Иоанна Кульмова - Но-о, Леокадия !
И он пошел себе в свою парикмахерскую, где у него были теперь лампы с дневным светом и электросушилки. И никогда больше не появлялся на Шестиконном сквере. Боялся испачкать свои новые ботинки, а ботинки у него теперь всегда были новые.
Молочник, увидев Леокадию, даже присвистнул:
- Вот те раз, вернулась из Парижа! Что привезла?
- Себя, - отвечала она. - И Алоиза.
- Ну что ж, я беру тебя на работу. Будешь на своей машине развозить молоко.
- На своей? - удивилась Леокадия. - Но у меня нет никакой машины!
- Нет?! - еще больше удивился Молочник и подумал: "Ну и жмоты! Теперь без машины никто ничего не развозит".
И с тех пор перестал с ними здороваться, хотя ежедневно ставил свою машину на Шестиконном сквере.
Аптекарша пригласила Леокадию с Алоизом на чай, а на чаепитии кроме Аптекарши были Аптекарь, Фелек, Франек, и маленькая Агатка и множество булочек с салатом.
- Расскажите нам про Париж, Леокадия! - попросила Аптекарша. - Про Париж и только про Париж!
- Париж! Париж! Париж!
- ЧТО, Париж?
- Да НИЧЕГО - Париж. Когда меня просят рассказать про Париж и только про Париж, я вообще ничего не могу придумать. Даже, если в это время ем булочку.
Фелек с Франеком громко расхохотались и Аптекарша выставила их за дверь, а потом Аптекарь сказал:
- Ну, я пошел, и ты ступай, Леокадия, хорошо?
- Идет! А когда мне можно выйти на работу?
- На какую работу?
- Ну, я могу играть с Фелеком, Франеком и Агатой, кувыркаться для них в воздухе. Или сметать крыльями пыль с полок.
- Спасибо! Но мы теперь квартиру пылесосим! Электропылесосом, гордо сказал Аптекарь.
- А Фелек, Франек и Агата смотрят телевизор, - вставила Аптекарша. - Спасибо!
- Да? - удивилась Леокадия. - А не проще ли было бы включить детей ПРЯМО в сеть? Спасибо!
И ушла, прихватив со стола все булочки до единой. На Шестиконном сквере эти булочки им очень пригодились. Ведь денег на хлеб и овес оставалось все меньше. Пенсия Алоиза была рассчитана на человека без коня. А тут поди ж ты, у него конь, да еще крылатый.
- Вместо того, чтобы платить за хлеб, лучше я у тебя поработаю, предложила Леокадия Пекарю. - Я могу крыльями выметать из печи пепел и раздувать огонь.
- Ну нет, Леокадия! - воскликнул Пекарь. - Тому, кто побывал в Париже не пристало растапливать печь. И вообще - у нас газ.
- Жаль, что не ПЕГАС, - вздохнула Леокадия.
И теперь один только Продавец, как бывало, заглядывал на Шестиконный сквер - спрашивал, когда же наконец ему вернут деньги за овес, который он отпускал в кредит. Но у Продавца Леокадия работы не просила.
- Жаль лишиться последнего доброго друга, - говорила она.
Тем временем на кустах сирени один за другим опали листья, а холодный ветер все чаще пробивался сквозь голые кусты и прочесывал Алоизу бороду, а Леокадии перья.
- И все равно нам здесь лучше, - стуча зубами от холода, твердила Леокадия. - ДОМА и солома едома.
Дети со Старой площади навещали их все реже и реже. А потом и вовсе перестали. Родители запретили им играть с Леокадией. Родителями со Старой площади и были соседи со Старой площади, а соседи со Старой площади теперь управляли страной и детям приходилось их слушаться.
- Чокнутая какая-то, - переговаривались соседи со Старой площади. - Надо же! Уехать в Париж и вернуться!
ЛЕОКАДИЯ И ВЛАСТЬ
- Но ведь я тоже живу возле Старой площади, - рассуждала Леокадия.
Они сидели с Алоизом на Шестиконном сквере и старались согреться впрок.
- Я тоже живу возле Старой площади, - повторила она, - значит, я тоже могу управлять страной. И как это я раньше не додумалась. С чего начнем, Алоиз?
- С дрожек, - отвечал Алоиз.
Леокадия сразу смекнула, о чем речь, и помчалась в сарай за дрожками номер тринадцать. Алоиз помчался вслед за ней, за своим кнутом и упряжью, и запряг Леокадию.
- Хомут! - воскликнула Леокадия. - Наконец-то снова хомут! Удила! Наконец-то снова удила!
И запела:
Да здравствует верный кнут
И старенький мой хомут!
Лечу, закусив удила,
И жизнь мне, как прежде, мила.
О, вожжи, вожжи, вожжи!
Вы мне всего дороже!
Хоть мы и расстались давно,
Но-о, Леокадия, но-о!
- НО-О, ЛЕОКАДИЯ! - крикнул Алоиз.
Они выехали из сарая и Леокадия помчалась по Миндальной аллее, но хомут и подпруги все время ей мешали, и Алоиз натягивал вожжи: он чувствовал, что дело плохо, что Леокадия не сможет больше быть настоящей легковой лошадью. И никак не мог взять в толк, почему?
- Хомут, не трет? - спрашивал он.
- Нет, ничуть, - отвечала Леокадия.
- Дышло не мешает?
- Нет, не мешает.
- А может подпруга давит?
- И не думает!
- Ну тогда я понял! - вскричал Алоиз. - Просто ты слишком много болтаешь и все время оборачиваешься. А где это видано, чтобы лошадь разговаривала с извозчиком?
- Я привыкла, - растерялась Леокадия. - И, знаешь, я почти забыла, как ходят в упряжке. Помню только: "Но-о!" и "Тпру-у!", "Тпрусеньки!"
- Ну так, НО-О, ЛЕОКАДИЯ! - воскликнул Алоиз.
И свалился с козел. Потому что Леокадия вовсе не двинулась с места, а забила крыльями и взмыла вверх. Опираясь на два задних колеса, дрожки встали на дыбы.
- ТПРУ-У! - крикнул Алоиз.
Тогда Леокадия снова опустилась на мостовую, а дрожки стукнулись о булыжник с такой силой, что тут же разлетелись на куски.
- Вот видишь, я не забыла "Но-о!" и "Тпру-у!" - заявила Леокадия. - Но, видно, и крылья не забыла. А, может, у дрожек, пока они стояли в сарае, испортился характер и они так и норовят встать на дыбы.
- Управляй страной, но не мною, - ворчал Алоиз, выбираясь из-под обломков дрожек номер тринадцать. - Я сыт твоей властью по горло!
- Ты еще пожалеешь о своих словах, - воскликнула Леокадия. - Я буду управлять в нашу ПОЛЬЗУ. Вот увидишь!
И тотчас же галопом помчалась к Продавцу.
- Теперь я у власти. Выдайте мне два мешка овса.
- Хорошо, в кредит, - ответил Продавец.
- Мне все едино, лишь бы БЕСПЛАТНО, - обрадовалась Леокадия.
И, вернувшись на Шестиконный сквер, сказала Алоизу:
- Сейчас увидишь, что бывает, когда страной правит лошадь.
Она вскочила на скамейку на Шестиконном сквере и воскликнула:
- Дамы и господа! Теперь страной правлю я, Леокадия Тринадцатая! Прошу собрать пожертвования на мой памятник. Он должен стоять именно здесь, где я жила и правила.
Вокруг Леокадии собралась небольшая толпа, а кто-то из толпы спросил:
- Памятник? А с чего вдруг?
- Вспомните Францию. Там есть памятник коню Генриха Четвертого, ответила Леокадия.
- Верно говорит, - воскликнул кто-то из толпы. - Будем брать пример с Запада. Они своих коней окружают заботой.
- И покрывают позолотой! - подхватила Леокадия. - Перед тем, как отправить на бойню.
И тут же принесла мешок из-под овса для золота. Но ни у кого золота при себе не оказалось.
- Так ты ничего не добьешься, - рассердился Алоиз. - Ты не начальница, а просто глупая гусыня.
- Это оттого, что во мне есть что-то от домашней птицы, - с грустью сказала Леокадия.
ЛЕОКАДИЯ И СЛУЖБА
- По-настоящему править страной можно только в Ратуше, рассуждала Леокадия.
Фонтан перед Ратушей оставался прежним, но Леокадия не могла больше плескаться в радужных брызгах - ведь она теперь была не Леокадией Крылатым Конем, а Леокадией Государственной Персоной, со своим собственным кабинетом, который выглядел точно так же, как кабинеты всех прочих важных начальников, с креслами, в которых очень хотелось покачаться, и с коврами, на которых можно было поваляться.
Посреди кабинета стоял стол, а за столом с одиннадцати до трех сидела Леокадия и умирала от скуки. Правое переднее копыто она то и дело опускала в мисочку с тушью и штамповала бумаги, бумажки и бумажонки, а правое крыло ее не просыхало от чернил - одним из перьев правого крыла Леокадия подписывала документы, а вернее ставила возле печати на бумагах, бумажках и бумажонках закорючку.
Это занятие и было ее НАСТОЯЩЕЙ СЛУЖБОЙ. Леокадия тосковала - ей так хотелось искупаться в фонтане, полетать, поговорить с Алоизом, ведь его Швейцар не пускал в Ратушу. И лишь вечером, дома, на Шестиконном сквере, Алоиз рассказывал ей о жизни, которая шла за стенами Ратуши.
- Почему ты сегодня приказала выбросить на свалку все карусели? спрашивал Алоиз.
- Впервые об этом слышу.
- Но там стояла твоя подпись с печатью.
- Ты ведь знаешь, Алоиз, у меня нет очков, и вообще, если бы я читала все эти бумаги, бумажки и бумажонки, мне некогда было бы их подписывать и ставить печать. Какого цвета была эта бумажка о каруселях?
- Розовая.
- А, помню! Поэтому я ее и подписала. Обожаю розовый клевер!
И все же ей жаль было каруселей.
- Ничего не поделаешь, - развел руками Алоиз. - Если уж кто дорвался до власти, то непременно натворит глупостей.
На другой день Леокадия подписала зеленую бумажку, напоминавшую ей салат, а на зеленой бумажке было напечатано распоряжение - сжечь все старые дрожки. И когда Леокадия узнала об этом, она так огорчилась, что не захотела больше возвращаться в Ратушу.
