Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе
— За такую власть ты кровь проливал? — спросил Сурмач Алексея Пришлого, показав на председателя сельсовета.
Бывший красноармеец вдруг рассердился:
— Я, что ли, сажал его на председательское место?
В чем-то он был прав, этот злой человек, штурмовавший Перекоп. В чем-то. Вот именно, в чем-то. Но не в главном.
— Ну, с меня, как с гуся вода: пи кола, ни двора, ни жены, ни собаки. А ему каково? — ткнул Пришлый кулаком в спину Филипенко, сидевшего на полу. — Деникину юшку красную пускал. А его теперь с бывшим бандитом Нетахатенко уравняли. Тот три года округу грабил. Приперли к стенке — покаялся. Простили, вольготную жизнь устроили.
— Дыбун! И ты, Пилип, — нечего сидеть на полу, — поможете мне отвести вашего Лазаря Афанасьевича на станцию. А ты, Пришлый, забери ключи от сельсовета.
Тесляренко выдвинул ящик, выложил на стол печать. Пошарил в карманах полушубка, висевшего на гвозде, и передал чекисту два ключа.
— Може… ко мне в хату зайдем? Пообедали б… — вдруг предложил он.
— Одевайся! — прикрикнул на него Аверьян.
Тесляренко одел белый, как первый снег на лугу, полушубок, напялил мохнатую шапку, вышел из-за стола.
«На ногах валенки в резиновых литых галошах…»
Он! Махорочник с белояровской толкучки! Он!!! За ним увязался Кусман, беспризорник из Петькиного войска. «Ну, хороший гражданин, вспомнишь ты у меня кузькину мать!» — подумал Сурмач.
ЛАЗАРЬ АФАНАСЬЕВИЧ УПОРСТВУЕТ
Тесляренко на допросах от всего открещивался: «Махорку в Белоярове не продавал. Картоху — мог бы… Махоркой — не занимаюсь. О медикаментах слыхом не слыхивал. Я на здоровье не жалуюсь, на кой ляд мне медикаменты. Если простудился, то лучшего лекарства, чем банька и шкалик, нету. Вашего беспризорника в глаза не видывал. Гоняет их, беспризорных, по базару голод. Подойдет какой: „Дяденька, дай“. Ну, что есть — уделишь: кусок хлеба, пару картофелин… Вот насчет продналога — это точно, дал промашку. А все из-за чего? Не хочет люд сдавать продналог. Словом, довелось попреть… с малосознательными… Может, на этом и перестарался. Но как оно? Из окрисполкома — уполномоченный за уполномоченным: „Где хлеб? Где картошка?“ Ну и… переусердствовал. Накажите! Есть за что. Жаловаться не буду». И так — до бесконечности. У Сурмача всякое терпение иссякло.
— Агнец ты божий, Лазарь Афанасьевич! Послушать тебя, так ты — первая жертва: и земотдел из тебя жилы тянет, и прокурор жить не дает, а ГПУ — так вообще живого в землю зарывает.
— А что — не правда? Кто чуть поднялся над тобой, тот и норовит под себя подмять и притом пикнуть не позволяет. Посидели бы вы па моем месте в сельсовете, послушали бы, что люди говорят, и совсем другое было бы понятно у вас про сельское житье-бытье. А то ведь вес из газеточек, с чужих слов…
И в подтверждение каждого такого довода у Лазаря Афанасьевича примеры: называет имена, называет числа, кто был из исполкома, да как притеснял!
Когда Сурмач докладывал о результатах допроса Ласточкину, тот говорил:
— Этот Тесляренко нас с тобой политграмоте учит. И у врагов, Аверьян, есть чему поучиться. Враг — он очень точно указывает на твои ошибки и просчеты. Так что бери на учет все, что подносит этот Лазарь Афанасьевич. Будем принимать меры по его заявлению.
Но — время шло, а дело с места не двигалось. Тут уже начал досадовать Иван Спиридонович. Он сам полдня занимался бывшим председателем Щербиновского сельсовета. И ничего существенного.
— Или он и впрямь не тот, за кого приняли, или мы все тут даром хлеб едим.
Борис Коган посоветовал Аверьяну:
— Подобру-поздорову ты с этим Тесляренко ничего не добьешься. Он же понимает: за убийство беспризорника, за связь с усенковцами по головке не погладят.
Аверьян растерянно тёр подбородок.
— Но как заставишь его говорить?
— Чего проще. Он убил беспризорника?
— Я так думаю.
— Устрой ему свидание с Петькиным войском.
Пришел срок решать дальнейшую судьбу Лазаря Афанасьевича. Ласточкин побывал у прокурора, передал представление на арест. Но прокурор санкции не дал.
— Да что он, прокурор, заодно с контрой? — возмутился Аверьян, узнав об этом.
— Без нее, без строгой законности, нет вперед хода, — вдруг начал защищать прокурора начальник окротдела. — Была Чрезвычайная комиссия — ЧК, а ныне ГПУ. Ты думаешь, только название изменилось? Нет! Была война, потом свирепствовал бандитизм. Саботажники дохнуть нам не давали. И выставлял пролетариат против вражьей жестокости — свою жестокость, против вражьей силы — свою силу. А теперь мы победили. И выходит, уже не с руки нам, не по-государственному это — без соблюдения строгой законности.
— Но если явная контра, как этот Тесляренко?
— Что он контра — ты и докажи, — настаивал Ласточкин. — А пока у тебя против него одни слова, мы не добыли ни одного стоящего факта, который можно было бы взять на ладошку, а он бы, как кусок антрацита, тянул руку к земле. Пока ты знаешь доподлинно одно: бывший председатель сельсовета Тесляренко проводил неправильную политику в Щербиновке. Написали мы представление в исполком. Сняли Тесляренко с должности. А дальше? Связан по рукам и ногам с УВО? Так это ты так считаешь. А он — отнекивается. Откуда мне, прокурору пли судье, знать, кто из вас двоих прав: кто брешет, кто ошибается. Факты нужны!
— Будут! — заверил Аверьян.
— Вот когда будут… Понимаешь, Сурмач, в чем тут загвоздка… — Иван Спиридонович усадил Аверьяна на стул и сам подсел. — Мы с тобой — не семи пядей во лбу. Можем и ошибаться. В таком разе — пострадает невинный. А если в государстве страдают невинные, то страдает от этого честь государства.
Беда научит есть кашу без ложки… Аверьян вспомнил совет Когана показать Лазаря Афанасьевича беспризорникам. «Ну, всей ватаге — нельзя, а вот Петьке Цветаеву, пожалуй, стоит. Тесляренко требует свидетелей, которые видели его на базаре в день гибели Кусмана, свидетели — будут».
— Иван Спиридонович, надобно подержать у нас Тесляренко еще денек. На мою ответственность. Нанду людей, которые видели его на базаре. Только мотнусь в Белояров. Туда и обратно. Заодно проведаю Демченко. Что-то сгинул он, никаких вестей не подает.
Любил Аверьян наблюдать, как Ласточкин думает. Густые брови натопорщит, складки на лбу начинают мельчать — выравниваться. Глаза светлеют, наливаются глубиной и добротой. Словом, молодеет человек.
Сегодня начальник окротдела выглядит вообще молодцом.
— Василий Филиппович — человек обязательный, — заметил Ласточкин. — Коль не отзывается, значит, есть причина. А какая? Не натворил бы бед, усердствуя. Те, которые заложили в Щербиновке тайный лазарет, тоже не лыком шиты, а после ареста Тесляренко наверняка держат ушки на макушке.
Словом, начальник окротдела согласился задержать Тесляренко еще на денек: «Ну, тут не только твоя ответственность!»
— А ты в Белояров; одна нога здесь, другая — там. И обязательно навести нашего фотографа. Может, он как-то дал знать о себе жене?
«Пятьсот веселый» приходил в Белояров в удобное время, к вечеру. Пока Аверьян добирался до Гетманской улицы, совсем стемнело, так что можно было заглянуть к Демченко, не привлекая к этому факту внимания случайных прохожих.
Долго стучался в старую, пропитавшуюся сыростью дверь. Никаких признаков жизни в доме. И полоснуло по сердцу холодом: «Как тогда с беспризорниками?..»
Собрался уже в милицию («Не довелось бы дверь вскрывать!»), как из сеней отозвался надтреснутый, болезненный, с хрипотцой женский голос:
— Тебе кого?
— Фотографа…
— Клиент, что ли?
— Клиент…
— Не вернулся еще из села.
Аверьян ощущал чувство неловкости из-за того, что не видит лица собеседника.
— Отоприте на минутку, — попросил он.
Но женщина вдруг испугалась:
— Ишь, отопри! А ты — топором по башке. Потом на куски изрубишь, мясо в мешок сложишь.
Аверьяна словно бы в прорубь скинули: «Сумасшедшая». Он в тот момент посочувствовал фотографу: «Как он с такой живет под одной крышей!»
В милиции Сурмач застал знакомую картину: Петька драил шваброй полы. Босой, клёши до колен закатаны, на плечах неизменная душегрейка. Дядя Вася выгревал кости, прижавшись поясницей к печке.
— Я — за тобою, — сказал от порога Сурмач пареньку. Топать грязными сапогами по чистому полу не хотелось, жалко было труда. — Ты мне в Турчиновке нужен.
Петьку долго уговаривать не пришлось.
— Я только пол дотру. А чё, кого-то на мушку взяли? Мы на толчке караулим: ни того в белом полушубке, ни усатого, ни Кольки Жихаря. А Колька даже домой не является. А нам бы только кого из них уследить! Мы бы за Кусмана, за Ужака… Им! — хрипло выдавил он. И бледное лицо вдруг вспыхнуло, словно бы его окатили кипятком, взялось багровыми буграми.
