Елена Чудинова - Лилея
Дети уж изготовились было рассыпаться вновь, но тут из-за готической руины, возведенной по эскизу Филиппа там, где начинались вишни, вышел еще один мальчик.
Был он белокур, приятно округл лицом, а скромное его коричневое одеяние походило на подрясник послушника.
По мере того, как мальчик приближался, веселый гомон смолкал. Мальчик нес в руках какой-то белый цветок, лилею, быть может, если только бывают такие большие лилеи. Дети кольцом обступили его.
Мальчик кивнул головою — милостиво и величаво не по годам, и протянул рукою свой цветок Роману. Принимая цветок, Роман отчего-то опустился на колено, на мгновенье зарылся лицом во влажные лепестки, затем выпрямился, подошел к Платону и отдал цветок ему. Теперь Платон, принимая лилею, преклонил колена. Лилея скользила по рукам детей, а неизвестный мальчик улыбался, глядя за торжественным путешествием цветка.
— После такого сна и умирать весело, — улыбаясь сказала Нелли озабоченной Параше, чье лицо склонялось над ней.
И словно ответом на ее слова в замке вновь заскрежетал ключ. Дадут ли ей по дороге рассказать этот чудесный сон подруге? Вот жалость, если не получится. Обидно также и идти на казнь такой чумичкой: волоса разметались по плечам, корсет распущен, когда только Параша так ослабила шнуровку, она и не заметила.
Но смерть откладывалась вновь. В узилище столкнули молодую черноволосую женщину, чей наряд удивил было Нелли, покуда она не догадалась, что та, верно, актерка, арестованная перед представлением либо после него. На комедиантке был несомненный наряд восточной царевны, быть может весьма выразительный при свете рампы.
— Сиди тут с другими дармоедками, воровка! — грубо напутствовал ее солдат.
— Ишь разоряется за мои же деньги, — недовольно проворчала девушка, и Елена не враз сумела осознать, что та говорит по-русски.
— Катька! — страшным шепотом произнесла Параша.
ГЛАВА XII
Сколь удивительно вновь созерцать дружеское лицо после десятилетия разлуки! Оно похоже на незнакомый дом, из окна коего выглядывает старый приятель! Выглянул, спрятался, снова выглянул, не скрылся вовсе, но отступил в полумрак горницы — еле приметен… Лицо Кати-женщины, взрослой Кати, округлилось, утративши детскую ее резкость подбородка и скул. Соболиные брови, гордость давней девочки, почти сошлись в переносье властной и мрачноватою чертою. Впрочем, это было единственное, изобличавшее брюнетку даже при убранных под глухой чепец волосьях: в смуглоте Катиной кожи не было и в помине того грубого тону, что делает большую часть брюнеток как бы неумытыми, яркие губы не оттенял темный пушок, доставляющий обыкновенно столько огорчений темноволосым дамам.
— Ростом-то, ростом эко не вышла, а вить одномерками были! — Катя, в свою очередь, наслаждалась неузнаваньем-узнаваньем. — А ты-то зато, негодница, и меня пальца на три выше, обеих нас обошла! И вроде как дородства поубавилось!
— Дородство в рост утекло! — смеялась, осмотрительно зажимая рот ладонью, Параша. — А тебе, небось, теперь мальчонкою не наряжаться!
— Да уж, пожалуй! — Катя скользнула взглядом по тончайшей своей тальи, круто переходящей в округлые бедра. — Все глазам своим не верю, неужто вправду вас вижу?
— Катька, откуда ж ты взялась? — наконец обрела дар речи Нелли.
— Разве не сами весточку посылали? — молодая цыганка усмехнулась. — Нелли за Филиппа вышла, а теперь едет с Парашею на мужнюю родину. Али не так?
— Мне-то подумалось было, та молодка и не поняла ничего.
— Это вы, горгие, ничего не понимаете. С нашим куражом тайны мимо не гуляют.
— А сюда ты как попала-то? В одну камеру с нами? Уж, небось, не случаем.
— Я ж сказала, денег дала, чтоб к вам заперли. Допрежь повызнала, понятное дело, что да как. Командиры ихние любой ерунде верят. Взялась одному по руке погадать, он и рад. А уж слаб-то на цыганский глаз! Только поймала его глазами-то, как пошел все выкладывать, ровно пьяный.
— Много народу с тобой?
— Народу? — Катя вздохнула. — Долго рассказывать, недосуг теперь. Одна я здесь, касатки мои.
— Одна? — недоуменно повторила Нелли. — Я думала, твои цыганы нас отбивать станут, как на эшафот пойдем.
— Я тоже так замышляла, да иначе все повернулось.
— И как же тогда выкручиваться станем? — Нелли не слишком обеспокоилась Катиным одиночеством. Раз она тут, так уж знает, что делать.
— А нам для того толпа и не нужна. Пораскинула я мозгами прежде, чем голову в мешок змеиный совать. Зелье у меня есть одно при себе, — Катя сделала рукою опережающий жест в сторону Параши. — Не из трав зелье, зелье злое. Человек, как изопьет его, делается мертвец-мертвецом. Холодный, оцепенелый, да только все слышит-видит. Примут нас за мертвецов, сами из узилища выволокут. А там уж есть у меня человечек проследить, чтоб в землю не закопали надолго. Недолго-то придется потерпеть, ничего не сделаешь.
В подземельи сделалось вдруг совсем темно.
— Дура, ты, Катька, — с горечью произнесла Нелли. — Только себя зря загубила, а нас не выручила. Не знаешь, что они тут с мертвыми делают. Уж коли мне суждено, чтоб над телом моим надругались…
Катя попыталась возразить, но на сей раз Нелли остановила ее взмахом руки: невольное содрогание членов некоторое время мешало ей продолжать.
— Уж коли суждено, чтоб над телом надругались, — продолжила она наконец, — так уж лучше, знаешь ли, над мертвым телом, чем живой угодить в руки живодера!
— Да знаю я! Хороша б вышла, не проведав всего! — возмущенно отозвалась Катя. — Только женская кожа им не подходит для выделки, слишком тонка! Страшно через это идти на свободу, да только другой двери не прорублено. Страшно, но безопасно, я знаю!
— Фра Лоренцо, небось, тоже знал, — хмыкнула Нелли, силясь противиться тряпичной слабости, ударившей в руки и ноги. Слабость эта была страх, не ведающий удержу — только выпусти его на волю.
— Немцев не поминай зря, и без того среди басурманов сидим, в самой басурманской сторонке, — Катя принялась зачем-то распускать свою куафюру. Волоса ее, не слишком прикрытые вышитой косынкою, были распущены впереди в локоны, а частью закручены над шеей в пучок. Из этого пучка она и вытащила маленькой черный флакон из гагата, не боле двух наперстков вместимостью.
Только сейчас Нелли заметила, что Параша уж давно молчит. Лицо подруги было до некрасивого бледно, быть может оно отражало не хуже зеркала страх самое Елены.
— Разбавлять-то надобно? — Голос Параши был мягким как ветошь, как руки и ноги Нелли.
— Нет, — Катя, напротив, казалась бодра. — Тут на троих, ни капелькой больше. Не стоит тянуть, потом наговоримся, коли сейчас не струсим. Кто первый пьет, поди я?
— Ну уж нет, — Нелли разозлило слишком уж заметное подбадриванье. — Я первая.
— Вот тебе и бокал тогда! — Катя отвернула золотую крышечку флакона.
— Не соврала, не из трав, — ноздри Параши, наклонившейся над рукою подруги, дрогнули. — Кровь земли — живая часть, а мертвой не знаю вовсе.
— Ну и твое щастье, — Катя бережно капала жидкость цвета речного ила из флакончика в крышечку. Зелье было густым и стекало медленнее обыкновенных декохтов и тинктур. — Готово, как раз вровень с краями. Лучше уж из моей руки пей, разлить нельзя ни капельки.
— Уж не персты ли у меня дрожат? — Елена решительно потянулась за золотою скорлупкой. Какую такую кровь земли унюхала Параша невнятно, ей же показалось, что напиток отдает простой смолою. — Ну, подружки милые, пью Ваше здоровье!
Вслед за бравыми словами она опрокинула крышечку словно та была рюмкой, впрочем, не вполне удачно: жидкость лишь омочила язык.
Неприятный вкус, илистый, как и цвет зелья, разошелся во рту. Да подействует ли? Елене вдруг сделалось тоскливо. К чему только пытаться, все одно отсюда не убежишь. Ровно тысячу годов назад была она дома, у постели умирающего Филиппа. Тоска становилась все нестерпимей, не в силах справиться с нею, Елена хотела закрыть руками лицо, но руки не поднялись.
Затылок с отвратительным стуком ударился об пол — Катя не успела подхватить подругу, и Нелли упала как сидела.
— Господи, помилуй, быстро-то как! — Голос Параши прозвучал громко-громко, хотя она говорила шепотом. Звуки сбежались отовсюду, окутывая тело, которого Елена не ощущала. Шуршала солома, потрескивало дерево, безликими голосами перекликалась улица, где-то шагал часовой.
— Не бойся! — Лицо Кати наклонилось совсем близко, глаза твердо глянули в глаза Нелли. — Я знаю, ты меня слышишь и видишь, только показать не можешь. Страшней всего, что век не опустить, хочешь не хочешь, а гляди. Это не надолго, касатка, помни, не надолго!
— Теперь уж пускай мой черед, — произнесла Параша, которую Нелли не видела. — Зелье твое, тебе и глядеть, как пробрало.
