Юрий Коринец - В белую ночь у костра
— Как ты мог запомнить это свидетельство? — спросил я.
— Память! — сказал дядя. — Мало ли какие мне приходилось запоминать бумаги! Даже которые нельзя было переписывать!
— Почему нельзя было переписывать?
— Потому что прошу не перебивать! — сердито сказал дядя.
Порфирий загадочно улыбнулся.
«Вот это память!» — подумал я.
— Вначале Потапыч приносил домой одни пятёрки, — продолжал дядя. — Да иначе и нельзя было: беднякам спуску не давали! Чуть что — и вылетишь из гимназии! Под конец он всё же вылетел!.. В тот год Потапыч посещал последний класс гимназии. Мальчик с жадностью читал газеты, в которых печатались сообщения о театре военных действий. Русско-японская война занимала умы всех. Газеты были полны рисунков, изображавших разные идиотские подвиги на фронте. Например: одинокий казак, отбивающийся от целого полка японцев! Казак размахивает штыком, а вокруг целые кучи японских трупов! Этот шовинистический бред покорил многих. Никто ещё не знал о грядущем Поражении, но крики Поражения уже носились в воздухе вместе с воплями о Победе. Я тебе говорил, что царизм был колоссом на глиняных ногах. В армии был полный развал: оружия не хватало, снарядов тоже…
— Воевали шапками?
— Вот именно! Дело дошло до того, что, когда царь устраивал смотр войскам, уходившим на фронт, солдаты занимались переодеванием за холмом…
— Как — переодеванием?
— Очень просто! Об этом смотре даже стихи были написаны:
Перед царём пройдя, полки
За холмом скрывались:
Там другие в сапоги
Переобувались.
И опять полк за полком
Выступал, как надо,
Чтобы после босиком
В бой идти с парада!
Вместо пуль в обозах тех
Медные иконы,
А напутствовали всех
Колокольны звоны.
Ну и топали потом
Вспять войска босые…
Через год и грянул гром
Надо всей Россией!
Приближалась первая русская революция…
Потапыч часто ходил в гости к князю Шервашидзе. Там он познакомился с молодыми грузинами. Это были весёлые люди! По ночам они собирались у князя, пили вино, пели свои бесконечные переливчатые многоголосые песни и о чём-то говорили шёпотом. Иногда Потапыч улавливал обрывки фраз, и они поражали его. В них звучали угрозы самодержавию! Я уже говорил тебе, что князь сочувствовал революционерам. Он даже скрывал в своём доме террористов: тех, кто кидали бомбы в царских министров и жандармов. У Шервашидзе прятаться было удобно: он был вне подозрений. Вёл он себя чрезвычайно хитро. Потапыч смутно догадывался о многом.
Случилось так, что один раз Потапычу дали пачку листовок, чтобы он разбросал их по городу. В листовках был напечатан призыв к демонстрации. Всерьёз Потапыча, конечно, не принимали, его считали мальчишкой. Ему просто доверяли, потому что он был свой.
Потапыч взял эти бумажки в гимназию и попался! Кто-то из маменькиных сынков случайно заглянул к нему в парту и увидел прокламации… Скандал на весь город! В гимназии обыск. Потапыч в полиции…
— Влево! — громко сказал Порфирий. — Впереди камень!
Дядя и Порфирий схватили вёсла и стали загребать влево, широко расставив на плоту ноги.
Я посмотрел вперёд: на гладкой поверхности реки завивался бурун, и от него уходил по течению белесоватый след.
Через несколько мгновений огромный коричневый камень проплыл мимо нас справа по борту. Из воды торчала его мокрая лысина.
— Чуть не задели, — сказал дядя.
— Рассказывай, — сказал я.
— Сутки мальчишку допрашивали в участке, — продолжал дядя. — Он, конечно, отвечал, что ничего не знает, что нашёл листовки на улице. На другой день князь пришёл в полицию. Его принял сам полицмейстер. «Ваше превосходительство! — сказал князь. — Мальчик глуп как пробка! Вы, очевидно, знаете, что он пробыл долгое время в медвежьей семье?» — «Я слышал об этом от своей жены», — сказал полицмейстер. «Он там очень остановился в своём развитии, — сказал князь. — Стал почти идиотом». — «Успехи в учении у него, однако, отменные!» — улыбнулся полицмейстер. «Это пристрастие педагогов, — улыбнулся в свою очередь князь. — Мальчишку жалеют». — «Охотно верю, князь, в вашу искренность, — сказал полицмейстер. — Я знаю, что он ваш крёстник, что вы его любите. Но, может быть, он и вас обманывает?» — «Я знаю его лучше, нежели самого себя! — сказал князь. — Прокламации попали к нему случайно. Он далёк от политики!» — «Я вам верю, ваше сиятельство, — повторил полицмейстер. — Но где доказательства?» — «Доказательство только одно, — схитрил князь. — Мальчик спит и видит во сне войну! Он мечтает отдать свою жизнь за веру, царя и отечество! Согласитесь, что это не вполне нормально». — «Если это так, князь, — сказал полицмейстер, — всё будет в порядке! Я допрошу его сам…»
— Ещё влево! — сказал Порфирий.
Впереди опять был бурунчик, даже не бурунчик, а так — светлая с рябью по краям плешь на воде. Это значило, что камень сидит глубоко. Но плот тоже сидел глубоко, и мы могли напороться.
Когда мы миновали опасное место, я вопросительно взглянул на дядю.
— Ну, и отправился наш Потапыч на фронт, — сказал дядя. — Не в тюрьме же сидеть! К тому же парень был сметливый, сильный и не прочь повидать белый свет. Стрелял он отлично, на лошади сидел как впаянный. Казак был что надо! Так что шёл он на войну без особой грусти. Да и князь о нём позаботился: устроил его ординарцем к знакомому полковнику…
— А он тоже пошёл на фронт босиком? — спросил я.
— Нет, — улыбнулся дядя. — Потапыч был добровольцем да ещё ординарцем при полковнике, так что экипирован он был прекрасно. Но не в этом дело — босиком или нет. Дело в том, что он сразу попал куда надо и увидел жизнь в её подлинном свете. С полковником Потапычу повезло: старик был дурак и привязчивый.
Долго ли, коротко ли, но тащились они по Маньчжурии. Стояла пронзительная китайская осень. Дожди, глина, невылазная грязь. Куда хватал глаз — неубранные гаоляновые поля, нищие фанзы китайцев. Солдаты, возглавляемые бездарным полковником, барахтались в этом месиве глины, воды и неизвестности, как жуки в навозе. Один раз полковник послал своего ординарца в разведку — узнать, далеко ли японцы. Потапыч медленно ехал верхом по гаоляновому полю. Вдруг он остановился поражённый: пересекая гаоляновое поле, протянулись перед ним окопы, залитые водой и переполненные трупами русских солдат. Они лежали грудами в самых странных и неестественных позах, как сваленные кучами дрова на тесных дровяных складах… Внезапно конь под Потапычем всхрапнул, кинувшись назад и в сторону. В то же время на землю посыпался град взвизгивающих пуль и ударил взрыв. На том месте, где конь стоял минуту назад, зияла воронка. Конь помчался во весь дух, не обращая внимания на препятствия. Вдруг он вздрогнул всем телом и, сделав ещё несколько скачков, грохнулся о землю. Потапыч был храбрым парнем, однако не выдержал: не думая о пулях, он бросился бежать без оглядки за видневшийся вдали бугорок. Добежав, он зарылся головой в солому… Когда стрельба прекратилась, Потапыч побежал к полковнику и доложил, что коня убили, а сам он каким-то чудом остался жив. Увидев ординарца живым, полковник заплакал. «Большое тебе спасибо! — ? перекрестился он. — Ты спас мой полк: если бы японцы не открыли по тебе огонь, я повёл бы полк дальше и был бы разбит!»
На ночь полк расположился возле небольшого кладбища, поросшего низкими деревцами. Выставили часовых и пошли спать. Вдруг бегут охотники — разведчики, значит, — и кричат: «Японцы! Японцы! Кавалерия!» Полковник побледнел. А тут ещё один солдатик бежит. «Фонарики! — кричит. — Фонарики!» — «Какие фонарики?» — «Електрические! Японцы с фонариками наступают!» Полковник себя крёстным знамением осенил, подзывает Потапыча: «Выручай, друг! Поди-ка узнай, что там!» Потапыч залёг перед кладбищем с винтовкой. Ночь была серая, мглистая. Впереди темнела кладбищенская роща. Земля перед лежащим Потапычем уходила вдаль неровными могильными холмиками. По небу бежали чёрные тучи, а над самой землёй неясно брезжил рассвет.
Потапыч действительно заметил впереди какое-то движение. Сотни всадников, как тени, скакали перед ним на фоне рассвета. И вместе с тем было тихо! И ещё мелькали во мгле фонарики под деревьями — то тут, то там. Никак нельзя было определить до них расстояние: они были далеко и вместе с тем близко. Потапыч пополз вперёд… И вдруг он увидел прямо над своей головой страшную худую собаку! Она стояла, нюхая воздух, и вдруг поскакала в сторону… За ней мелькнула вторая, третья… Всё кладбище кишело голодными собаками! В темноте, с земли, они казались скачущей взад и вперёд кавалерией.
Потапыч вернулся к полковнику: «Собаки, вашескородие!» — «Какие собаки? Ты что, рехнулся?» — «Никак нет, вашескородие! На кладбище по могилам собаки рыщут, их и приняли за кавалерию!» — «Ну, спасибо, друг! Отлегло от сердца! — прослезился полковник. — А фонарики?» — «А фонарики — жуки…» — «Какие жуки?» — «Вот какие», — и Потапыч раскрыл кулак. На его ладони сидел, мерцая фосфоресцирующим светом, большой жук. «Ну, друг, выручил! По гроб жизни благодарю! Спасибо тебе! — а сам схватился за голову: — Боже мой! Боже мой! Что теперь будет! Разжалуют! Изничтожат!» — «В чём дело, вашескородие?» — «Я в штаб донесение послал, что японская дивизия наступает! Просил подкрепление. Что теперь будет?» — «Ничего не будет, вашескородие!» — «Как — ничего не будет? К обеду проверять приедут!» — «Вы, вашескородие, успокойтесь, — нежно сказал Потапыч. — Выпейте водочки китайской!» Полковник хлопнул стакан водки, продолжая бессмысленно таращить глаза в стену фанзы. «Дивизию вы разбили, вашескородие!» — «Какую дивизию? Как разбил?» — «Очень просто! Разведчики доложили о прибытии нашего полка на позицию. Японцы выслали на нас дивизию с кавалерией во главе. Вы их сразу и заметили! Выдали себя японцы своими фонариками! Ну, мы и атаковали врага! Почти всех перебили! Подобрав убитых и раненых, японцы отступили. Преследовать мы их не стали ввиду нашей малочисленности… Так немедленно и доложите в штаб!» — «Потапыч! — вскочил полковник. — Ты… ты… ты золотой человек! Спасибо за тебя князю! Вот уж выручил так выручил! Дочь свою за тебя отдам, когда кончится война!» — «Премного благодарен, вашескородие! Только сейчас время зря не теряйте! Пишите список отличившихся!» Сели список писать. Первым, конечно, Потапыча поставили. «А где тот солдатик, который жуков видал? — кричит полковник. — Его вторым поставить!» В обед приезжает начальник штаба, генерал, со свитой. Полк построили. Полковник рапортует. И список отличившихся генералу суёт. «Самый главный герой, — шепчет полковник, — мой ординарец!» — «Кто таков? Пусть выйдет вперёд!» Потапыч выходит, грудь колесом, глаза озорные. Генерал снимает с себя «Георгия» и сразу на грудь Потапыча вешает. «Женат?» — спрашивает. «Никак нет!» — «Эт-то оч-чень хорошо! Потому что женатые все трусы!» — повернулся и поскакал…
