Ольга Колпакова - Почему рассердилась кикимора?
Дом – строение[2]. Но вот поставили в нём тёплую печку-истопку – и появилась истьба, или изба. Скажем: русская изба – и возникает образ деревянного, крепкого и тёплого, дома. Пожалуй, каждый живущий в России представляет, что такое русская изба. У кого-то бабушки и дедушки живут в деревне, кто-то и сам деревенский. Один видел избы из вагона поезда, другой – в этнографическом музее. И наконец, на сотнях известных полотен запечатлена русская изба. А кому не довелось побывать в крестьянском доме, узнаёт о его устройстве из сказок, колыбельных и потешек. На курьих ножках – не дворец, не хижина, не коттедж, а только изба. «В лесочке, лесочке избушка на кочке. Блинами покрыта, оладьями подбита». Или: «Изба пирогом подпёрта, блином покрыта». Это я своим детям пела. Почему пирогами, блинами и оладьями – тоже ещё надо разобраться. Пока же главное, что ни про какую дачу так не споют – только про избушку.
Тётушка старательно вспоминает народные присказки и песенки, где упоминается изба:
– Ножки, ножки,
Куда вы бежите?
– В лесок по мошок,
Избушку мшить,
Чтоб не холодно жить
– так приговаривают, когда ребёнок учится ходить.
Бай-бай! Бай-бай!
Сон идёт по очепу,
А Дрёма по лучкам,
По самым краешкам
– это байка, колыбельная.
Сон и Дрёму ещё можно представить, а как выглядит сказочный очеп? Но слово услышали и запомнили – может, даже и своим внукам споём.
Многие вещи современной квартиры ведут свою историю из деревенского дома. Да и современный горожанин тоже. Многоэтажный дом появился в городе не так давно – ещё каких-нибудь сто лет назад наши самые крупные мегаполисы были застроены такими же, как в деревне, домами.
Поэтому к истокам – это в деревню и никуда больше.
Мы выезжаем на трассу. Ещё какое-то время небоскрёбы глядят на нас зеркальными окнами, потом их сменяют коттеджи из красного кирпича, и только затем – настоящие крестьянские дома.
Тётушка обращает наше внимание на то, что у крестьянских домов разный характер. Одни смотрят насупившись, другие с достоинством, третьи красуются-улыбаются. Но нет среди них таких, которые бы кричали: мой хозяин самый богатый, я лучше всех! У крестьянского дома не просто характер, у него есть ещё и достоинство. Изба не позволит себе ни единой безделицы – каждая мелочь в ней имеет глубокую традицию, помнит, зачем она: ничего для бахвальства, для «просто так». Любая деталь тут имеет смысл не только как строительный элемент, но и как часть Вселенной. Зная это, с грустью начинаешь смотреть на «вселенные», наскоро сложенные из красного кирпича, – такие они убогие, несмотря на размеры, наличие башенок и статуи львов у крыльца. Да и многоэтажка напоминает скорее не Вселенную, а камеру хранения на вокзале.
– Если бы наш прапра… мам, кого ты там самого древнего из наших предков знаешь? – спрашивает Младшая. За свою школьную жизнь она уже дважды писала сочинение на тему «Моя семья», но имена предков так и не запомнила. Да и я, начав заниматься родословной, не смогла заглянуть дальше пятого колена.
– Анисий. Это он в конце XIX века, году примерно в 1895-м, запряг волов в большую телегу и – цоб-цобе – двинулся из-под Киева на Алтай. Без всяких реформ, сам по себе.
– Зачем уехал? Так бы мы сейчас в Киеве жили, – вздохнула Младшая, забыв, что хотела сказать.
Тихон молча ведёт машину. А я думаю про прапрадеда. Это как же трудно было жить, что продали, а то и оставили родне свои дома, сложили на повозки вещи и отправились в дорогу, в волшебную страну Сибирь, где вволю и земли, и леса. Из монастыря забрал Анисим свою слепую сестру. Звали её Просвирья, но никто не знает, настоящее это имя или прозвище – за то, что пекла просвирки для церкви. Просвирья взяла с собой сундук. А в нём двадцать икон – всё её богатство.
– Наверное, они и здесь проезжали, – глядя в окно, сказала Младшая.
Может, и проезжали. Три года до места добирались. С началом весны трогались, а как заморозки ударят, останавливались в какой-нибудь деревне, нанимались на зиму в работники. Волы не подкованы, по скользкой дороге не пойдут.
– Да ты что, Прасковья, сказать-то хотела? – вспоминает тётушка.
Младшая едва заметно морщится: она не любит своё имя. Может, зря я такой обет давала, прося у Бога девочку: дать дочери имя двоюродной прапрабабки. Икона, к которой я обращалась, – последняя сохранившаяся в семье из привезённых бабушкой Просвирьей. Ну, Просвирьей-то и у меня язык не повернулся дочку назвать. Имя Прасковья на детской площадке никто выговорить не мог. Тогда примчалась на помощь тётушка, рассказала, что святая Параскева Пятница в древности звалась Макошью и в садике младшая может представляться Машей. Но год рождения Прасковьи оказался урожайным на Маш, и девочка испугалась, что будет путать себя с пятью другими Машами. Я, огорчившись, что дочь не хочет быть Параскевой, звала её просто Младшей, сокращая иногда до Млады. Но мысленно всегда называла настоящим, полным именем.
– Я просто подумала, что если бы дед Анисим попал в нашу современную квартиру, то сильно бы удивился. Если ты, мама, до сих пор не умеешь с телефона эсэмэски отправлять, то он бы точно обалдел: столько техники в доме!
– Ой, а ты бы в его избе не растерялась? – хмыкнула тётушка.
Да уж, попав в прошлые времена, мы бы тоже растерялись от обилия правил: не на ту лавку сел – жди неприятности, а то и смерти; не в ту сторону головой лёг – болезнь навалится. Горшок из печи вынуть, не расплескав, – умение нужно; печь растопить – сноровка. Пропасть между дедами и внуками за последние сто лет выросла. И вроде времени-то всего один век, а пропасть – как между цивилизациями.
Тихон сбросил скорость, мы выехали на мостик через Пышму.
– А знаете, – начинает тётушка, – в русской избе тоже был самый настоящий мост – так назывался пол в сенях. Мостом называли сени, или настил, помост, который отделял переднюю избу от задней. Передняя изба (жилая) – та часть, в которой стоит печь. Задняя (холодная, летняя) – комната, которая не отапливалась. Мост находился не на земле (иначе какой же это мост?), под ним ещё оставалось место для животных. В северной части России дома строили на подклетях (в них жили домашние животные), так что строения получались двухэтажными.
В Ярославской и Костромской губерниях мостом называли скамью для вёдер с водой, которая располагалась в сенях, у входа в избу.
Вышла кисонька на мост,
Четыре лапы, пятый хвост…
Думаете, кошка пошла прогуляться через речку? Как бы не так. Этому зверьку, заменившему ужа[3], самое место дома на мосту.
Мы, честно сказать, ничего не думали. Пока тётушка рассказывает, лучше слушать, ведь за каждым поворотом её рассказа может ждать сюрприз.
– Так вот, – продолжала она, – этот мост – очень необычное в доме место. На мосту, в сенях, у дверей, помещали небольшой образок, иконку. «Есть ли у тебя на мостах на калиновых Спас, Богородица?» – этот вопрос на современный русский язык можно перевести так: «Крещёный ли ты?»
Дочка, причитая по только что умершей матери, приглашает на мост ранее умершего отца:
…Выходи, родимый батюшко,
На мосты да на калиновы,
Ты стречай да дорогу гостью,
Свет родиму матушку![4]
По этому мосту можно перейти из одного мира в другой. Это портал! Калинов мост.
– Калинов мост – я в сказке читала, – кивает Младшая. – Только не поняла, почему он калинов. Из калины, что ли, сделан?
– Не из калины, он калёный – горячий, нагретый. Все слова исказились, потому и закрылась для нас мудрость предков, – вздыхает тётушка.
Это её любимая тема. Её за это из школы уволили. Ну что за учитель русского языка, который разрешает писать ученикам коровай, потому что произошло это слово от «корова», а вовсе не от какого-то «карава». Когда же восьмиклассники стали проводить практикум по средневековой литературе, составляя заговоры-обереги от злых педагогов и родителей, директор попросил написать заявление.
– Нет чтобы православие изучать, – бормотал он, заполняя личное дело. – Нам скоро педагог по истории религии потребуется, а они заговоры! Чертовщину в школе развели!
– Неуважение к истории предков – пощёчина не мне, а вашим собственным дедам, – сказала тётушка и, хлопнув дверью, вышла.
Глава 2. Направление – юго-восток
Самые древние деревянные избы археологи обнаружили на территории России в Новгороде, Ладоге, Пскове, Торопце. Конечно, нет среди них постройки от фундамента до крыши – дерево не может сохраняться так долго. Срок службы деревянного дома – лет сто-двести, потом дерево начинает гнить. Но основания домов, остатки печей, полов, столбов, венцов, рухнувшие на землю верхние части жилищ помогли узнать, какой была изба тысячу лет назад. Учёные считают, что бревенчатые избы строили на севере России четыре тысячи лет назад – в II тысячелетии до нашей эры.
