Братья Бондаренко - Сказки Гореловской рощи
СГОРАЕТ ОТ СТЫДА
Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули умные головы, но совещались недолго. Решение было принято быстро и единогласно. Оно состояло из двух пунктов.
1. Второго тура конкурса на лучшую сказку не проводить, потому что и в первом все стало ясно.
2. Премию присудить медведю Спиридону за его сказку про медвежью берлогу.
Решение объявил Голубь:
— Эта сказка — неповторимая сказка, потому что она нас всех очень тронула. Спасибо тебе, Спиридон, за сказку. Заслужил ты награду.
Голубь так трогательно говорил, что даже сам прослезился, а черепаха Кири-Бум, так та даже расплакалась.
— У меня, — говорит, — и то нет ни одной такой сказки.
И хлопая ладошкой по газетному свертку, добавила :
— Так вот кто это получит сегодня — достойный из достойных.
Все захлопали в ладоши, а под березой заскрипел зубами и ударил себя кулаком по лбу медведь Тяжелая Лапа. Он поднялся и пошел прочь от кургана, чтобы не видеть, как медведю Спиридону пирог вручать будут. Он теперь точно знал, что попробовать пирога с тыквой ему не придется, а значит, и быть дальше на вечере нечего. Зря он подружился с Лисой:
она даже пирог выиграть не сумела. Надо было с медведем Спиридоном дружбу поддерживать, он бы и сказкой нынче не ударил и пирогом бы теперь поделился. Эх, обмишулился он, не за тот сук ухватился. Хоть поглядеть, как он его есть будет.
И медведь Тяжелая Лапа остановился у сосны, на которой сидел сумрачный Бурундук. Медведь Спиридон стоял на макушке кургана. На него светила луна. Над ним горели звезды. Он был счастлив, кланялся всем, благодарил:
— Спасибо, что так тепло приняли мои сказки.
К нему тянулись, поздравляли. Подошел поздравить и медведь Лаврентий.
— Ты, Спиридон, пирог-то возьми, а газету мне отдай. Хоть она и в масляных пятнах, но все-таки еще можно глядеть в нее.
— Ладно, отдам, — улыбнулся на кургане медведь Спиридон.
А медведь Михайло смотрел на него и думал: «А могли бы и меня вот так же поздравлять, если бы я не с мелочью, а с настоящими сказками на курган вышел. Что ж, впредь умнее буду. Нужно было не о пироге, а о сказках думать, а у меня наоборот вышло, оттого и оконфузился. А Спиридон вон в почете. Пирог ему уже несут.
Пирог несли торжественно. Несла его черепаха Кири-Бум. Следом за ней важно шли Дятел, Голуби Дубонос. Наклонился к ним медведь Спиридон, принял сверток.
— Спасибо, сколько жить буду, не забуду радость минуты этой. Я сегодня вроде на пять лет моложе стал.
Черепаха Кири-Бум речь произнесла Как это хорошо, — сказала она, — что не только я, но и другие у нас в роще научились сказки рассказывать. Со сказками мы добрее станем... Ешь, Спиридон, пирог. Празднуй свою победу.
— Я его дома съем, — сказал медведь Спиридон. — Сейчас я очень волнуюсь. Поперхнусь еще.
И хотел было сойти с кургана, но попросил тут медведь Михайло:
— Разверни, Спиридон, пирог-то, мы хоть поглядим на него последний раз. Ведь больше увидеть не придется.
— Это верно, — сказал медведь Спиридон и начал торжественно разворачивать сверток.
Развернул и — все ахнули! В газете вместо пирога лежал камень. Круглый. Холодный. Мхом прозеленевший. Все застыли в изумлении, а на сосне закачался от смеха Бурундук:
— Украли! Пирог украли! Ха-ха-ха. Он смеялся первый раз в жизни.
Черепаха Кири-Бум схватилась за голову Батюшки, не уберегла. Съели.
А Бурундук раскачивался на сосне, хохотал:
— Украли! Премию украли!
И хватался за грудь: у него было готово разорваться от смеха сердце.
Черепаха Кири-Бум повернулась к Лисе.
Это ты съела пирог наш. Да за это тебя повесить мало. И вытянула вперед палец:
— Судить ее, рыжую.
И все проснулись будто, закричали:
— Судить! Судить ее! И немедленно!
А на сосне покатывался от смеха Бурундук:
— Сколько шумели, спорили, а пирог съела Лиса без всякого шума. Сама себя наградила.
Шуметь и спорить из-за съеденного пирога! Ох -хо-хо! Он смеялся первый раз в жизни и смеялся так, что с ним сделалась истерика и пришлось его отливать водой.
ЧЁРНОГО ВОРОНА
ПОДНЯЛИ С ПОСТЕЛИ
В полночь на Маняшином кургане начался над Лисой суд. Сидела Лиса на макушке кургана на березовом пне. На коленях у нее лежала развернутая газета, а на ней — холодный, прозеленевший мхом камень. Так решил черный Ворон:
— Пусть она глядит на него и кается.
Ворон и судил Лису. Он уже спал и его подняли с постели. Первым делом он спросил у Лисы:
— Правду говорит черепаха? Это ты съела пирог? А почему ты не убежала и не спряталась?
— А куда бежать-то? Все равно найдете. А я решила: пусть все будет по чести. Я съела пирог, судите меня, но прошу учесть: я не сбежала, я не заставила вас искать меня по роще. Это смягчает мою вину.
Потом Ворон выслушал свидетелей. Первым говорил Енот. Он свою речь начал торжественно:
— Надо на дело пошире взглянуть. Разве весь грех Лисы только в том, что она сегодня на виду у всех пирог съела? Она всегда такая: так и глядит, где и как бы кого объегорить. В гости придет — угощай ее скорее. А когда к ней придешь, как она встречает тебя? Со мной однажды случай был. Пришел я к ней. Сидит она за столом и утку ест. А утка жирная, так и течет по губам Лисы сало. Приди я к вам к кому-нибудь, что бы вы сказали? Садись, Енот, угощайся. А Лиса и не видит будто, что я пришел. Ест себе и ест.
Не выдержал я, попросил:
— Дала бы ты и мне, Лиса, кусочек пожевать.
— Ты вроде что-то сказал? — спрашивает Лиса а сама быстрее есть начала. — Что-то мне последнее время уши закладывать стало. То хорошо слышу, а то плохо.
Потоптался я у порога, потоптался. И хоть стыдно было, но все-таки пересилил себя, сказал чуть громче:
— Дала бы ты и мне пожевать кусочек утки.
И что вы думаете? Помотала Лиса головой да и говорит:
— И что это со мной делается? Неудобно даже. Вот ты что-то говоришь мне, а я не слышу. Ты уж пожалуйста, погромче кричи.
А сама еще быстрее жевать начала. А дух от утки такой сладкий идет, что и не хочешь, а протянешь лапу, попросишь. Попросил я. Потоптался у порога, потоптался, да как заору:
— Дала бы ты, Лиса, и мне пожевать кусочек утки.
А Лиса знай себе мотает головой да на уши жалуется :
— Ну ничего не слышу. Да крикни ты мне погромче.
А уж куда громче кричать, и так на всю рощу ахнул. Я бы, может, и еще раз крикнул, но смотрю, а кричать-то уж и не из-за чего, одна ножка от утки осталась, да и ту обсосала Лиса и в рот положила. Сказал я тогда чуть слышно:
— Так я о здоровье твоем справиться зашел.
— А что? Здорова я, — сказала Лиса и отгребла в сторону косточки утиные. Лапки о живот вытерла, подперла кулаком щеку и говорит:
— Вот теперь и побеседовать можно: уши слышимость обрели. Здравствуй, Енот, проходи, будь гостем.
— И это когда она уже утку съела! Вот она какая, Лиса-то. И я считаю, что за все плутни ее следует прогнать из рощи.
На березе Филин сидел. Он уже с охоты вернулся, сытый сидел. Услышал, что Енот сказал, икнул с перепугу :
— Ого! За пирог с тыквой выгнать Лису хотят, а что же сделали бы со мной, если бы я утащил Мышонка.
И от одной мысли, что с ним могли бы за Мышонка сделать, Филину стало так страшно, что он нырнул поскорее в дупло. А черный Ворон у медведя Михайлы спросил:
— А ты что скажешь, Михайло Иваныч?
А что Михайле сказать? Он с самого начала считал, что пирог ему принадлежит. И теперь считал, что Лиса съела его пирог. Простить этого он ей не мог. Потому и сказал, хмурясь:
— Гнать ее, рыжую.
И все-таки услышанного черному Ворону показалось мало для столь сурового приговора. И тогда вытолкнул к Ворону пес Вертихвост щенка Федотку:
— Расскажи, Федотка, как она у тебя в курятнике порядок наводила.
— Это можно, — мотнул Федотка длинными не по росту ушами и начал говорить.
«Была ночь. Я сидел у крылечка и облизывал губы. Вдруг смотрю, вошла во двор Лиса и направилась к курятнику. Я и спросил тут у нее строгим голосом?
— Ты это куда, рыжая?
Так и присела Лиса:
— Собака! И метнулась было к калитке, а потом смотрит, а это я у крылечка сижу. Завиляла хвостом.
— Ах, это ты, Федотушка. А я иду мимо и думаю: дай погляжу, порядок ли у тебя в курятнике. А то бывают собаки, во дворе у них все как надо, а в курятник войдешь — батюшки мои! А ты вроде не такой.
Сладко мне стало от лисьих слов и я подтвердил:
— Это точно, не такой я.
Очень, знаете, понравилась мне похвала Лисы. Сам дверь в курятник распахнул, сам впустил ее туда.
— Вот теперь вижу, — говорит Лиса, — не ошиблась я в тебе. Хорошо у тебя в курятнике.
