины. Гудар шёл впереди, нищий Гудар, сын китайца и яванки, бродяга Гудар, который уже много лет не знал ничего, кроме придорожной пыли и костей, брошенных собаке, — Гудар шёл впереди и палками бил в барабан.
Только древние старухи и маленькие дети остались в домах, — мужчины, женщины, подростки, старики ушли за Гударом. Гудар собрал в лесу людей из нескольких деревень.
— Будь прокляты белые!.. Надо гнать их из нашей страны! — кричали крестьяне.
— Будь проклят голландский амтенар и слуги амтенара!..
— Они забирают последнее!.. Они не жалеют наших детей…
— Только хуже стало при новом туване!..
— Напрасно мы ходили к его дому!.. Напрасно мы просили у него милости!
— Нечего ждать от проклятых белых!.. Смерть оранг-бланда! — Старики кричали и размахивали крисами, как молодые.
— Прочь их, прочь из нашей страны. Долой с земли Явы!..
— В Лампонг! — крикнул кто-то. — Братья, кто знает дорогу?.. Все недовольные, все, кто хочет бороться, сейчас собрались в Лампонге. Там много людей и с Явы, и с Суматры, там есть оружие… В Лампонг!..
— В Лампонг! — повторили все.
Это был маршрут беглецов, дорога возмутившихся, великий путь повстанцев, — в Лампонг, на ту сторону пролива.
Откуда-то в лесу вдруг появился Ардай, сын старого Мамака.
Он был не тот, что прежде: в Ардае не узнать было тихого юношу, которого три месяца назад погнали из дессы в солдаты. Красный пояс повстанца перетягивал его почерневшее тело, в руках у него был карабин вместо гуслей.
— Я знаю дорогу в Лампонг! — кричал Ардай.
Маршрут передавали от человека к человеку, — от Андьера на запад, до большого вулкана в море, Кракатоу, а там к северу, мимо двух островков-близнецов… Держать курс всё время на острую вершину на севере, приставать ночью в тени вулкана.
— Большой ветер ходит над нашей землёй!.. — кричал Ардай. — Большой ветер ходит над островами, большие наши силы скопились в Лампонге и угрожают белым… Белые боятся лампонгских лесов, их пушки увязают в трясинах, их солдаты гибнут от демама…[41] Легко нам сейчас, соединившись, ударить белым в лоб и прогнать их с наших островов!..
— В Лампонг!.. — раздавалось, как боевой клич.
Лес вдруг ожил: красным цветом, цветом восстания, запестрели пояса и головные повязки бантамцев.
Тьи-Пурут, Тьи-Монтанг, Сангьер, — деревня за деревней уходили в леса. Весь южный Бантам, как земля вокруг вулкана накануне извержения, сотрясался от подземных толчков.
Глава двадцать пятая
Крушение
Все поместились в одной лёгкой малайской одноколке: Эвердина с сыном, Эдвард с папкой бумаг, саквояжи, постель, ящик с провизией. Кучер-китаец сел на передок.
Эвердина ещё раз оглянулась на белый дом, на заросший сад, на резного павлина на крыше, облинявшего от дождей.
— Кончено. Едем, — сказал Эдвард.
Эдвард сидел согнувшись, рассеянный, бледный. Толстую папку бумаг он обнимал руками.
Там, позади, осталось всё: спокойное пристанище, честное имя, последний кров, на который он мог рассчитывать на земле Явы.
Резидент сдержал обещание. Он написал генерал-губернатору. Брест-ван-Кемпен изложил всё дело так, что его высокопревосходительство остался недоволен «неосторожным поведением ассистент-резидента Деккера».
Его высокопревосходительство господин Даймер-ван-Твист, правитель Индонезии, прислал Эдварду официальный выговор. Он предлагал ассистент-резиденту Деккеру, «вызвавшему в высокой степени его неудовольствие», переехать в другое место, в восточную Яву, и усердной службой постараться загладить неблагоприятное впечатление, вызванное его деятельностью в Лебаке.
Выговор? Эдвард убежал с письмом генерал-губернатора в сад и метался среди колючих кустов.
Как он работал! Как он боролся за несчастных крестьян, вверенных его заботе! Он хотел защитить бантамцев от раджи, ставленника белых, от жадного червя, который столько лет сосёт их соки!
Эдвард метался по саду, обрывая полами сюртука колючки с кустов. Он плакал от возмущения.
И Эвердина плакала в своей комнате от предчувствия беды, нависшей над их головами.
К вечеру Эдвард успокоился. Он сел писать ответ генерал-губернатору.
«В ответ на отношение Вашего превосходительства от 23 марта вижу себя вынужденным почтительнейше просить Ваше высокопревосходительство об увольнении меня от службы в колониях.
Эдвард Деккер»В тот день у Эдварда были прежние его глаза, глаза его молодости — синие, непримиримые.
Ответ пришёл очень скоро. Генерал-губернатор принимал отставку Деккера.
Это было крушение. Они уезжали из Лебака без денег, без надежд. Эдвард не знал, под каким кровом он проведёт с женой и сыном предстоящую ночь.
Неширокая речка синела внизу, под холмом. Всегда смирная, речонка сегодня вздулась от ночного дождя.
Китаец остановил буйволов.
— Сердитая вода! — сказал китаец. — Нельзя ехать.
Эвердина вопросительно оглянулась на Эдварда.
— Ничего, здесь безопасно, — рассеянно кивнул Эдвард. — Проедем…
Он сжимал обеими руками свою папку. Здесь были документы: незаконно отобранные буйволы, списки крестьян, угнанных на плантации, отравление Ван-Гейма, все преступления раджи, всё жестокое насилие белых в Лебаке.
Если генерал-губернатор не знал до сих пор, он теперь узнает!
