Леонид Соловьев - Возмутитель спокойствия
Толпа загудела, зашевелилась. Какой-то водонос услышал голос своей жены, бросился к ней, стражники оттолкнули его, но к нему на помощь подоспели два ткача и три медника и отбросили стражников. Началась драка.
Она разрасталась стремительно. Стражники размахивали саблями, а на них со всех сторон летели горшки, подносы, кувшины, чайники, подковы, поленья; стражники не успевали увертываться. Драка охватила весь базар.
Эмир в это время сладко почивал у себя во дворце.
Вдруг он вскочил, подбежал к окну, открыл его и в ужасе захлопнул опять.
Прибежал Бахтияр — бледный, с трясущимися губами.
— Что это? — бормотал эмир. — Что творится на площади? Где пушки? Где Арсланбек? Вбежал Арсланбек, упал вниз лицом:
— Пусть повелитель прикажет рубить мою голову!
— Что это?! Что творится на площади?! Арсланбек ответил, не поднимаясь:
— О владыка, подобный солнцу и затмевающий…
— Хватит! — Эмир в ярости топнул ногой. — Доскажешь потом! Что творится на площади?
— Ходжа Насреддин!.. Он переоделся женщиной. Это все из-за него, из-за Ходжи Насреддина! Прикажи, повелитель, отсечь мою голову!
Но до того ли было сейчас эмиру!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Сегодня Ходжа Насреддин берег каждую минуту своего времени. Поэтому он не стал задерживаться и, своротив мимоходом челюсть одному стражнику, сокрушив зубы второму и превратив в лепешку нос третьего, благополучно вернулся в чайхану своего друга Али. Здесь в задней комнате он скинул женскую одежду, увенчал свою голову цветной бадахшанской чалмой, прицепил фальшивую бороду и в таком виде уселся на самое высокое место в чайхане, откуда ему было удобно наблюдать побоище.
Стражники, теснимые со всех сторон народом, сопротивлялись яростно. Свалка завязалась возле самой чайханы, у ног Ходжи Насреддина; он не утерпел и вылил на стражника свой чайник, причем так ловко, что весь кипяток угодил прямо за шиворот ленивому и толстому поглотителю сырых яиц. Стражник завыл, повалился на спину, болтая руками и ногами. Ходжа Насреддин, даже не взглянув на него, снова погрузился в раздумье.
Он услышал старческий, надтреснутый голос:
— Пропустите! Пропустите меня! Во имя аллаха, что здесь творится?
Неподалеку от чайханы, в самой гуще дерущихся, возвышался на верблюде горбоносый седобородый старик, по виду и одежде — араб; конец его чалмы был подвернут, что свидетельствовало о его учености. Перепуганный насмерть, он прижимался к верблюжьему горбу, а вокруг кипело побоище, кто-то тащил старика за ногу с верблюда и не отпускал, хотя старик неистово дергался, стараясь освободиться. Кругом кричали, хрипели и свирепо выли.
В поисках безопасного места старик кое-как пробился к чайхане. Озираясь и вздрагивая, он привязал за ногу верблюда рядом с ишаком Ходжи Насреддина и взошел на помост:
— Ради аллаха, что у вас творится здесь, в Бухаре?
— Базар, — кратко ответил Ходжа Насреддин.
— Что же, у вас, в Бухаре, всегда такие базары? И как же я теперь проберусь во дворец через это побоище?
Когда он произнес слова «во дворец». Ходжа Насреддин мгновенно понял, что встреча с этим стариком и есть как раз та единственная встреча, тот самый случай, с помощью которого можно выполнить задуманное: проникнуть в эмирский гарем и освободить Гюльджан.
Но торопливость, как известно, есть свойство дьявола, и, кроме того, всем памятны стихи мудрейшего шейха Саади Ширазского: «Только терпеливый закончит дело, торопливый же упадет». Ходжа Насреддин свернул ковер нетерпения и уложил его в сундук ожидания.
— О всемогущий аллах, о убежище верных, — вздыхал и охал старик. — Как же я проберусь теперь во дворец?
— Подожди здесь до завтра, — ответил Ходжа Насреддин.
— Я не могу! — воскликнул старик. — Меня ждут во дворце!
Ходжа Насреддин засмеялся:
— О почтенный и убеленный сединами старец, я не знаю твоего звания и твоего дела, но неужели ты думаешь, что во дворце не смогут обойтись без тебя даже до завтра!.. Многие почтенные люди у нас в Бухаре не могут неделями попасть во дворец; почему же ты думаешь, что для тебя будет сделано исключение?
— Да будет известно тебе, — с важностью ответил старик, несколько уязвленный словами Ходжи Насреддина, — что я знаменитый мудрец, звездочет и лекарь и прибыл сюда из самого Багдада по приглашению эмира, дабы служить ему и помогать в правлении государством.
— О! — сказал Ходжа Насреддин, почтительно кланяясь, — привет тебе, мудрый старец. Мне приходилось бывать в Багдаде, и я знаю тамошних мудрецов. Скажи мне свое имя.
— Если ты был в Багдаде, то, конечно, слышал обо мне и моих заслугах перед калифом, которому спас я от смерти любимого сына, о чем объявлено было по всему государству. Гуссейн Гуслия — мое имя.
— Гуссейн Гуслия! — воскликнул Ходжа Насреддин. — Неужели ты и есть сам Гуссейн Гуслия!
Старик не смог скрыть улыбки, весьма довольный тем, что слава его разнеслась так далеко за пределы родного Багдада.
— Чему ты удивляешься? — продолжал старик. — Ну да, я и есть тот самый знаменитый Гуссейн Гуслия, великий мудрец, равного которому нет ни в мудрости, ни в умении вычислять звезды, ни в искусстве излечивать болезни. Но я совершенно лишен гордости и самодовольства — видишь, как просто я разговариваю с тобой, ничтожным.
Старик придвинул подушку, облокотился на нее, собравшись простереть далее свое снисхождение к собеседнику и подробно поведать ему о своей великой мудрости — в расчете, что собеседник, движимый тщеславием, начнет потом на всех перекрестках рассказывать о встрече со знаменитым мудрецом Гуссейном Гуслия, превозносить его мудрость и даже преувеличивать, дабы вызвать у слушателей еще больше почтения к нему, а тем самым и уважения к себе, — потому что именно так поступают всегда все люди, удостоившиеся внимания высоких особ. «И этим он будет способствовать умножению и укреплению моей славы среди простого народа, — думал Гуссейн Гуслия, — что тоже не лишне; разговоры в простом народе дойдут через шпионов и соглядатаев до слуха самого эмира и подтвердят перед ним мою мудрость, ибо подтверждение со стороны есть, бесспорно, самое лучшее подтверждение; и в конце концов, из всего этого я смогу извлечь для себя пользу».
Дабы окончательно убедить собеседника в своей необыкновенной учености, мудрец начал рассказывать о созвездиях, о расположении их, поминутно ссылаясь при этом на великих мудрецов древности.
Ходжа Насреддин слушал внимательно, стараясь запомнить каждое слово.
— Нет, — сказал наконец Ходжа Насреддин. — Я все-таки не могу поверить! Неужели ты и есть тот самый Гуссейн Гуслия!
— Конечно! — воскликнул старик. — Что в этом удивительного?
Ходжа Насреддин опасливо отодвинулся. Затем воскликнул с тревогой и состраданием в голосе:
— О несчастный! Пропала твоя голова! Старик поперхнулся, выронил чашку. Это было как в шахматной игре, в которой, кстати, лишь очень немногие могли бы потягаться с Ходжой Насреддином.
Вся важность и высокомерие слетели со старика мигом.
— Как? Что? Почему? — спрашивал он испуганно. Ходжа Насреддин указал на площадь, где не совсем еще затихло побоище:
— Да ты разве не знаешь, что все это смятение из-за тебя?! До слуха сиятельного эмира дошло, что ты, выезжая из Багдада, всенародно поклялся проникнуть в эмирский гарем — о, горе тебе, Гуссейн Гуслия! — и обесчестить эмирских жен!
Челюсть мудреца отвисла, глаза побелели, он начал часто икать от страха…
— Я? — бормотал он. — Я — в гарем?..
— Ты поклялся в этом подножием трона аллаха. Так объявили сегодня глашатаи. И наш эмир велел схватить тебя, едва ты вступишь в город, и немедля отрубить тебе голову.
Мудрец застонал в изнеможении. Он никак не мог сообразить, кто из его врагов ухитрился нанести ему такой удар; в остальном же он не усомнился, ибо сам в придворной борьбе не раз сокрушал своих врагов подобными способами и с удовлетворением любовался потом их головами, торчащими на шестах.
— И вот сегодня, — продолжал Ходжа Насреддин, — шпионы донесли эмиру, что ты приехал, и он повелел схватить тебя. Стражники кинулись на базар, начали всюду искать тебя, перерывать лавки, и разрушилась торговля, и возмутилось спокойствие; по ошибке стражники схватили одного человека, похожего на тебя, и второпях отделили ему голову, а он оказался муллой, известным своим благочестием и добродетели ми, паства его мечети вознегодовала — и посмотри, что творится теперь по твоей милости в Бухаре!
— О я несчастный! — воскликнул мудрец в ужасе и отчаянии.
Он принялся горестно восклицать, стонать и жаловаться, из чего Ходжа Насреддин заключил, что достиг полного успеха в своем намерении.
